О смелости мыслителя
В одном из обсуждений был поднят вопрос о том, можно ли считать мыслителя смелым, ну или волевым человеком; я-то неявно исходил из посылки, что нет, нельзя, но ведь никому не захочется считаться бесхребетным трусом; и мне бы совсем не хотелось, чтобы именно такими вот людьми стали считать мыслителей. Далее, конечно, можно сказать, что нет препятствий к тому, чтобы считать одного мыслителя более смелым (и волевым), а другого - менее, и таким образом оставить все на откуп личным свойствам характера того или иного мыслителя. Оно, конечно, может и так, но при этом должно быть очевидно, что сам способ действия мыслителя, а именно акцент на мышлении, сильно отличается от способа действия тех людей, которых собственно и называют «людьми действия». Мыслить не значит действовать в привычном смысле этого слова. Далее, именно отсюда и можно вывести отсутствие воли у мыслителя; воля выражается в действии, мысль же с точки зрения действия всегда представляется неким бездействием. А единственная задача мышления (для человека действия) должна состоять в том, чтобы служить непосредственным поводом для непосредственного действия.
И вот как теперь можно переформулировать выше-поставленный вопрос: а в каком смысле можно было бы считать мыслителя смелым и волевым человеком, если бы мы исходили из того, что в привычном смысле слова он совершенно точно (как исходная посылка) не является ни смелым, ни волевым? Так вот, воля мыслителя выражается (может выражаться) как раз в том, чтобы дистанцироваться от всяческих поползновений обычной воли, а смелость мыслителя состоит в том, чтобы упорно отстаивать свою мнимую бездейственность как способ действия. Сделать предметом воли мышление - на это требуется немалая сила воли, и еще большая смелость требуется на то, чтобы не поддаваться постоянным «провокациям» со стороны людей действия.
То, о чем здесь говорится вовсе не пустяковый вопрос, так же как и «провокации», о которых тут говорится, не есть нечто фигуральное. Мыслитель может быть либо самостоятельной фигурой, либо вторичной, в зависимости от того, раскрывает ли он тему или суть того или иного понятия, или его заставляют думать как подсобное мыслительное средство. Например, пытается ли он раскрыть проблематику «государства» или пытается обосновать внешнюю или внутреннюю политику того или иного государства (например, по ненавязчивой просьбе властей, нашедших для себя полезную интеллектуальную игрушку). Вопрос о первичности: либо действия, либо мысли. В сфере действия надо действовать. В сфере мышления надо мыслить. Действие всегда не прочь поставить мысль в свое услужение. Мол, ты умный, так придумай что-нибудь, чтобы хоть какая-то польза от твоего ума была. И вот, я и думаю, что здесь наблюдается момент явного противоборства воли мыслителя с волей в ее обычном понимании, и смелости мыслителя со смелостью в ее обычном понимании. Мышление должно найти в себе мужество отказаться думать за действие.
Смелый человек решительно бросается в самую гущу событий; смелый мыслитель решительно отказывается от этого (и смелый человек смелее мыслителя, в этом я во всяком случае не сомневаюсь; смелость мыслителя все же очень специфична; с точки зрения смелого человека мыслитель всегда будет несколько трусоват). Мысль в свою очередь зачастую достаточно надменна, чтобы полагать, что она может управлять действием. Трусливый мыслитель наблюдает за смелым человеком, и он еще зачастую достаточно бестактен, чтобы давать ему советы. Смелый мыслитель наблюдает все вокруг него происходящее, и превращает всю эту громаду происходящего («громадно несущуюся жизнь» по блестящему выражению Гоголя) в мысль. Хоть может, и очень немногим интересно это превращение.
P.S. Трусость интеллекта и заключается в том, чтобы поставить себя на службу действию, и тем самым поставить себя в роль прислужника, а то и раба. Вот оно, бегство с поля боя мышления, осознавшего себя как действие, вот оно - настоящее дезертирство. Сколько мыслей и мыслителей дезертировало таким образом! И не сосчитаешь…
P.P.S. Но ведь мышление участвует же в действии? Конечно, участвует, мышление участвует в чем угодно. Но и воля участвует в мышлении как нечто непосредственное, то есть надо иметь волю, чтобы мыслить. И мышлением и волей в этих смыслах можно пренебречь, как чем-то подразумевающимся, здесь говорится о другом. Также я не вижу какой-то особенной доблести в том, чтобы быть мыслителем; вопрос исключительно в том, какую доблесть придется проявить, ЕСЛИ уж осознать себя именно мыслителем. Скорее всего придется услышать обвинения и в трусости («рассуждать-то все горазды», ну или грубее, про мешки, которые мол сложнее ворочать), и уклонении от чего там только можно уклониться, но надо стоять на своем. Стоять на своем и мыслить.
И вот как теперь можно переформулировать выше-поставленный вопрос: а в каком смысле можно было бы считать мыслителя смелым и волевым человеком, если бы мы исходили из того, что в привычном смысле слова он совершенно точно (как исходная посылка) не является ни смелым, ни волевым? Так вот, воля мыслителя выражается (может выражаться) как раз в том, чтобы дистанцироваться от всяческих поползновений обычной воли, а смелость мыслителя состоит в том, чтобы упорно отстаивать свою мнимую бездейственность как способ действия. Сделать предметом воли мышление - на это требуется немалая сила воли, и еще большая смелость требуется на то, чтобы не поддаваться постоянным «провокациям» со стороны людей действия.
То, о чем здесь говорится вовсе не пустяковый вопрос, так же как и «провокации», о которых тут говорится, не есть нечто фигуральное. Мыслитель может быть либо самостоятельной фигурой, либо вторичной, в зависимости от того, раскрывает ли он тему или суть того или иного понятия, или его заставляют думать как подсобное мыслительное средство. Например, пытается ли он раскрыть проблематику «государства» или пытается обосновать внешнюю или внутреннюю политику того или иного государства (например, по ненавязчивой просьбе властей, нашедших для себя полезную интеллектуальную игрушку). Вопрос о первичности: либо действия, либо мысли. В сфере действия надо действовать. В сфере мышления надо мыслить. Действие всегда не прочь поставить мысль в свое услужение. Мол, ты умный, так придумай что-нибудь, чтобы хоть какая-то польза от твоего ума была. И вот, я и думаю, что здесь наблюдается момент явного противоборства воли мыслителя с волей в ее обычном понимании, и смелости мыслителя со смелостью в ее обычном понимании. Мышление должно найти в себе мужество отказаться думать за действие.
Смелый человек решительно бросается в самую гущу событий; смелый мыслитель решительно отказывается от этого (и смелый человек смелее мыслителя, в этом я во всяком случае не сомневаюсь; смелость мыслителя все же очень специфична; с точки зрения смелого человека мыслитель всегда будет несколько трусоват). Мысль в свою очередь зачастую достаточно надменна, чтобы полагать, что она может управлять действием. Трусливый мыслитель наблюдает за смелым человеком, и он еще зачастую достаточно бестактен, чтобы давать ему советы. Смелый мыслитель наблюдает все вокруг него происходящее, и превращает всю эту громаду происходящего («громадно несущуюся жизнь» по блестящему выражению Гоголя) в мысль. Хоть может, и очень немногим интересно это превращение.
P.S. Трусость интеллекта и заключается в том, чтобы поставить себя на службу действию, и тем самым поставить себя в роль прислужника, а то и раба. Вот оно, бегство с поля боя мышления, осознавшего себя как действие, вот оно - настоящее дезертирство. Сколько мыслей и мыслителей дезертировало таким образом! И не сосчитаешь…
P.P.S. Но ведь мышление участвует же в действии? Конечно, участвует, мышление участвует в чем угодно. Но и воля участвует в мышлении как нечто непосредственное, то есть надо иметь волю, чтобы мыслить. И мышлением и волей в этих смыслах можно пренебречь, как чем-то подразумевающимся, здесь говорится о другом. Также я не вижу какой-то особенной доблести в том, чтобы быть мыслителем; вопрос исключительно в том, какую доблесть придется проявить, ЕСЛИ уж осознать себя именно мыслителем. Скорее всего придется услышать обвинения и в трусости («рассуждать-то все горазды», ну или грубее, про мешки, которые мол сложнее ворочать), и уклонении от чего там только можно уклониться, но надо стоять на своем. Стоять на своем и мыслить.