Почему Запад отказывается признавать Китай сверхдержавой?
Статья Гидеона Рахмана в Financial Times стала ярким примером ограниченного понимания западной интеллигенцией неуклонного подъёма Китая как сверхдержавы. «Стать сверхдержавой - сложное дело. Это ставит ряд взаимосвязанных вопросов о возможностях, намерениях и воле», - написал Рахман. Чтобы помочь понять нам, что он имеет в виду, журналист Financial Times приводит аналогию: «Если использовать спортивную аналогию, вы можете быть чрезвычайно одарённым теннисистом и искренне хотеть стать чемпионом мира, но при этом вы не хотите идти на жертвы, чтобы превратить мечту в реальность».
По крайней мере, по мнению Рахмана, Китай способен быть политической силой, хотя он по-прежнему неспособен претендовать на статус сверхдержавы, так как ему, якобы, «не хватает воли», чтобы «пойти на необходимые жертвы». Хотя я был в Пекине всего один раз несколько лет назад, я, как и любой случайный гость китайской столицы, мог увидеть наличие мощного коллективного экономического движения, которое подпитывает не только Китай, но и большую часть мировой экономики. Хотя китайские официальные лица прямо этого не говорят, но их конечная цель - превращение своей страны в сверхдержаву (ибо, честно говоря, сверхдержавы редко осознают пути, которые приводят к этому статусу), и китайское руководство полностью осознаёт природу стоящей перед ним задачи.
Возьмём речь президента Китая Си Цзиньпина в октябре 2019 года по случаю 70-летнего юбилея основания Китайской Народной Республики. «За последние 70 лет под сильным руководством Коммунистической партии Китая китайский народ с большим мужеством и неустанными исследованиями успешно открыл путь к социализму с китайской спецификой. На этом пути мы открыли новую эру», - сказал он. Обратите внимание на постоянные ссылки Си на идеологию, национализм, дальновидность и настойчивость в центральном положении Китая в эту «новую эру». Си поднялся до статуса Мао Цзедуна - в качестве «основного лидера» в 2019 году и «рулевого» в 2021 году - именно из-за его роли в преобразовании Китая в сферах власти, политики и глобального престижа.
Чем раньше мы признаем, что Китай является политической силой, действующей в соответствии с чёткой и решительной политической стратегией, тем более осмысленным будет наше понимание геополитического преобразования Азии и остального мира. С момента возвышения Британии в качестве колониальной державы в XVIII веке и появления нового мирового порядка, определяемого исключительно западными державами, глобальный центр силы сместился из Азии и Ближнего Востока. Позже, начиная с середины XX века, основная конкуренция, с которой вынуждены были мириться колониальные западные державы, исходила от Советского Союза, Варшавского договора и их международных союзников - в основном бывших европейских колоний в Южном полушарии.
Распад Советского Союза, начавшийся в 1989 году, ознаменовал возвращение западной власти, на этот раз во главе с США в качестве единоличного глобального гегемона и неоколониального господина. Однако, быстро стало ясно, что постсоветская глобальная парадигма неустойчива, так как экономическое влияние Европы быстро сократилось, а отчаянная попытка Вашингтона контролировать мир потерпела неудачу, отчасти из-за собственных просчётов, а в основном из-за упорного сопротивления, которое вспыхнуло в новых американских колониях - Ираке и Афганистане.
Стоимость войны, помимо неисчислимых массовых разрушений и человеческих жертв - даже по самым скромным оценкам, в своих военных авантюрах после 2001 года США убили более миллиона человек - выразилась и в тяжёлом ударе по слабеющей экономике США. В опубликованном в сентябре 2021 года докладе Университета Брауна «Проект «Стоимость войны»» говорится, что с 2001 года на провальные войны с Ираком и Афганистаном США потратили около 5,8 трлн. долларов. В том же докладе говорится, что в следующие 20 лет дополнительные 2,2 трлн. долларов будут направлены на лечение инвалидностей ветеранов.
Участие США в длительных войнах с неопределённым целями открыло беспрецедентные геополитические пространства, в которых Вашингтон и его западные союзники доминировали на протяжении нескольких десятилетий. Например, США обладали почти полным геополитическим контролем над большей частью Южной Америки, начиная с принятия «Доктрины Монро» в 1823 году. То же самое можно сказать об Африке, которая, несмотря на официальный конец колониализма на давно эксплуатируемом континенте, продолжала подчиняться воле тех же западных колониальных держав. Однако, в последние три десятилетия наметился заметный сдвиг в геостратегическом влиянии Запада в этих регионах.
Пока Запад вёл бессмысленные войны в Афганистане и Ираке, объявив «войну с террором» с нечёткими целями, региональные и международные политические силы начали заполнять пустые места, возникшие из-за ухода американцев и европейцев из различных регионов. Россия быстро предложила себя в качестве военного и стратегического союзника и реальной альтернативы США в некоторых странах Ближнего Востока, Африки и Южной Америки: Сирии, Ливии и Венесуэле, а Китай начал играть гораздо более важную экономическую роль, показав себя честным партнёром, особенно в сравнении с Западом.
Только после постепенного отступления США из Ирака в 2011 году Вашингтон объявил о своём «Развороте на Азию» - новой военной и политической стратегии, направленной на нейтрализацию китайского влияния в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Большая часть первого президентского срока Барака Обамы была посвящена геостратегическим политическим перестройкам американского влияния в этом регионе. «США - тихоокеанская держава, и мы здесь, чтобы остаться», - заявил Обама австралийскому парламенту в ноябре 2011 года. - «Поскольку мы заканчиваем нынешние войны, я поручил своей команде национальной безопасности сделать наше присутствие и миссии в Азиатско-Тихоокеанском регионе главным приоритетом».
Однако, американский геополитический сдвиг запоздал. Во-первых, последствия американских войн в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, как с очевидностью продемонстрировало время, оказались слишком серьёзными и дорогими, чтобы их можно было забыть после простого объявления новой стратегии. Во-вторых, Китай к тому времени создал сложную сеть альянсов в Азии и всём мире, которые позволили ему укрепить полноценные связи со многими странами, особенно с теми, которые обеспокоены и устали от западных военных интервенций.
Согласно октябрьскому докладу Международного института устойчивого развития, в последние 12 лет Китай стал главным торговым партнёром африканских стран. «Китай организовал 25 зон экономического и торгового сотрудничества в 16 африканских странах», - говорится в этом докладе, - «и продолжил инвестировать значительные средства по всему континенту во время пандемии COVID-19, о чём указывается в правительственном отчёте о китайско-африканских экономических и торговых связях».
Для сравнения, по опубликованным в августе данным доклада Statista Research Department, «после пика в 2014 году, прямые иностранные инвестиции США в Африке упали с 69,03 до 47,5 млрд. долларов в 2020 году». Именно здесь многие аналитики ошибаются, заявляя, подобно Рахману, что только «экономический вес Китая, как крупнейшей торговой и промышленной державы, даёт ему значительное политическое влияние в глобальном масштабе. Хотя экономическая мощь Пекина не всегда становится политически решающей».
Это значительное ограничение мышления основано на предположении, что «политически решающее» означает повторение схемы США и их западных партнёров во внешней политике, дипломатии и агрессивных войнах. Однако, отношение Китая к политике всегда было совершенно другим. По мнению Пекина, Китаю не нужно вторгаться в другие страны, чтобы получить статус политической силы. Китай использует свою историческую траекторию экономического влияния в стремлении к статусу сверхдержавы, а возможно и империи. Инициатива «Один пояс, один путь» - долгосрочная стратегия, направленная на соединение Азии с Африкой и Европой сухопутными и морскими путями - это современный вариант Великого Шёлкового пути, который представлял собой сеть древних торговых маршрутов, связывавших Китай со Средиземноморским регионом. И эта инициатива многое может рассказать о характере китайской модели.
В этом направлении Китай предпринял множество шагов, которые, несомненно, носят политический характер даже по ограниченному определению западной интеллигенции. Одним из многих соглашений, которые инициировал или к которым присоединился Китай, стала Шанхайская Организация Сотрудничества, в которую входит и Иран. Эта организация - евразийский политический, экономический и военный альянс, созданный в 2001 году для противостояния западным транснациональным организациям, возглавляемым США.
До последнего десятилетия Пекин использовал экономическое сотрудничество в качестве наиболее продуктивного способа выхода на мировую арену в роли потенциальной и растущей сверхдержавы. Однако, можно сказать, что после обамовского «Разворота на Азию», трамповских торговых войн и непрекращающихся байденовских угроз начать конфликт с Китаем из-за Тайваня Пекин начал ускорять развитие политического направления своей стратегии. Китайская так называемая «волчья дипломатия» - одна из наиболее надёжных тактик Пекина, которой он посылает Вашингтону и его партнёрам ясный сигнал, что эту усиливающуюся восточноазиатскую страну нельзя запугать. Эта дипломатия проводится в напористом и даже конфронтационном стиле для защиты национальных китайских интересов.
Согласно общепринятому мнению на Западе, Китай и любая другая страна, которая осмеливается действовать вопреки западному диктату, представляет собой угрозу. Однако, даже когда экономический уровень Китая рос после успешной кампании экономических реформ, введённых Дэн Сяопином в 1978 году, эта страна не считалась угрозой, так как китайский экономический рост подпитывал азиатскую и всю мировую экономику, даже после глобального кризиса 2008 года, который возник из-за коллапса рынков США и Европы. Китай стал угрозой только тогда, когда осмелился определить свои геополитические цели в Азиатско-Тихоокеанском регионе, включая свои моря.
Сейчас Китай - не только одна из важнейших политический сил, но даже самая важная политическая сила в мире, поскольку он неуклонно и постоянно бросает вызов американскому и европейскому господству на различных фронтах - военном в Азии, а также экономическом и политическом по всему миру. Китайское влияние наглядно заметно и за пределами Азии и Африки, в том числе и в Европе, и теперь уже вашингтонские союзники открыто расходятся во взглядах на усиливающуюся холодную войну между США и Китаем и на настойчивую пропаганду Вашингтоном «китайской угрозы».
«Ситуация, когда все должны объединиться против Китая - это сценарий максимально возможной конфликтности. Для меня это контрпродуктивно», - сказал французский президент Эммануэль Макрон во время февральской дискуссии в вашингтонском Атлантическом совете. Все мы должны отказаться от представления о том, что Китай интересует только бизнес и больше ничего. Это ограниченное мышление в отношении Китая помогает увековечить представление о том, что США используют своё глобальное господство для достижения таких благородных целей как «продвижение демократии» и «защита прав человека». Недоразвитость Китая и исключительность США - это не только расистская идеология, это идеология, которая никак не соответствует реальности.
Источник: Denying the Inevitable: Why the West Refuses to Accept China’s Superpower Status, Ramzy Baroud, Politics Today, consortiumnews.com, January 10, 2022.