200 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Тургенева /9.11.1818. - 3.09. 1883./
Тургенев всегда стремился к простому и ясному воспроизведению картин природы. Он говорил: “Гремите, не сходя с места, всеми громами риторики: вам большого труда это не будет стоить, попробуйте понять и выразить, что происходит хотя бы в птице, которая смолкает перед дождём, и вы увидите, как это нелегко”.
При абсолютной достоверности описаний природа у Тургенева всегда одушевлена лирическим чувством. Тургенев унаследовал от Пушкина удивительную способность извлекать поэзию из любого прозаического явления и факта: всё, что на первый взгляд может показаться серым и банальным, под пером Тургенева приобретает лирическую окраску и рельефную живописность.
“Я, - писал Тургенев в 1848 году, - предпочту созерцать торопливые движения утки, которая влажною лапкой чешет себе затылок на краю лужи, или длинные блестящие капли воды, медленно падающие с морды неподвижной коровы, только что напившейся в пруду, куда она вошла по колено, - всему тому, что херувимы (эти прославленные парящие лики) могут увидеть в небесах...” Стихотворение в прозе «Деревня» как нельзя лучше доказывает этот тезис.
ДЕРЕВНЯ
Последний день июня месяца; на тысячу верст кругом Россия - родной край.
Ровной синевой залито всё небо; одно лишь облачко на нем - не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь… воздух - молоко парное!
Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.
И дымком-то пахнет, и травой - и дегтем маленько - и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжелый, но приятный дух.
Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. Вдали, на конце-крае земли и неба - синеватая черта большой реки.
Вдоль оврага - по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворечницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалеваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки; за высокими порогами прохладно темнеют сени.
Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть еще немного посохнет на припеке, а там и в сарай! То-то будет спать на нем славно!
Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; бело-губый щенок барахтается в спутанных былинках.
Русокудрые парни, в чистых низко подпоясанных рубахах, в тяжелых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряженную телегу, - зубоскалят.
Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеется не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.
Другая молодка сильными руками тащит большое мокрое ведро из колодца… Ведро дрожит и качается на веревке, роняя длинные огнистые капли.
Передо мной стоит старуха-хозяйка в новой клетчатой паневе, в новых котах.
Крупные дутые бусы в три ряда обвились вокруг смуглой худой шеи; седая голова повязана желтым платком с красными крапинками; низко навис он над потускневшими глазами.
Но приветливо улыбаются старческие глаза; улыбается всё морщинистое лицо. Чай, седьмой десяток доживает старушка… а и теперь еще видать: красавица была в свое время!
Растопырив загорелые пальцы правой руки, держит она горшок с холодным неснятым молоком, прямо из погреба; стенки горшка покрыты росинками, точно бисером. На ладони левой руки старушка подносит мне большой ломоть еще теплого хлеба. «Кушай, мол, на здоровье, заезжий гость!»
Петух вдруг закричал и хлопотливо захлопал крыльями; ему в ответ, не спеша, промычал запертой теленок.
- Ай да овес! - слышится голос моего кучера.
О, довольство, покой, избыток русской вольной деревни! О, тишь и благодать!
И думается мне: к чему нам тут и крест на куполе Святой Софии в Царь-Граде* и всё, чего так добиваемся мы, городские люди?
(Стихотворение написано в феврале 1878 года. В это время русские помогали болгарам (братьям-славянам) освободиться от турецкого ига, под гнётом которого болгары находились несколько веков. Они мечтали о том, чтобы водрузить “крест на куполе Святой Софии в Царь-граде” (Константинополе).