Выдержки из книги Виктора Шнирельмана "Быть аланами"
В начале февраля сего года в трех номерах газеты «Осетия: свободный взгляд» шло бурное обсуждение одной книги, доселе мне неизвестной. Желая узнать, что-же так взволновало научную общественность наших северо-осетинских соседей, я нашел эту книгу и с большим интересом прочитал. Должен сказать, что не пожалел о потраченном времени. Коротко передать содержимое книги практически невозможно, но мне кажется, что предложенный отрывок многих не оставит равнодушным, если не сказать всех.
Магомет Султанов.
Интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в ХХ веке
Когда-то Джон Стюарт Милль говорил, что «самый сильной из всех является идентичность политических предшественников; наличие национальной истории, а следовательно, общие воспоминания; коллективные гордость и унижения, радость и сожаление, связанные с тем, что случилось в прошлом» (Mill 1919. P. 120).
Теперь же наш современник, социальный антрополог Томас Эриксон, констатирует, что «аборигенность и тесная связь с прошлым могут быть важными источниками политической легитимности» (Erikson 1993. Р. 71).
Действительно, в наш век всеобщей грамотности и триумфа исторической науки стало очевидно, что для легитимизации своего права на существование новым нациям требуется история, причем именно «истинная история», и на ее поиски их лидеры тратят немало сил и энергии. В то же время другой известный автор, Эрнест Ренан, в своей классической статье заметил, что формирование нации требует амнезии, отказа от истории или даже ее сознательного искажения (Renan 1990. Р. 11).
Вслед за ним авторитетный французский историк Пьер Нора доказывает, что «в центре истории лежит важнейший дискурс, противостоящий спонтанной памяти. История с подозрением относится к памяти, и ее истинной миссией является подавление или искоренение последней» (Nora 1989. Р. 9).
Все это способно ввести в замешательство. Действительно, по словам еще одного влиятельного автора, «вне зависимости от своей выверенности и основательности любой научный принцип подвержен пересмотру, либо может быть полностью разрушен в свете новых идей или открытий» (Giddens 1991. Р. 21). Поэтому в конечном счете правота остается за Ренаном - действительно, психологически важная для нации национальная история, над составлением которой работало немало выдающихся интеллектуалов, сплошь и рядом оказывается «изобретенной традицией». Иначе и быть не может, ибо социальная среда постоянно меняется, а «смысл является социальной конструкцией» (Geertz 1994. Р. 459). Именно поэтому история время от времени должна переписываться (Degler 1976;. Schudson 1995. Р. 349-350). Анализ этого парадокса и составляет стержень настоящей книги.
Хорошо известно, что этническое самосознание основано на вертикальных связях, и именно ученые (историки, археологи, лингвисты, этнологи), или «контролеры коммуникаций» (Brass 1991. P. 302), снабжают сегодня как этнические группы, так и нацию желательной исторической глубиной (Fentress,Wickham 1992. P. 127; Bond, Gillian 1994b; Shnirelman 1996). Поэтому необходимо проанализировать социальный портрет таких интеллектуалов. В любом случае представление о прошлом является важнейшим элементом националистической идеологии на Северном Кавказе, хотя, как считает А.Мотыль, его важность может быть и не столь высокой в некоторых других регионах (Motyl 1999. P. 77).
Глобальное обследование, проведенное Т. Гуром, показывает, что во многих случаях (63 из 81) «современные сепаратисты оправдывают свои претензии происхождением от предков, чья длительная самостоятельная жизнь закончилась после того, как они были завоеваны современными государствами» (Gurr 1993. Р. 76).
Вне зависимости от степени образованности общественность Северного Кавказа придавала большое значение словам местных ученых. В частности, обсуждая истоки осетино-ингушского конфликта, ингушский историк М.Б. Мужухоев писал: «Слово ученого звучит весомо, ему верят, к нему прислушиваются, оно воспитывает и часто формирует общественное мнение. Касаясь сложной проблемы межнациональных отношений, ученый может способствовать их стабилизации, оздоровлению, может и целенаправленно разрушать. Последнее всегда опасно» (Мужухоев 1995. С. 6, 97).
Название «Осетия» впервые появилось на карте Грузии только в начале ХIХв. Оно получило поддержку у царской администрации, в особенности после 1842 года, когда на севере Тифлисской губернии был образован Осетинский округ (Гвасалава 1990а; 1990б, С 36).
Первый значительный этап в познании осетин, их истории, языка и культуры связан с именем ученого В.Ф.Миллера (1848-1913), который окончательно доказал связь осетинского языка с древним иранским миром и сделал его равноправным членом индоевропейской языковой семьи (Миллер 1881-1887).
О своем прошлом задумались и сами осетины, воодушевленные мыслью о том, что когда-то их предки «составляли сильную нацию, владения которой простирались от Кавказского хребта к северу до устьев Дуная и Волги». Об этом повествовал директор Никольского реального училища в Тифлисе А.Н.Кодзаев, отождествлявший осетин с аланами и повторявший с гордостью, что когда-то им принадлежала вся южнорусская равнина от низовий Волги до устья Днепра и Днестра. Он изображал древних предков могущественным племенем, способным своей древностью поспорить с грузинами. Ведь в Х-ХI вв. они обладали своим царством Аланией, с которой должны были считаться Византия, Хазария и другие соседи. Однако, сокрушался он, позднее осетины были оттеснены тюрками в горы, и «уцелевшие в горных трущобах Кавказа современные осетины - не более как жалкий осколок, некогда могущественного племени алан» (Кодзаев 1903. С.1, 55-58, 73-81). В советское время Кодзаев слыл «буржуазным националистом». Он также считался «клерикалом и мракобесом». Но в постсоветское время он называется в осетинском школьном учебнике создателем «патриотической концепции осетинской истории».
В начале ХХ века идея великой древней Осетии вдохновляла осетинских националистов (Вано Темирханов, Г. В. Баев и др.) стремившихся, по крайней мере в своем воображении, максимально расширить ее территориальные пределы и возвеличивавших своих далеких предков, которых они связывали со скифами и сарматами.
После революции 1917 года, неутолимая страсть осетинских интеллектуалов к поиску великих древних предков не угасла, тем более что, это теснейшим образом увязывалось с решением земельной проблемы. По их словам, в этом выражалось «стремление обосновать свое право на самостоятельное национальное бытие» (Кокиев 1926. С. 3). Неустойчивое положение Горской АССР, где осетины занимали далеко не последнее место, нерешенность земельного вопроса, разделенность осетинского массива на две части - все это порождало у осетин чувство неудовлетворенности сложившимся положением. В своем желании переломить ситуации., они искали опору в славе далеких предков. Такие поиски велись поначалу в рамках ОИФО (Осетинского историко-филологического общества, председатель Г.А.Дзагуров, учреждено в 1919 году), где в центре внимания находились фольклорные произведения, главным образом нартский эпос. В те годы предполагалось, что самые полные версии последнего сохранились у осетин и у кабардинцев. И осетинские энтузиасты считали своим долгом доказать, что нартский эпос был создан именно их предками, которые и принесли его на Кавказ, познакомив с ним другие местные народы (Туганов 1925), также решали вопрос о происхождении нартского эпоса и осетинские эмигранты (Кундух 1935в. №15. С 20).
При этом А.З. Кубалов пересматривал популярную версию о приходе древних иранцев из северных степей и доказывал, что песни о нартах отражали борьбу Ирана с Тураном, где первый был представлен предками осетин, а второй - кабардинцев. Ему казалось, что предки осетин могли прийти на Северный Кавказ из Ирана, а предки кабардинцев - из Турции (Кубалов 1925). В свою очередь Г.А. Дзагуров излагал понравившуюся ему теорию академика Н.Я. Марра о том, что осетинский язык возник из слияния иранского с яфетическим и что яфетические народы переселились на Кавказ из Месопотамии под давлением «ариоевропейцев», которые последовали за ними, став второй волной древних переселенцев. Как и Марру, ему оставалось неясным, произошло ли смещение языков до переселения или после него и были ли осетины потомками иранизированных яфетидов или же ираноязычных пришельцев, попавших под некоторое влияние аборигенов Кавказа (Дзагуров 1924) Как мы увидим далее, этот вопрос играл ключевую роль во всех спорах о происхождении осетин и продолжает до сих пор вызывать болезненные эмоции. Дзагуров дал ему весьма остроумное решение, представив предков осетин «одновременно и пришлым, и коренным элементом (Дзагуров 1924, С. 72) В любом случае дебаты, начатые в рамках ОИФО, отражали стремление осетин обрести свою самобытную древнюю историю и утвердить свое доминирующее положение среди народов Северного Кавказа.
Написанию первой советской истории Осетии было поручено молодому сотруднику Центрального музея краеведения в Москве, будущему профессору МГУ Г.А.Кокиеву (1886-1955). Поначалу Кокиев не желал углубляться слишком далеко в историю и разбираться во всех тонкостях проблемы происхождения осетин. Главным для него было то, что они, безусловно, вели свою родословную от ираноязычных алан (самоназвание-«ас») - коренных обитателей равнин и нагорий Северного Кавказа, создателей Раннесредневекового Аланского царства (Х-ХI вв.), которыми он искренне восхищался. Позднее они были, по его словам, вытеснены со своих земель вначале гуннами, затем татарами, наконец, кабардинцами; их ареал резко сузился, и их бывшие земли были заняты другими народами.
Повествуя об отступлении алан-осетин в горы, Кокиев рисовал несколько волн этих перемещений: одна из ранних групп перевалила через Кавказский хребет и расселились по его южным склонам - с ней Кокиев связывал сведения о двалах, содержащихся в «Армянской географии» VII в.; затем в ущельях Центральной части Северного Кавказа расселились предки дигорцев, и лишь потом туда пришли иронцы. Этим дигорец Кокиев, во -первых, как бы подчеркивал приоритет земельных прав дигорцев, а во вторых, что было еще важнее, пытался обосновать исконные права южных осетин на земли Шида-Картли (Южная Осетия). Ведь он говорил о давних «посягательствах» грузин на эти земли, что якобы нашло свое завершение в завоевании Грузией юго-осетинской территории при царице Тамаре (ХII в.). Вот почему, объяснял Кокиев, южные осетины встретили татар как своих избавителей от грузинского гнета. Однако в начале ХIV в. Грузинскому царю Георгию V Блистательному удалось окончательно покорить южные осетинские земли - с этого якобы и началось разделение Осетии на Северную и Южную. На самом деле все обстояло в точности до наоборот: на рубеже ХIII-ХIV вв. Шида-Картли подверглась массовым набегам осетин, и царю Георгию V пришлось приложить немало усилий, чтобы положить им конец. См.: Ванеев 1959. С 144.
Повествуя о древних предках, Кокиев невольно воспроизводил накопившиеся к соседям претензии, содержащие зерна этнических конфликтов. Балкарцам он пенял на их посягательство на аланское наследство, а грузинам - на их страсть к территориальным захватам. Все это отражало реальную напряженность, эндемичную на Северном Кавказе и связанную с земельным голодом. Поэтому многие версии этногенеза подспудно содержали идеи территориальных притязаний.
Хотя в самой Северной Осетии Кокиева воспринимали как подающего большие надежды «серьезного исследователя родной старины» (Дзагуров 1926б. С.438), независимая исследовательница оценила его книгу весьма невысоко. Будучи удивлена почти полным отсутствием у автора интереса к архивным данным, она увидела в его книге достаточно тенденциозную компиляцию, «отвечающую осетинскому духу» своего автора (Пчелина 1928а). Между тем именно в 1927-1928 гг. Кокиев проделал огромную работу, обнаружив в архивах Москвы и Ленинграда множество неизвестных материалов по истории Северного Кавказа.
В 1930-х годах Кокиев резко изменил свой взгляд на аланскую проблему. В своей неопубликованной рукописи, хранившейся в ЮО НИИ, он теперь доказывал, что термин «алан» был собирательным понятием и покрывал ряд неродственных народов. Тем самым предки балкарцев и карачаевцев стали одной из ветвей аланской семьи. Теперь Кокиев выступал против идеи об их позднем приходе на Кавказ в ХVI в. И находил их следы в местных древних топонимах, восходивших к IХ в. Следовательно, утверждал он, балкарцы и карачаевцы могут по праву гордиться своими связями с аланами.
В предвоенные годы в СССР при активной поддержке государства развернулись работы по написанию региональных историй, Это движение не обошло и стороной и Северную Осетию. Еще в начале 1930-х годов Кокиев выказал желание написать историю с марксистских позиций. Первым опытом стал политико-экономический очерк «Северная Осетия», выпущенный под редакцией секретаря Северо-Осетинского обкома ВКПб Н. Мазина к 15-летию автономии. Никакой речи о древней славе предков там не шло. Зато разоблачались ужасы царского гнета и с порога как «шовинистическая» отметалась версия о «добровольном » присоединении Осетии к России; она называлась «выдумкой и клеветой на осетинский народ». Не было брошено ни одного упрека в адрес кабардинских князей; зато подчеркивалась совместная борьба осетин и кабардинцев против царского владычества. Дореволюционная история Осетии представлялась не иначе как череда постоянных восстаний против царской власти (Викторов 1939. С. 1-38). Яркими красками рисовалась упорная борьба горцев за свободу и независимость против захватнических устремлений царских генералов, доказывалось, что Северная Осетия была насильственным путем включена в состав Российской империи по окончании героической Кавказской войны (Тотоев 1939; Ревазова 1941). Практически вся первая половина ХIХ в. изображалась в виде бесконечных осетинских восстаний против царизма, и доказывалось, что осетины сочувствовали движению Шамиля и некоторые из них даже присоединялись к нему, переходя из христианства в ислам (Тотоев 1939; Тедтоев 1941). Один из осетинских авторов даже призывал изучать «русско-осетинскую войну», якобы начавшуюся в 1769 году (Гарданов 1935б. С 286-287).
Война привела к существенным изменениям этнополитической ситуации на Северном Кавказе и заставила заново оценить факты далекой старины. После депортации балкарцев, карачаевцев, чеченцев и ингушей в 1944 году часть их земель была передана Северной Осетии. Среди них от Чечено-Ингушетии к ней перешли г. Малгобек, Пригородный район Владикавказа, Назрановский и Джейрахский районы, а от Кабардино-Балкарии - восточная часть Курпского района (Бугай, Гонов 1998. С. 203; Полян 2001. С. 123). Вскоре после этого 8 мая 1944 года Северо-Осетинский обком во главе с К.Д.Куловым вынес решение о замене топонимики в бывших чеченских и ингушских районах (Бугай, Гонов 1998. С.207). Тогда же началось уничтожение чеченских и ингушских кладбищ, надгробные камни с которых были переданы Управлению дорожно-мостового строительства для использования в качестве строительного материала (Алиева 1993а. Т.2.С.150-151; Цуциев 1998а. С.71).
Все этого было важным знаком близившихся перемен в историографии. Действительно, теперь тюркская тема потеряла былую актуальность. Вдобавок, иранство осетин и приход их предков из далекой Согдианы подозрительно напоминали миграционистские идеи и «арийскую теорию», которыми руководствовалась нацистская идеология. Мало того, некоторые немецкие ученые того времени стремились выдавать осетин за близких родственников германцев и даже называли их единственными «арийцами» среди народов Северного Кавказа. Осетинские коллаборационисты (предатели) входили в состав северокавказского и грузинского легионов, воевавших на стороне вермахта в годы Второй мировой войны (Яндиева 2002а. С.67-68, 79).
Все это бросало тень на осетин и требовало решительного опровержения, тем более перед глазами у них разворачивалась трагедия депортированных народов. Поэтому в марте 1944 года, то есть сразу же после депортации соседей, Кокиев подготовил статью, которая была срочно опубликована в текущем номере «Исторического журнала». Ссылаясь на авторитет Н.Я.Марра и В.И.Абаева, он делал все возможное, чтобы отмежеваться от ираноязычных предков и доказать, что осетины были не «яфетизированными иранцами», а «иранизированными яфетидами». При этом, как выяснилось, в их языке преобладала местная доиранская лексика, что делало их истинными автохтонами. С «арийцами» им было явно не по пути (Кокиев 1944).
Тревога не оставляла осетин и в первые послевоенные годы. Поэтому они очень остро реагировали на любые попытки подорвать свой имидж в глазах советского руководства. В 1947 году к 30-ой годовщине Октября на сцене Большого театра была поставлена опера В.Мурадели «Великая дружба», где речь шла о драматических событиях на Северном Кавказе в годы Гражданской войны. К большому неудовольствию осетин, они, наряду с грузинами, изображались там контрреволюционными элементами, находившимися во вражде с русскими. Как мы знаем, осетинские офицеры действительно сыграли большую роль в контрреволюции, составив летом 1918 года костяк отрядов Г. Бичерахова, захвативших красный Владикавказ. В то же время, как неоднократно свидетельствовали участники событий, в те драматические дни именно ингуши поддержали большевиков и помогли освободить город (см., напр.: Бутаев 1922. С.19-22; Яковлев 1925. С.7; Такоев 1926. С.334-362). Правда сегодня осетинский политолог пытается это опровергнуть, но и ему приходится признать, что в отрядах Бичерахова находилось немало осетинских офицеров. В 1930-х годах об этом открыто сообщалось в Большой советской энциклопедии (БСЭ, 1934. Т.61. С.530-536), в юбилейном томе «Северная Осетия» (Викторов 1939. С. 131-133, 148-149) и других пропагандистских изданиях (см., напр.: Родов, Шапиро 1938. С.14).
Ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН, доктор ист. наук Виктор Шнирельман
Окончил кафедру археологии Исторического факультета МГУ в 1971 г. Защитил кандидатскую диссертацию в Институте этнографии АН СССР в 1977 г., докторскую диссертацию - в Институте этнологии и антропологии РАН в 1990 г. Занимался сравнительными исследованиями традиционных хозяйственных и социальных систем, в особенности, вопросами происхождения производящего хозяйства. Разрабатывал методику междисциплинарных исследований истории первобытного общества (этноархеология, лингвоархеология). Изучал проблемы войны и мира в первобытных и традиционных обществах. С начала 1990-х гг. основные интересы лежат в области изучения идеологий национализма в России и СНГ, этноцентристских версий прошлого и их роли в этнополитике и межэтнических конфликтах. В 1998 г. избран действительным членом Академии Европы (Academia Europaea).
Продолжение следует