Об Асаре Эппеле
*** "Не смейте торговать льдом!"
Не стало Асара Эппеля. Скупая газетная заметка брезжила одним лишь ракурсом его внутренней литературной культуры, но и этого было вполне достаточно, чтобы вышла осанна грандиозному мастеру. Теперь нужно что-то сказать, тихое и патетическое, а слова набегают и душат. Кончина Асара Эппеля - это с точки зрения фатальности очень жестоко и несправедливо, поскольку он унёс с собой мощную школу перевода поэзии и целую мастерскую переводоведения.
Когда я, теперь уже четыре года назад, объезжала чудесную и мифотворческую державу Польшу, она отзвучивала для меня именно переводами Асара Эппеля с польского. Однажды в Торуне нас застиг сильный дождь. «И хлещет, и плещет он, проливень-ливень», - я стояла под сводами полуразрушенного замка крестоносцев и слушала эту неповторную мелодию, осуществлённую Эппелем в аккордах и просодиях русского языка, а под наклоном дружно сыпали капли - прямо в быстроводную Вислу… Асар Эппель мирил цивилизации своей образностью, которую пестовал с таким вниманием.
Мне всегда была близка позиция Асара Исаевича относительно того, что переводчик должен всё-таки возвышаться над автором. Его мнение было для меня идеалом, хотя и недосяжным: ведь хорошие авторы правили стихию в собственное, незнаемое русло, не оглядываясь на возможные трактовки создаваемого переводчиками. Но что говорить - мнение моего мастера и педагога по Литинституту Виктора Петровича Голышева о том, что большие авторы шире и ёмче переводчиков, незримо одерживало верх над моей прежней стилистической самонадеянностью и чрезмерным жанровым оптимизмом.
Асар Исаевич был стилистическим виртуозом, которому оказались доступны все три рода литературы - и даже им сопредельные (вроде кино и сцены). Магнетизм этой жанровой многоохватности эрудита - срабатывает и поныне. Этот переводчик, как кажется мне теперь, однажды провозгласил в себе некую борьбу с Циничностью. И знаете, только сейчас я явственно услышала, что в этой борьбе с Голиафом современной поэзии - он победил.
Асар Исаевич умел всегда высмеивать собеседника так, что, на мой взгляд, его истинно талантливый, мыслящий визави - никогда не конфузился. Ведь Асар Эппель обыгрывал любую ситуацию - драматургически, в нюансах тона.
Асар Исаевич не гнушался неологизмами (и это всем практикующим словосоздание - невероятно приятно), слышал, как морфологически правильно выстроить образное высказывание, как сконструировать жанр. Всем этим прирастаешь медленно, а он, вероятно, давно жил с этой музыкой в ушах, которую весьма щедро разделил с самыми вдумчивыми собеседниками последних пор. Физиологический очерк эпохи постсимволизма, слитые воедино Андрей Белый (как прозаик), Кафка (как повествователь детали), Мандельштам (как бытописатель) и, пожалуй, Платонов… Если в одном из своих очерков я назвала Игоря Смирнова-Охтина русским Апдайком, то Асар Эппель - это Фолкнер (Эппель, мне кажется, и сам был не прочь в это уверовать и даже однажды прилюдно поинтересовался у Виктора Голышева на предмет нюансов личности Фолкнера).
Он фокусировался на главном, а обертона приберегал для интерлюдий, чтобы читатель не вкушал скуки и праздности. И мне кажется, что он сконцентрировал свою художественную мысль так, чтобы можно было внутренне отвергнуть даже грандиозный постмодернический манифест - «Похвалу скуке» И.А.Бродского. Впрочем, это уже моя додумка. Добывает средства каждый переводчик сам, просто мне близок тот ключ, когда пишущий раболепствует эстетике - даже прежде сущности. А когда на это тратятся десятилетия (как в предельном случае с Асаром Эппелем) - мне остаётся только сесть в реверанс.
Асару Исаевичу удавались парадоксы. Он и мыслил начиная с развязки. Наверняка в Нью-Йорке это оценил и Бродский, незримо передав ему эстафету литературного провидчества, осмысленной звукописи и отпущенной свыше паронимии.
Е.Рейн, который вёл семинар на нашем курсе посвятил Эппелю точные, меткие стихи. Знаю, что в некоторых текстах Эппель составляет достойную конкуренцию мною почитаемому Е.Солоновичу, другому нашему педагогу в Литинституте. По части постсовременных, актуальных либретто к мюзиклам - почитаю Эппеля своим бесконечно даровитым предтечей. Он облёк в стихотворную форму И.Бабеля, о романах которого с симпатией отзывался наш замечательный мастер Виктор Голышев (и, кажется, отмечал переводимость тех). Он воспел московскую окраину небылыми средствами жанра.
Проза Эппеля - это высшие монологи нюансов. Окказиональности и обобщения, разрозненные аллегории - и панорамы, поэтика случайностей - и пафос отстранённого созерцания, грубость - и проникновенность. Невзрачные, приглушённые детали (предметы, побочные атрибуты, характеристики, косвенные аллегории) Асар Исаевич охватывал триумфальной поэтической тональностью и даже возводил те в степень и роль своих персонажей. Иначе говоря, автор словесно хулиганил, утверждая свой, ни у кого не подслушанный, неординарный метод.
Стихи Эппеля тоже архитектурны (неспроста он по образованию архитектор!), эстетичны, многообъемлющи. Он провозвестник новой, многоярусной, стилесопрягающей метафоры, к которой не способны были даже обэриуты. Он незримо провозгласил новые стилевые принципы для авангарда, редко выходя за рамки изодневной сюжетности и бытописания. Например, в одно из его последних изданий (конечно же, речь о «Дроблёном Сатане») вошли очерки под сложнокоренными, яркими названиями: «В паровозные годы», «Чреватая идея», «Кастрировать кастрюльца». Понятно, что за этими названиями - много тягот и парадоксов недавнего человеческого жизнебытия. И, пожалуй, символы единого плана - выводятся в названия лирических сборников: «Травяная улица», «Шампиньон моей жизни» (сильных английских метафорических аналогий, образных адекватов этих названий - мне доселе не встречалось, и нужно бы этим поиском заняться).
Продавать лёд, торговать сахаром под видом и маркой сахарина, «халтурить» (со слов Василия Аксёнова, краткое знакомство с которым меня поразило, однако не обрело продолжения на свете) - истинный писатель не способен. Это подспудная мораль всего творчества Асара Эппеля, которой он был верен всегда.
Месяц назад Асару Исаевичу исполнилось семьдесят семь. Он мог бы пожить ещё и порадовать своего преданного читателя. Много невысказанного, но ещё больше, видимо, неоценённого. Повезло нам и ему лишь в одном: собрание сочинений писателя уже стало выпускаться при его жизни, он держал в руках эти томики с добротным коленкором...
Он всегда заступался за талант, давал кров неприюченной истине. Он цепко выхватывал подлинную суть вещей из туманных шлейфов многосказия. Его большое жанровое дело, несомненно, ждёт достойных последователей.
Анна Полибина; 24 февраля 2012 г., Москва
Не стало Асара Эппеля. Скупая газетная заметка брезжила одним лишь ракурсом его внутренней литературной культуры, но и этого было вполне достаточно, чтобы вышла осанна грандиозному мастеру. Теперь нужно что-то сказать, тихое и патетическое, а слова набегают и душат. Кончина Асара Эппеля - это с точки зрения фатальности очень жестоко и несправедливо, поскольку он унёс с собой мощную школу перевода поэзии и целую мастерскую переводоведения.
Когда я, теперь уже четыре года назад, объезжала чудесную и мифотворческую державу Польшу, она отзвучивала для меня именно переводами Асара Эппеля с польского. Однажды в Торуне нас застиг сильный дождь. «И хлещет, и плещет он, проливень-ливень», - я стояла под сводами полуразрушенного замка крестоносцев и слушала эту неповторную мелодию, осуществлённую Эппелем в аккордах и просодиях русского языка, а под наклоном дружно сыпали капли - прямо в быстроводную Вислу… Асар Эппель мирил цивилизации своей образностью, которую пестовал с таким вниманием.
Мне всегда была близка позиция Асара Исаевича относительно того, что переводчик должен всё-таки возвышаться над автором. Его мнение было для меня идеалом, хотя и недосяжным: ведь хорошие авторы правили стихию в собственное, незнаемое русло, не оглядываясь на возможные трактовки создаваемого переводчиками. Но что говорить - мнение моего мастера и педагога по Литинституту Виктора Петровича Голышева о том, что большие авторы шире и ёмче переводчиков, незримо одерживало верх над моей прежней стилистической самонадеянностью и чрезмерным жанровым оптимизмом.
Асар Исаевич был стилистическим виртуозом, которому оказались доступны все три рода литературы - и даже им сопредельные (вроде кино и сцены). Магнетизм этой жанровой многоохватности эрудита - срабатывает и поныне. Этот переводчик, как кажется мне теперь, однажды провозгласил в себе некую борьбу с Циничностью. И знаете, только сейчас я явственно услышала, что в этой борьбе с Голиафом современной поэзии - он победил.
Асар Исаевич умел всегда высмеивать собеседника так, что, на мой взгляд, его истинно талантливый, мыслящий визави - никогда не конфузился. Ведь Асар Эппель обыгрывал любую ситуацию - драматургически, в нюансах тона.
Асар Исаевич не гнушался неологизмами (и это всем практикующим словосоздание - невероятно приятно), слышал, как морфологически правильно выстроить образное высказывание, как сконструировать жанр. Всем этим прирастаешь медленно, а он, вероятно, давно жил с этой музыкой в ушах, которую весьма щедро разделил с самыми вдумчивыми собеседниками последних пор. Физиологический очерк эпохи постсимволизма, слитые воедино Андрей Белый (как прозаик), Кафка (как повествователь детали), Мандельштам (как бытописатель) и, пожалуй, Платонов… Если в одном из своих очерков я назвала Игоря Смирнова-Охтина русским Апдайком, то Асар Эппель - это Фолкнер (Эппель, мне кажется, и сам был не прочь в это уверовать и даже однажды прилюдно поинтересовался у Виктора Голышева на предмет нюансов личности Фолкнера).
Он фокусировался на главном, а обертона приберегал для интерлюдий, чтобы читатель не вкушал скуки и праздности. И мне кажется, что он сконцентрировал свою художественную мысль так, чтобы можно было внутренне отвергнуть даже грандиозный постмодернический манифест - «Похвалу скуке» И.А.Бродского. Впрочем, это уже моя додумка. Добывает средства каждый переводчик сам, просто мне близок тот ключ, когда пишущий раболепствует эстетике - даже прежде сущности. А когда на это тратятся десятилетия (как в предельном случае с Асаром Эппелем) - мне остаётся только сесть в реверанс.
Асару Исаевичу удавались парадоксы. Он и мыслил начиная с развязки. Наверняка в Нью-Йорке это оценил и Бродский, незримо передав ему эстафету литературного провидчества, осмысленной звукописи и отпущенной свыше паронимии.
Е.Рейн, который вёл семинар на нашем курсе посвятил Эппелю точные, меткие стихи. Знаю, что в некоторых текстах Эппель составляет достойную конкуренцию мною почитаемому Е.Солоновичу, другому нашему педагогу в Литинституте. По части постсовременных, актуальных либретто к мюзиклам - почитаю Эппеля своим бесконечно даровитым предтечей. Он облёк в стихотворную форму И.Бабеля, о романах которого с симпатией отзывался наш замечательный мастер Виктор Голышев (и, кажется, отмечал переводимость тех). Он воспел московскую окраину небылыми средствами жанра.
Проза Эппеля - это высшие монологи нюансов. Окказиональности и обобщения, разрозненные аллегории - и панорамы, поэтика случайностей - и пафос отстранённого созерцания, грубость - и проникновенность. Невзрачные, приглушённые детали (предметы, побочные атрибуты, характеристики, косвенные аллегории) Асар Исаевич охватывал триумфальной поэтической тональностью и даже возводил те в степень и роль своих персонажей. Иначе говоря, автор словесно хулиганил, утверждая свой, ни у кого не подслушанный, неординарный метод.
Стихи Эппеля тоже архитектурны (неспроста он по образованию архитектор!), эстетичны, многообъемлющи. Он провозвестник новой, многоярусной, стилесопрягающей метафоры, к которой не способны были даже обэриуты. Он незримо провозгласил новые стилевые принципы для авангарда, редко выходя за рамки изодневной сюжетности и бытописания. Например, в одно из его последних изданий (конечно же, речь о «Дроблёном Сатане») вошли очерки под сложнокоренными, яркими названиями: «В паровозные годы», «Чреватая идея», «Кастрировать кастрюльца». Понятно, что за этими названиями - много тягот и парадоксов недавнего человеческого жизнебытия. И, пожалуй, символы единого плана - выводятся в названия лирических сборников: «Травяная улица», «Шампиньон моей жизни» (сильных английских метафорических аналогий, образных адекватов этих названий - мне доселе не встречалось, и нужно бы этим поиском заняться).
Продавать лёд, торговать сахаром под видом и маркой сахарина, «халтурить» (со слов Василия Аксёнова, краткое знакомство с которым меня поразило, однако не обрело продолжения на свете) - истинный писатель не способен. Это подспудная мораль всего творчества Асара Эппеля, которой он был верен всегда.
Месяц назад Асару Исаевичу исполнилось семьдесят семь. Он мог бы пожить ещё и порадовать своего преданного читателя. Много невысказанного, но ещё больше, видимо, неоценённого. Повезло нам и ему лишь в одном: собрание сочинений писателя уже стало выпускаться при его жизни, он держал в руках эти томики с добротным коленкором...
Он всегда заступался за талант, давал кров неприюченной истине. Он цепко выхватывал подлинную суть вещей из туманных шлейфов многосказия. Его большое жанровое дело, несомненно, ждёт достойных последователей.
Анна Полибина; 24 февраля 2012 г., Москва