Образное.
...
И писал он письма на серой бумаге, что в городах малых доставал. Да и с той всяк беда была - вечно купцы для своих нужд прижимали. Письма те, почитай, написаны-то коряво-коряво были. У барина-то нашего и так почерк не ахти, а в коляске аль колымаге какой воопче портился. А как дописывал - конверты разному люду адресовывал: то купцам каким, то учёным людям, то другим - из своих же, дворянских.
Истории писал разные - о монстриях и прочих приведениях. Легенды запоминал, слухи разные - о чём простой люд по селениям балаболит, - да всё на бумагу-то и выписывал.
А как закончит писать, да приедет на станцию, где ямщики пошустрей, да и отправляет их. Но не к людям, кому адресованы, а домой к себе. Уж потом, воротясь, переписывал всё набело, да отдавал в типографию столичную. Там заметки-то его и печатали. Без имён, правда, кому они адресованны были. Но каждый, кто дорог барину был, аль запомнился чем - свою книжку получал. Правда, не все читать-то умели, чего уж?
Книг тех и раньше-то не особливо много было. А теперь, почитай, и вовсе не найдёшь. Но письма я сохранила после смерти барина, пусть земля ему пухом вовек будет!
На, читай, коли поймёшь чего. Только это, осторожней! Память по барину это моя. Сама-то я неграмотна, но по молодости любопытна была зело. Как приедет барин, я к нему и ластюсь: "Расскажи, барин! Чего углядел в дороге, да о о чём вызнал?"
Да ты не стой, садись. Принесу сейчас письма-то.
Ох, горе-горюшко...
И писал он письма на серой бумаге, что в городах малых доставал. Да и с той всяк беда была - вечно купцы для своих нужд прижимали. Письма те, почитай, написаны-то коряво-коряво были. У барина-то нашего и так почерк не ахти, а в коляске аль колымаге какой воопче портился. А как дописывал - конверты разному люду адресовывал: то купцам каким, то учёным людям, то другим - из своих же, дворянских.
Истории писал разные - о монстриях и прочих приведениях. Легенды запоминал, слухи разные - о чём простой люд по селениям балаболит, - да всё на бумагу-то и выписывал.
А как закончит писать, да приедет на станцию, где ямщики пошустрей, да и отправляет их. Но не к людям, кому адресованы, а домой к себе. Уж потом, воротясь, переписывал всё набело, да отдавал в типографию столичную. Там заметки-то его и печатали. Без имён, правда, кому они адресованны были. Но каждый, кто дорог барину был, аль запомнился чем - свою книжку получал. Правда, не все читать-то умели, чего уж?
Книг тех и раньше-то не особливо много было. А теперь, почитай, и вовсе не найдёшь. Но письма я сохранила после смерти барина, пусть земля ему пухом вовек будет!
На, читай, коли поймёшь чего. Только это, осторожней! Память по барину это моя. Сама-то я неграмотна, но по молодости любопытна была зело. Как приедет барин, я к нему и ластюсь: "Расскажи, барин! Чего углядел в дороге, да о о чём вызнал?"
Да ты не стой, садись. Принесу сейчас письма-то.
Ох, горе-горюшко...