Вперед, к победе оптимизма!
Данные июньского опроса ВЦИОМ, приведенные на сайте ВЦИОМ, дают довольно целостное представление о социальном самочувствие россиян. В первую очередь бросается в глаза рост положительных оценок. Вариант ответа «Для меня и моей семьи ситуация благоприятная, если возникают трудности, мне удается их преодолеть» два года назад, в июне 2010, выбирали 31% респондентов, нынешним летом процент таких ответов - 38. Доля же тех, кто считает, что терпеть такое положение невозможно, снизилась на два процента, что по сравнению десятью в июне 2010 весьма заметно. А вот процент тех, кто считает, что жить трудно, но еще можно терпеть, уменьшился с 54% в 2010 до 51% в июне 2012. Правда, таких респондентов по-прежнему большинство.
Снизилась доля тех, кто считает, что мы переживаем трудные времена, причем на 9% по сравнению с летом 2010 года, зато вырос процент тех, кто полагает, что такие времена еще впереди: с 27 до 38%. Можно сказать, что в целом степень оптимизма относительно будущего осталась на том же уровне, что и летом 2010 года.
Но это - статистически, с количественной точки зрения. Качественно уровень оптимизма в обществе, конечно, вырос, что видно и без опросов, это фиксируется простым наблюдением. Растет интеллектуальная активность, я это замечаю даже в своей, довольно сонной в инициативном отношении Пензенской области. Появляются дискуссионные и интеллектуальные клубы, развиваются социальные проекты на основе гражданской инициативы. Общество явно просыпается. Уходит страх перед жизнью, и соответственно повышается требовательность к ее качеству. Отсюда и сохранение опасений относительно будущего. Социальный оптимизм не вытесняет социальное недовольство, но может придать ему конструктивную направленность. Социальное недовольство не гасит оптимизма полностью, но придает ему деятельностную, форму, ориентирует на преобразовательные инициативы. Именно такое сочетание необходимо для для развития низовой социальной активности.
Я лично вижу в этом шанс для страны. Я не уверена только, смогут ли государственные структуры воспользоваться этим социотворческим потенциалом, не кинутся ли помещать его в бюрократические рамки, наводить порядок не в обществе, а в социальных движениях и инициативах.
Показательно, что социальный оптимизм заметно дифференцирован по социальным и социально-демографическим группам. Молодые с большей надеждой смотрят в будущее, чем пожилые граждане, сельские жители считают свою жизнь более тяжелой, чем горожане. А вот тех, кто считает свое положение отчаянным, больше среди жителей крупных городов. Оно и понятно, современный город жесток к социально слабым.
Жаль, что нет под рукой подобных данных по девяностым годам. Если и можно найти, то сопоставимость будет не ахти. Но можно предположить на основе, так сказать, качественного анализа, что в девяностые оптимизм тоже присутствовал, но соседствовал с большим отчаянием, был несколько истерическим и пассивным. Этакое мольба-ожидание: «Господи, пронеси». Но неотвратим порядок действий, многое так и не пронесло. Но, тем не менее, если нам есть о чем сожалеть, то есть и чем гордиться, поэтому сдержанный, настороженный оптимизм сегодняшнего дня вполне оправдан. И хорошо, что он сочетается с опасениями относительно будущего, это не позволит распространится самообольщению и беспечности. К переменам способен тот, кто твердо верит в лучшее, рассчитывая на худший исход и готовясь к нему. И то, что в нашем обществе очевидны попытки самопознания, поддержания общественной дискуссии, развития интеллектуальных инициатив дает нам всем шанс на то, что оптимизм наш не только окажется жизнеспособным и конструктивным, но и оправданным.