Про кино, жизнь и детство
Статья Вадима Михайлина (которого я тут неоднократно уже цитировала) и Галины Беляевой в НЛО. Один фрагмент:
В «Эмиле» [«Эмиль и сыщики», фильм Г. Лампрехта, 1931] опасности, подстерегающие ребенка при инициации во взрослую жизнь, «отрабатывались» в психоаналитической логике (сон в поезде, ложный инициатор, «недержание денег»), но инициация происходила успешно, и «правильный» ребенок гармонично вписывался в рациональный и прозрачный мир взрослых людей. В «Держи вора» [фильм Ч. Крайтона, 1947] сама логика инициации вскрывалась как ложная: если ребенок оказывается компетентнее взрослых, если взрослый мир постоянно бликует и меняет смыслы, то покидать прозрачный и предсказуемый мальчишеский мир, где царит железная логика уличной мальчишеской стаи и где сохранны прямые переходы между фантазией и реальностью, нет никакого резона. Назвать здешних детей «правильными» было бы, пожалуй, едва ли не оскорблением в их адрес - но они в любом случае лучше взрослых. «Шериф Тедди» [фильм Х. Карова, 1957] о возрастных границах забывает в угоду границам политическим: западные дети здесь являют собой прямую проекцию от порочного взрослого мира, равно как дети «наши» суть плоть от плоти «нашей», единственно правильной реальности. «Колька» [фильм «Друг мой Колька» А.Салтыкова и А.Митты, 1961] проблематизирует возрастные границы на свой, советский, манер, который оказывается на удивление схож с исходным, «бидермайеровским», вариантом «Эмиля». «Внутренняя» советская действительность начала 1960-х уже не имела права на жесткие идеологические контрасты, актуальные для пропагандистской культуры ГДР, и просто обязана была предлагать будущему гражданину СССР - по крайней мере с экрана - предельно комфортные инициационные перспективы. Как и берлинский вор в исходном варианте сюжета, советская уличная шпана проходила по ведомству «кто-то кое-где у нас порой» и не только не мешала правильной инициации, но даже способствовала ей, демонстрируя недолжное. То же касается в «Кольке» и другой ложной альтернативы, связанной с формализованной до предела пионерской «стайностью». Выпады в адрес «маленьких начальников» и низовых бюрократических сред были неотъемлемым элементом сталинской кинотрадиции - прежде всего комедийной, - поскольку позволяли создавать видимость социальной критики, которая не подрывала, а напротив, укрепляла доверие к системе в целом.
…
Новому дискурсу детства, родившемуся в послевоенной Европе, предстояло в ближайшей перспективе стать доминирующим по обе стороны «железного занавеса». Но стоящие за ним системы установок были принципиально различными. В Европе он по большей части остался верен тем основаниям, на которых возник: открытиям в области возрастной психологии, связанным прежде всего со школой Жана Пиаже и обозначившим детство как набор сменяющих друг друга реальностей, которые радикально отличаются при этом от реальности взрослой. Весь связанный с проработкой темы детства спектр вариаций в «серьезном» европейском (а затем и в американском) кино отталкивался от детской инаковости как от провокации, вызывающей необходимость переосмысления привычных картин реальности. В СССР же воцарилась модель, сугубо манипулятивная, связанная с необходимостью обновления пропагандистского инструментария и нахождения новых способов доставки месседжа: задумчивые пионерки и комсомолки советского школьного кино в ключевой момент непременно выпускали «внутреннего Ленина», который помогал им найти первых пионеров (как в «Звонят, откройте дверь»), прочесть со сцены что-нибудь самозабвенно-революционное (как в «Дикой собаке динго») или хотя бы пройтись невзначай с молодым человеком на фоне Вечного огня и Родины-Матери (как в «Переходном возрасте»). Условно «западный» вариант работы с дискурсом детства на время ушел в СССР в нишу авторского кино, чтобы «всплеснуть» гораздо позже, уже в 1980-е, после того, как быковское «Чучело» открыло в юных советских фланерах, эндемиках развалин, задворков и парков, нечто такое, к чему советский зритель оказался категорически не готов. Поскольку, в отличие от зрителя западного, упустил возможность постепенно, за пару десятков лет адаптироваться к мысли о том, что дети - другие.
Вадим Михайлин, Галина Беляева. «Держи вора»: о путешествии одного киносюжета с Запада на Восток и о неоромантическом переосмыслении детства в послевоенной Европе (nlobooks.ru)