Герцогом (или князем; так по-русски правильнее), палатином и рыцарем Золотого руна Пал Эстерхази стал не сразу. Предшествовала этому событию печальная история, случившаяся 26 августа 1652 года, которую грешно пересказывать своими словами, когда имеется текст Петера Эстерхази в переводе Вячеслава Середы:
«Умер Ласло, «ясноликий граф», и дела империи легли на плечи семнадцатилетнего Пала, окруженного акулами, жаждавшими отхватить кусок пожирнее - начиная от свояка Надашди до венского двора. Счастье еще, что великий кардинал Пазмань успел провести к тому времени контрреформацию, обратившись и сам к своему великому католическому Вседержителю, единственному, Кого он, пожалуй, готов был признать стоящим выше него.
А началось все с того, что Ласло с племянниками, как на какой-нибудь детский утренник или не обещавший ничего интересного заурядный футбольный матч, отправились к коменданту Эршекуйвара Анталу Форгачу с приглашением несколько усмирить разгулявшихся в комитате Питра турецких головорезов. (Возможно, что тем же словом - естественно, по-турецки - турецкие головорезы называли наших.) Пленников-христиан, захваченных басурманами, освободить им и впрямь удалось. Да только цена была высока! Из восьми Эстерхази, участвовавших в том сражении, в один день, в один час, в одной схватке пали смертью героев четверо.
Тем временем младший брат, оставшийся в замке Шемпте, дулся на остальных. Уж как он упрашивал старшего брата дозволить сопровождать его, в чем не было ничего необычного, ведь доблести надо учиться, но Ласло, будто что-то предчувствуя, наотрез отказал ему.
Когда поступила печальная весть, что брат его геройски погиб в страшной сече, семнадцатилетний Палко тут же стал Палом, из барича превратился в магната, из юноши - в зрелого мужа. От страха и необходимости срочно что-то предпринимать голова его закружилась, все существо его съежилось, нутро выворачивало наизнанку, и он был на грани обморока. Но этот момент миновал (миновал, или он отогнал его прочь), и Пал, успокоившись, сел ужинать. Брату Ласло он тоже велел накрыть, но себе - не по правую сторону брата, как было заведено, а напротив - на противоположном конце стола. Так они и сидели, лицом к лицу, отсутствующий и присутствующий».
Самый знаменитый его
портрет как раз и изображает Пала таким - внезапно повзрослевшим. Беньямин Блок, художник, вряд ли намеренно нарисовал один его глаз чуть выше другого, но получилось удачно: задумчивость и решимость соединились в лице, не смешиваясь, но соприсутствуя.
Блок писал и портреты императора Леопольда, за исключением
того венского, где император в красных бантах и перьях (и красные габсбургские губки - бантиком) представляет на сцене Ациса, возлюбленного Галатеи.
Как Пал Эстерхази в 17 лет стал главой рода, так и Леопольд в те же 17 - императором. Они и учились одновременно в Граце и Надьсомбате, в иезуитских колледжах.
Воевал против турок, но против Габсбургов - никогда. Там ведь ситуация долго сохранялась неустойчивая, и кто свободе Венгрии главный враг - басурмане-османы или австрийцы-католики - заранее, из XVII века, не всякий пророк разберёт.
Но, похоже, это он, Пал Эстерхази, стоит у самого начала будущей Австро-Венгрии. На следующий год после взятия Буды войсками габсбургской Христианской лиги, в 1687 году, он сделал то же, что почти через двести лет сделает Ференц Деак - уговорил венгров не воевать против австрийцев. В обоих случаях решение было юридическим, а не, скажем, эмоционально-поэтическим (хотя Пал - натура художественная: поэт и композитор). Конституция XIII века, «
Золотая булла», давала венгерским дворянам право не подчиняться королю. Соответствующий пункт стараниями Пала Эстерхази был ликвидирован, и власть Габсбургов стала легитимной.
Император (и король Венгрии) Леопольд честно расплатился: в 1687 года Пал Эстерхази становится князем, и тем основывает княжескую линию семьи Эстерхази (Эстерхази-писатель, Петер, чья книга тут цитируется, этой линии не принадлежал: «
Это не моя ветвь! Я из пролетарской графской ветви Эстерхази!»).
Крокодил, говорят, во времена Пала Эстерхази служил в замке сторожем. Надёжная защита, что и говорить. И, видимо, более эффективная, чем иной ангел-хранитель. Во всяком случае, замок, охраняемый сначала живым, а потом выпотрошенным чудищем, не удалось ни захватить, ни разорить никому, какие бы века не проходили, какие бы власти не сменялись.