О «взрослых цивилизациях». Часть вторая. О «драке в песочнице».
В
первой части говорилось об идее «взрослой цивилизации», подобной описанной в романах Ивана Антоновича Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час быка». Но для того, чтобы понять, что такое «взрослая цивилизация», следует немного рассмотреть «детскую».
Удивительным образом метафора Переслегина о том, что современная цивилизация представляет собой цивилизацию «детскую», оказалась крайне удачной. Современный человек, «взрослый» в своем непосредственном окружении, при выходе за границы этого окружения неожиданным образом начинает вести себя, как ребенока. Возьмем столь волнующие нас проблемы будущего. Для обывателя проблема «сверхцвилизации», или желательного будущего человечества (о нежелательном надо говорить отдельно) решается очень просто - примерно, так же, как у ребенка складываются представления о «взрослой жизни». Ребенок уверен, что основное отличие его от взрослого состоит в силе. Разумеется, под «силой» подразумевается не только сила физическая, а сила, как способность реализовать свою волю. Проще говоря, ребенок уверен: «взрослым все можно». Есть мороженное, сколько хочется, гулять допоздна, ложиться спать после 10 часов, покупать столько игрушек, сколько захочешь, ходить на в кино на любой фильм и т.д, и т.п.
Разумеется, нам это кажется детской наивностью, и после определенного возраста человек начинает понимать, что отличие взрослого от ребенка состоит вовсе не в этом. Но это верно лишь для каждой конкретной личности. Другое дело - цивилизации. Переходя к ним, взрослый человек удивительным образом продолжает сохранять свое «детское мышление». «Взрослая цивилизация» или сверхцивилизация представляется ему, как некий мир, в котором разрешились все его современные желания. Прежде всего, сверхцивилизация представляется, как мир изобилия. В представлении современного человека «взрослая цивилизация» обязана предоставить своим членам все, что угодно: от экзотических продуктов до звездолетов. Никакие соображения относительно ценности этого изобилия к возражению не принимаются (за исключением одного, о чем будет сказано ниже) - если цивилизация его не предоставляет, значит она никакая не «сверх-».
Впрочем, изобилие - это «первый уровень» представления о «сверхцивилизации». Помимо него существуют и более важные признаки «сверхцивилизации». Говоря о вышеупомянутой «силе», не стоит забывать то, что в нашем мире это слово, во многом, является синонимом военной мощи. Никакое качество не рассматривается столь высоко, как способность «загасить» любого противника. Современная фантастика населяет космическое пространство огромными империями, охватывающими миллионы планет и имеющими многотысячный флот. Собственно, если цивилизация не обладает хотя-бы несколькими жалкими линкорами, то она даже не может рассматриваться, не только, как сверхцивилизация, но просто, как цивилизация космическая. Ну, и разумеется, вся эта масса летающего железа обязана устраивать масштабные побоища между собой. Цели этих «мегасражений», как правило, неясны - возможно, речь идет о завоевании новых планет (или об обороне старых), хотя подобное лишено смысла. Хотя бы потому, что сражения «мегафлотов» стоят намного дороже, нежели терраморфинг любой планеты (если уж возникает желание приобрести себе некую часть «небесной тверди»). Впрочем, против подобных возражений многие авторы вводят своеобразный «deus ex machina», в виде потенциально античеловеческой сущности: всевозможное «древнее Зло», некие насекомоподобные существа или «боги хаоса», которые сами по своей сути желают уничтожить человечество…
Впрочем, подробно рассматривать проблемы «звездных войн» тут нет смысла, это отдельная тема, равно как и тема межцивилизационных взаимодействий. Важно тут то, что подобные представления являются майнстримом человеческой мысли, господствующей идеей будущего - если оно, конечно, наступит. Так же, как ребенок переносит свои детские представления на взрослую жизнь, так и современный человек видит «сверхцивилизацию» наподобие современного развитого государства: с мощным авианосным флотом и высоким ВВП. Самое интересное, что спорить с подобным представлением тяжело. Ведь очевидно, что сегодня быть гражданином США намного лучше, нежели жителем какой-то Гвинеи или Парагвая. Но будет ли подобное соотношение «работать» в будущем, имеет ли смысл переносить данное представление о желательном идеале - не задумывается никто. Равным образом, как ни один ребенок не задумывается, зачем ему море мороженного, сотни игрушек и возможность поколотить Ваську из третьего подъезда. Ну, нехороший человек этот Васька, лопатку отобрал - так что возможность выкинуть его из песочницы является естественной и оправданной необходимостью.
Удивительным делом, но родителей, разнимающих дерущихся детей, не удивляет вполне разумное утверждение о том, что если бы они вели себя подобным образом, то давно поубивали бы друг друга. Но при этом они продолжают верить в том, что прогресс проявляется в возможности построения несчетного числа новых авианосных группировок и космических крейсеров (в будущем). Почему же так происходит? В чем лежит проблема подобного понимания развития современным человеком? И чем в действительности являются армады звездных крейсеров: необходимым элементом будущего или неким артефактом современного представления о нем? И наконец, существует ли способ понимания будущего человеком, или он обречен до конца своих дней строить ничем не обоснованные фантазии?
* * *
Как не удивительно, но именно ответ на последний вопрос и является ключевым. Дав на него ответ, можно автоматически ответить на все остальное. На самом деле, понимание будущего - важнейшее свойство человеческого разума. Именно оно дает человеку те свойства, что позволили ему создать то, что мы понимаем под цивилизацией. Основанием этого понимания является возможность выявления неких закономерностей развития - построение особой «модели реальности», которая обладает самыми важными для человека чертами окружающего мира. Именно знание подобных закономерностей позволяет, например, заниматься земледелием: понимание того, что зерно, оброненное в ухоженную почву, даст новый колос, есть величайшее достижение человечества. Но данное представление возможно и для более сложных систем, таких, как общество. Именно поэтому, практически с самого начала человеческой истории, для человека становится важным понимание этого вопроса - что выражается в создании сложных религиозно-мифических систем.
Рассмотрение этих систем - отдельная большая тема, пока же можно отметить одно: при всей кажущейся иррациональности миф всегда имеет рациональную основу, это - представление о реально идущих в мире процессах (и в основном, общественных). Особенностью мифологического восприятия является то, что оно формируется в обществах с очень медленной скоростью социальных изменений. Отсюда - идея о неизменности, о «вечном возвращении» и невозможности покинуть вечный круговорот природы. Древний проповедник писал:
«…Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои… Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…»
Именно так происходила история, с точки зрения человека, в течение тысяч лет. Как говориться, все суета сует и томление духа, и каждое изменение оказывается бессмысленным, на место свергнутого тирана приходит новый тиран, а каждая попытка выбраться из этого круговорота обречена. Разумеется, в этом мире вечной замкнутости, вечного возвращения к истокам, никакие мысли относительно изменения мира существовать не могли. Появились они только тогда, когда скорость эволюции стала хоть как-то заметна в этом вечном круговороте. Пресловутое «осевое время» - время формирования новых, мировых идеологических систем, поднявшихся над прежними родовыми пантеонами - есть так же время мировых империй.
В отличии от прежних царств, или существовавших столетиями в одном и том же ареале, неизменно проживая бесчисленные «мировые циклы», наподобие Египт,а или же возносящихся и рушащихся в одно-два поколения, как Ассирия, новые империи, начиная с государства Ахменидов, и заканчивая Pax Romana, открыли идею линейного развития. Разумеется, не сразу, и не для всех, но сама возможность преобразования мирового пространства во что-то иное, стала доходить до носителей человеческого разума. Вершиной подобного мировоззрения стало «распрямление» вечного круговорота в «прямую линию», которое произошло с принятием Христианства. Путь от сотворения мира и до Страшного Суда был пусть и не первым, но самым известным в истории случаем футурологии. Христианство отбрасывало представления о неизменном круговороте мира, и вводило новые, основанные не просто на росте изменений, но на активной роли человека в этих изменениях. Страшный суд должен был начаться только тогда, когда всем людям на Земле будет проповедано Евангелие (Мф. 24, 14). Это очень важно - отныне христианизация всего мира становилась космическим актом, от которого зависел ход истории. Конечно, о полной победе над «мировым коловращением» говорить было еще рано - должно было минуть множество столетий, прежде чем христианская эсхатология трансформировалась в идею прогресса.
Впрочем, формирование и этой идеи - сложный и неоднозначный процесс, который надо рассматривать отдельно. Пока же можно только сказать, что сама по себе линейная интерполяция истории - важный шаг в человеческой истории, и переход к ней от идеи «вечного возвращения» стал первой значимой ступенью к пониманию развития исторических процессов. Более точные модели социального движения требовали большего количества исторического материала, которого еще не было. Историческая наука, как таковая, только зарождалась (и не надо про Геродота!), переходя из «историографии» к, собственно, истории, и не могла предоставить полной картины мировых изменений. Как не удивительно, но гораздо более перспективным был путь анализа относительно «современных» событий, о которых осталось намного больше сведений, нежели содержаться в старинных хрониках. Именно из рассмотрения современности и зародился тот метод, что стал следующей (после идеи «линейного прогресса») ступенью к познанию законов общественного развития.
На самом деле, его появление тоже было закономерным. К XIX веку скорость мировых изменений достигла, наконец, того предела, что стало возможным изучение законов этого изменения. Обыватель еще продолжал жить своей прежней, полусонной жизнью, даже войны и революции особенно не меняли его установленного порядка жизни (Да и мало ли было войн в истории - та же тридцатилетняя война в свое время унесла около трети населения Германии, но и она не могла изменить вековечного порядка вещей). Но отдельные мыслители, вглядываясь в картину мировых изменений, сумели увидеть в них то, что ранее никто не замечал. Карл Маркс и Фридрих Энгельс стали первыми людьми, которые вывели проблему «качественного перехода» из сугубо философской и отвлеченной в практическую плоскость. Они лишили гегелевскую диалектику метафизического «Мирового Духа» и заменили ее развитием общественных процессов. Введенный марксистами диалектический материализм оказался мощным оружием: он не только позволил выяснить проблему источника общественных изменений (став основанием для т.н. «исторического материализма»), но и позволил перейти к изучению будущего, рассмотрев последующую (по сравнению с ситуацией середины XIX века) эволюцию социальных систем.
* * *
И это будущее оказалось весьма странным, если посмотреть на него с точки зрения среднего европейского обывателя позапрошлого века. Прежде всего, существующая тогда система, которая называлась марксистами «капитализм», должна была смениться совершенно не похожим на него обществом. Все то, что было столь дорого и привычно обывателю, без чего он не мог представить ни дня - собственность, деньги, капиталы, биржи, банки и т.п. - должно было исчезнуть без следа. Вместо этого возникали - нет, не утопические дворцы-фаланстеры, в которых люди жили в неких таинственных «фалангах», а диктатура пролетариата. Пролетарии, «испокон веков» бывшие самым низшим классом (ниже - только люмпены), должны были взять власть в свои руки. И при этом - вот сюрприз - продолжать работать на заводах, не переселяясь в непонятно откуда взявшийся дворец-фаланстер. Впрочем, диктатура пролетариата - это только начало, так сказать, разминка перед будущими изменениями.
То, что должно было наступить потом, для обывателя оказывалось вообще за гранью понимания среднего человека. Отмирание государства, частной собственности и семьи выглядит настолько пугающе, что кажутся нелепой фантазией спятивших теоретиков. Если утопические фаланстеры еще как-то вписывались в обыденное представление: если, дескать, сколько чудаков живет на свете, то вполне может быть, что они соберутся в одном месте и построят свою утопию - то изменение общества в целом выходило за всякие рамки. Обыватель недоумевал: неужели он сам, носитель «великого здравого смысла» собственноручно, откажется от собственности, семьи и - страшно подумать - государства. Если бы последнего пункта не было, то можно еще было бы рассуждать о каком-то принуждении к коммунизму, но отмирание государства как раз и означает отказ от «принудительного аппарата». Поэтому неудивительно, что подобные рассуждения приводили исключительно к одному - к неприятию марксистских идей (хотя бы в вышеуказанной части).
Но действительно, почему же марксизм показал столь странные, на первый взгляд, картины. Ведь отказ от собственности, семьи или государства действительно кажется странным. Во-первых, потому, что не только буржуа и обыватель, но и рабочий никоим образом не стремиться к подобной ситуации: было бы странным считать, что рабочий только и мечтает потерять семью или даже частную собственность (несмотря на отсутствие таковой). Рабочий желает получать хорошую зарплату, работать на работе с нормированным рабочим днем, летом ездить в отпуск и т.д., и т.п. А еще, очень часто, рабочий мечтает стать буржуа - ну, или чтоб хотя бы его дети «выбились в люди» и заняли свое место среди «элиты». А вот до указанного Марксом и Энгельсом нового общества рабочему нет никакого дела. Получается, что среди обитателей буржуазного мира вообще нет тех, кто желает построения этого нового общества (по крайней мере, в массовом количестве). (Это, кстати, и показывали эксперименты с фаланстерами - особого фанатизма у окружающих они не вызывали). Так что же тогда заставило немецких мыслителей перейти к столь странной картине будущего? Загадка.
На самом деле, никакой загадки тут нет. Просто обыденное мышление (оно же пресловутый «здравый смысл») не позволяет работать со столь сложными
системами, к которым относится общество. Отсюда и стопроцентная уверенность в том, что развитие их идет наиболее «желательном», пусть даже и для большинства, направлении. Но это абсолютно неверно. Ни одно серьезное общественное изменение не имело своим источником прямое желание не только отдельных индивидов, но и целых классов. Тот же капитализм устанавливался вовсе не потому, что феодалы или крестьяне захотели подобных перемен - никак нет. Даже городские слои, пресловутая «буржуазия» (тогда это слово еще не имело своей капиталистической коннотации) особого желания изменить основы жизни не испытывали. Нет, каждый класс хотел только одного - улучшения условий своей жизни. Правда, получалось так, что улучшение условий одних вызывало ухудшение жизни других - что поделаешь, классов много, а ресурсы всегда ограничены. Например, улучшение уровня жизни дворянства ложилось на плечи крестьян. Расширение прав и возможностей городов приводило к уменьшению феодальных свобод (горожане были главной опорой королевской власти периода абсолютизма). Что же касается крестьян, то они, конечно, вообще ничего не получали, но если бы их мечты осуществились, то можно было бы говорить об уничтожении вообще большей части цивилизации (что вряд ли можно считать хорошим финалом).
В общем, взаимная борьба всех классов рано или поздно привела к тому, что поле для компромисса закончилось. Феодальное общество попало в тупик, когда драть три шкуры с крестьянина стало невозможным - потому, что все «шкуры» были давно содраны. А дворяне и буржуа продолжали «тянуть одеяло на себя». Кризис разрешился известно как. Иногда, революционным путем - как во Франции, иногда - относительно эволюционным, как в Англии (но и тут голову Карлу все-таки отрубили). Это новое общество отменяло прежние общественные отношения, феодалы и горожане превращались в новый класс - буржуазию (в привычным нам понимании), крестьяне пролетаризировались и становились городскими или сельскими рабочими. Еще раз замечу - крестьяне, в общем-то, рабочими становиться не хотели (и даже упорно этому сопротивлялись), да и дворяне не особенно пылали желанием стать предпринимателями или чиновниками. И даже огромное число жителей городов старательно цеплялись за свои прежний образ жизни, вроде феодальных цехов и гильдий - но прогресс был неумолим. Феодальное общество не могло больше существовать - и этот кризис должен был быть разрешен, хотят ли этого большинство населения или нет.
Ровно то самое и должно было произойти с капитализмом. Рано или поздно, но должен был наступить кризис, который не мог бы быть разрешенным иначе, как сменой общественного строя. Разумеется, ни о каком желании обывателя или пролетария в таком случае речи идти вообще не может: на повестке дня возникает вопрос не удовлетворения желаний, а выживания общества, как такового. И только после перехода за грань кризиса становится актуальным улучшение жизни. Маркс жил как раз в этот момент - когда первоначальный кромешный ад для рабочих сменялся чем-то более-менее привлекательным: ограничивался рабочий день, вводилась минимальная плата, шла борьба за запрет детского труда. Большинство социалистов считало, что именно подобный путь позволит решить все проблемы и приведет к построению приемлемого для всех общества. Что еще немного, и можно будет говорить о примирении ранее антагонистических классов на фоне гармоничного общества. Но для Маркса и Энгельса как раз подобное утверждение выглядело абсурдом. Вопрос состоял даже не в том, что за каждой вырванной у капиталиста крохой стояли году напряженной борьбы, и пресловутое улучшение общества было связано не со стремлением к гармонии, а с нарастающим давлением пролетариата. С непрерывными забастовками, стачками, столкновениями с полицией, и наконец, с действиями активистов, постоянно живущими под угрозой ареста. Дело было в другом.
* * *
Дело было в том, что так же, как и случае с феодализмом, капитализм имел явный предел своего существования, точку, за которую он никак и никогда не мог перейти. То самое базовое противоречие, которое не могло быть разрешенным иначе, как через полную смену общественного строя.
Марксизм выводит основное противоречие капитализма, как противоречие между общественным производством и частным присвоением капитала (в «вульгарном марксизме» это получило название: противоречие между трудом и капиталом). Оно очень часто трактуется упрощенно: «рабочие создают прибавочную стоимость а буржуи ее прожирают». Но данная трактовка приносит больше вреда, нежели пользы. Обычно капиталист на личное потребление тратит не столь уж большую сумму: ну, десять миллионов долларов в год, ну, если очень захотеть, сто! По сравнению с капиталами крупнейших предпринимателей, составляющие миллиарды и десятки миллиардов долларов - не так уж и много. Более того, очень многие из представителей буржуазии (в той же Европе, например), стараются не вести особо роскошный образ жизни - сказывается влияние протестантской этики. Именно отсюда и возникает иллюзия возможности построения более справедливого общества без смены общественного строя: идея о том, что если все буржуа смогут немного снизить свой уровень потребления, то эти деньги смогут пойти рабочим, которые, в ответ на это могут отказаться от классовой борьбы. И будет построено столь желаемое общество «всеобщего счастья».
Однако, тонкость состоит в том, что под данным противоречием марксизм понимает нечто другое. Дело как раз в обратном: основная часть прибавочной стоимости, которую капитал изымает у рабочих, идет не на личное потребление «господ», а на наращивание капитала. На эти деньги покупается дополнительное оборудование, строятся новые помещения, нанимается персонал, финансируются маркетинговые исследования - в общем, делается все для расширения производства. Капитал должен расти - таков непреложный закон капитализма. Проблема состоит в том, что расти должны все капиталы, а ресурсы на нашей Земле, как известно, ограниченные. И поэтому, в своем росте, капиталы вынуждены вести жесточайшую борьбу друг с другом. Как не удивительно, эта борьба выступает одновременно и причиной, требующей увеличения капиталов - потому, что тех, кто отказывается от роста, рано или поздно, съедят. Что поделаешь - диалектика жизни.
Капитал имеет одну-единственную цель существования - победу в конкурентной борьбе с себе подобными. И поэтому, все действия капиталиста оптимизируются, исходя исключительно из этой задачи. Все это строительство заводов, исследование новых месторождений, внедрение изобретений и научно-конструкторская работа (НИОКР) - направлено только на одно: обойти конкурентов. Вот в этом и состоит главное противоречие капитализма: он создал огромную и сложную систему производства, представляющую массу взаимопроникающих и взаимозависимых друг от друга предприятий, одновременно с этим занимающихся борьбой друг с другом на рынке. Выпуск какой-либо продукции тут, вообще, вторичен - важна капитализация. Иногда можно обойтись вообще без производства чего-либо в реальности - достаточно иметь рост биржевых котировок. Рост числа биржевых спекуляций и раздувание «биржевых пузырей», наподобие пресловутой «истерии доткомов», имеет корни как раз в этом. Проблема состоит вовсе не в том, что, как считает огромное количество «экспертов», «спекулятивный капитал вытесняет промышленный», а в том. что и промышленный, и «спекулятивный» капитал, на деле, имеет абсолютно одинаковую цель - конкурентную борьбу.
Этой борьбе не мешает даже занятие максимальной вершины - установление монополии. Как не удивительно, но монопольное положение не отменяет конкуренции, а лишь переводит ее в иную форму. Отныне фирма-монополист вынуждена тратить все силы не на расширение своего рынка, но на борьбу с тем, кто потенциально может скинуть ее с вершины. На самом деле, ничего невозможного тут нет: ведь рынок есть рынок, даже в «монопольном» варианте, и трудность «перехвата» влияния монополиста тут компенсируется невероятной привлекательностью этого «куска» (помимо его величины следует понимать, что монополист может повышать цену гораздо выше рыночной, что делает рынок потенциально перегретым). Получается, что выхода из этой системы нет - монополия не меняет сути капиталистической системы, а наоборот, только еще ярче показывает ее суть: монополист может (и должен) неограниченно увеличивать свой капитал, и единственное, что мешает ему в этом - это влияние других монополистов (со «смежных» областей), как прямое, так и оказываемое через государство (антимонопольная политика).
Впрочем, речь тут идет не о особенностях современного капитализма, а о том, что при любом раскладе его базис остается неизменным. Вместо того, чтобы заниматься удовлетворением потребностей граждан, он всегда занимается зарабатыванием денег. Именно этот момент является основным в «производстве» капиталистических кризисов - основанные на конкурентной борьбе, механизмы управления оказываются не способны больше ни к чему. Мириады всевозможных обратных связей, неисчислимое множество моделей поведения, норм и правил - все работает только на то, чтобы вырывать у конкурентов хотя бы минимальную возможность зарабатывания денег.
* * *
Вот он, корень всех проблем, открытый марксизмом. Конкуренция, как борьба за ресурсы, являющаяся основой всех общественных отношений, охватывающая все общественные классы и слои. Поэтому никакого общества «всеобщей гармонии» установить просто невозможно: оно столь же вероятно, как и гипотетический «патриархальный рай», придуманный на исходе феодального общества, с его буколическими пейзанами и галантными кавалерами. Как известно, вместо «патриархального рая» пришла Революция с гильотинами и террором, а далее - капитализм с его машинами «выжрал» эту «буколику» без следа. Но та же участь ждет и любую модель «справедливого капитализма» - его внутренняя основа неизбежно приведет к уничтожению любых механизмов, призванных стабилизировать издержки конкурентной борьбы. Любые изменения, призванные блокировать наступление кризиса, приводят к снижению коммерческой эффективности, а следовательно, к поиску путей их обхода. И вскоре на рынке в победителях опять оказывается тот, кто смог обойти действия пресловутых «глобальных регуляторов» (а еще лучше, обратить их в свою пользу, как это случилось, например, с МВФ, ставшем инструментом в руках вполне конкретных «игроков»).
Хаотическая природа капитализма, неустранимая никакими «косметическими процедурами», вроде кейсианства, выглядит особенно нелепо по сравнению с возросшей силой человеческого разума. Хаос, скрываемый за геометрическими корпусами заводов, за тонкой работой сложнейших машин, хаос, стоящий за трудом рабочего, инженера, ученого, хаос, таящийся в несчитанном количестве пресловутых планов развития, маркетинговых стратегий и рассуждений аналитиков. Наконец, что самое страшное, хаос, подчиняющий себе огромные махины государственного управления и миллионные армии. Империализм, как высшая стадия капитализма, когда конкуренция возносится на уровень титанических систем, охватывающих сотни миллионов человек. Этот хаос уже стоил человечеству несколько десятков миллионов прямых жертв в виде двух Мировых Войн. И грозится еще большим числом, в связи с многократно возросшей мощью вооружений.
Капитализм подошел к своему пределу. Дальше пути нет. Человек больше не может устраивать «драки в песочнице», потому, что он вырос настолько, что любые «драки» приведут к такому количеству жертв, что мало никому не покажется. Еще перед Первой Мировой войной существовали вполне объективные выкладки, показывающие, что ее начало станет для стран-участников катастрофой. Известная книга Нормана Энджелла «Великая иллюзия», в которой английский экономист доказывал, что война ведет не процветанию, а к катастрофе, стала бестселлером перед началом войны. Но это не помогло. Бесчисленное соотношение множества конкурентных интересов неизбежно вело к войне, и тут не только Норман Энджелл, но даже коронованные особы были бессильны. Как известно, кайзер Вильгельм плакал после того, как отдал приказ на ввод войск в Бельгию, но приказа не отменил. И не мог отменить - потому, что иного пути у германского капитала не было. И даже после того, как Первая Мировая бойня завершилась, и человечество на своем опыте узнало, что такое «ужасы войны», когда казалось, что больше уж человечество не попадет в эту ловушку - ничего не было кончено. Через 20 лет мир вступил в новую войну, еще более страшную, чем прежняя.
И только одно событие мирового масштаба, которое произошло в период между Первой и Второй Мировыми войнами, позволило человечеству выйти из этой петли. Речь идет об образовании и развитии Советского Союза, страны, которой жители Земли обязаны своим существованием. Но не только этим. Именно с появление Советского Союза у человека впервые появилась возможность «выйти из песочницы» и стать, наконец-то взрослым. И даже то, что именно советский человек впервые физически поднялся над планетой, которая тысячелетиями служила ареной бесконечных «песочных войн» нет ничего случайного. Да, «первый опыт» оказался неудачным - полного прорыва не произошло. Хаос крепко держит человека в своих руках. Но, тем не менее, именно этот пример показывает нам путь дальнейшего развития. Самолет братьев Райт пролетел несколько десятков метров, а на четвертом полете вообще получил повреждение и никогда более не поднимался в воздух. Но именно с этого момента человек обрел возможность свободного полета, и тысячелетние мечты о крыльях получили свою реализацию. Так и СССР представляет собой первый, пусть и неудачный, прыжок в будущее, открывая перед человеком начало «взрослой истории». Впрочем, о ней будет в следующей части…
первой части говорилось об идее «взрослой цивилизации», подобной описанной в романах Ивана Антоновича Ефремова «Туманность Андромеды» и «Час быка». Но для того, чтобы понять, что такое «взрослая цивилизация», следует немного рассмотреть «детскую».
Удивительным образом метафора Переслегина о том, что современная цивилизация представляет собой цивилизацию «детскую», оказалась крайне удачной. Современный человек, «взрослый» в своем непосредственном окружении, при выходе за границы этого окружения неожиданным образом начинает вести себя, как ребенока. Возьмем столь волнующие нас проблемы будущего. Для обывателя проблема «сверхцвилизации», или желательного будущего человечества (о нежелательном надо говорить отдельно) решается очень просто - примерно, так же, как у ребенка складываются представления о «взрослой жизни». Ребенок уверен, что основное отличие его от взрослого состоит в силе. Разумеется, под «силой» подразумевается не только сила физическая, а сила, как способность реализовать свою волю. Проще говоря, ребенок уверен: «взрослым все можно». Есть мороженное, сколько хочется, гулять допоздна, ложиться спать после 10 часов, покупать столько игрушек, сколько захочешь, ходить на в кино на любой фильм и т.д, и т.п.
Разумеется, нам это кажется детской наивностью, и после определенного возраста человек начинает понимать, что отличие взрослого от ребенка состоит вовсе не в этом. Но это верно лишь для каждой конкретной личности. Другое дело - цивилизации. Переходя к ним, взрослый человек удивительным образом продолжает сохранять свое «детское мышление». «Взрослая цивилизация» или сверхцивилизация представляется ему, как некий мир, в котором разрешились все его современные желания. Прежде всего, сверхцивилизация представляется, как мир изобилия. В представлении современного человека «взрослая цивилизация» обязана предоставить своим членам все, что угодно: от экзотических продуктов до звездолетов. Никакие соображения относительно ценности этого изобилия к возражению не принимаются (за исключением одного, о чем будет сказано ниже) - если цивилизация его не предоставляет, значит она никакая не «сверх-».
Впрочем, изобилие - это «первый уровень» представления о «сверхцивилизации». Помимо него существуют и более важные признаки «сверхцивилизации». Говоря о вышеупомянутой «силе», не стоит забывать то, что в нашем мире это слово, во многом, является синонимом военной мощи. Никакое качество не рассматривается столь высоко, как способность «загасить» любого противника. Современная фантастика населяет космическое пространство огромными империями, охватывающими миллионы планет и имеющими многотысячный флот. Собственно, если цивилизация не обладает хотя-бы несколькими жалкими линкорами, то она даже не может рассматриваться, не только, как сверхцивилизация, но просто, как цивилизация космическая. Ну, и разумеется, вся эта масса летающего железа обязана устраивать масштабные побоища между собой. Цели этих «мегасражений», как правило, неясны - возможно, речь идет о завоевании новых планет (или об обороне старых), хотя подобное лишено смысла. Хотя бы потому, что сражения «мегафлотов» стоят намного дороже, нежели терраморфинг любой планеты (если уж возникает желание приобрести себе некую часть «небесной тверди»). Впрочем, против подобных возражений многие авторы вводят своеобразный «deus ex machina», в виде потенциально античеловеческой сущности: всевозможное «древнее Зло», некие насекомоподобные существа или «боги хаоса», которые сами по своей сути желают уничтожить человечество…
Впрочем, подробно рассматривать проблемы «звездных войн» тут нет смысла, это отдельная тема, равно как и тема межцивилизационных взаимодействий. Важно тут то, что подобные представления являются майнстримом человеческой мысли, господствующей идеей будущего - если оно, конечно, наступит. Так же, как ребенок переносит свои детские представления на взрослую жизнь, так и современный человек видит «сверхцивилизацию» наподобие современного развитого государства: с мощным авианосным флотом и высоким ВВП. Самое интересное, что спорить с подобным представлением тяжело. Ведь очевидно, что сегодня быть гражданином США намного лучше, нежели жителем какой-то Гвинеи или Парагвая. Но будет ли подобное соотношение «работать» в будущем, имеет ли смысл переносить данное представление о желательном идеале - не задумывается никто. Равным образом, как ни один ребенок не задумывается, зачем ему море мороженного, сотни игрушек и возможность поколотить Ваську из третьего подъезда. Ну, нехороший человек этот Васька, лопатку отобрал - так что возможность выкинуть его из песочницы является естественной и оправданной необходимостью.
Удивительным делом, но родителей, разнимающих дерущихся детей, не удивляет вполне разумное утверждение о том, что если бы они вели себя подобным образом, то давно поубивали бы друг друга. Но при этом они продолжают верить в том, что прогресс проявляется в возможности построения несчетного числа новых авианосных группировок и космических крейсеров (в будущем). Почему же так происходит? В чем лежит проблема подобного понимания развития современным человеком? И чем в действительности являются армады звездных крейсеров: необходимым элементом будущего или неким артефактом современного представления о нем? И наконец, существует ли способ понимания будущего человеком, или он обречен до конца своих дней строить ничем не обоснованные фантазии?
* * *
Как не удивительно, но именно ответ на последний вопрос и является ключевым. Дав на него ответ, можно автоматически ответить на все остальное. На самом деле, понимание будущего - важнейшее свойство человеческого разума. Именно оно дает человеку те свойства, что позволили ему создать то, что мы понимаем под цивилизацией. Основанием этого понимания является возможность выявления неких закономерностей развития - построение особой «модели реальности», которая обладает самыми важными для человека чертами окружающего мира. Именно знание подобных закономерностей позволяет, например, заниматься земледелием: понимание того, что зерно, оброненное в ухоженную почву, даст новый колос, есть величайшее достижение человечества. Но данное представление возможно и для более сложных систем, таких, как общество. Именно поэтому, практически с самого начала человеческой истории, для человека становится важным понимание этого вопроса - что выражается в создании сложных религиозно-мифических систем.
Рассмотрение этих систем - отдельная большая тема, пока же можно отметить одно: при всей кажущейся иррациональности миф всегда имеет рациональную основу, это - представление о реально идущих в мире процессах (и в основном, общественных). Особенностью мифологического восприятия является то, что оно формируется в обществах с очень медленной скоростью социальных изменений. Отсюда - идея о неизменности, о «вечном возвращении» и невозможности покинуть вечный круговорот природы. Древний проповедник писал:
«…Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои… Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…»
Именно так происходила история, с точки зрения человека, в течение тысяч лет. Как говориться, все суета сует и томление духа, и каждое изменение оказывается бессмысленным, на место свергнутого тирана приходит новый тиран, а каждая попытка выбраться из этого круговорота обречена. Разумеется, в этом мире вечной замкнутости, вечного возвращения к истокам, никакие мысли относительно изменения мира существовать не могли. Появились они только тогда, когда скорость эволюции стала хоть как-то заметна в этом вечном круговороте. Пресловутое «осевое время» - время формирования новых, мировых идеологических систем, поднявшихся над прежними родовыми пантеонами - есть так же время мировых империй.
В отличии от прежних царств, или существовавших столетиями в одном и том же ареале, неизменно проживая бесчисленные «мировые циклы», наподобие Египт,а или же возносящихся и рушащихся в одно-два поколения, как Ассирия, новые империи, начиная с государства Ахменидов, и заканчивая Pax Romana, открыли идею линейного развития. Разумеется, не сразу, и не для всех, но сама возможность преобразования мирового пространства во что-то иное, стала доходить до носителей человеческого разума. Вершиной подобного мировоззрения стало «распрямление» вечного круговорота в «прямую линию», которое произошло с принятием Христианства. Путь от сотворения мира и до Страшного Суда был пусть и не первым, но самым известным в истории случаем футурологии. Христианство отбрасывало представления о неизменном круговороте мира, и вводило новые, основанные не просто на росте изменений, но на активной роли человека в этих изменениях. Страшный суд должен был начаться только тогда, когда всем людям на Земле будет проповедано Евангелие (Мф. 24, 14). Это очень важно - отныне христианизация всего мира становилась космическим актом, от которого зависел ход истории. Конечно, о полной победе над «мировым коловращением» говорить было еще рано - должно было минуть множество столетий, прежде чем христианская эсхатология трансформировалась в идею прогресса.
Впрочем, формирование и этой идеи - сложный и неоднозначный процесс, который надо рассматривать отдельно. Пока же можно только сказать, что сама по себе линейная интерполяция истории - важный шаг в человеческой истории, и переход к ней от идеи «вечного возвращения» стал первой значимой ступенью к пониманию развития исторических процессов. Более точные модели социального движения требовали большего количества исторического материала, которого еще не было. Историческая наука, как таковая, только зарождалась (и не надо про Геродота!), переходя из «историографии» к, собственно, истории, и не могла предоставить полной картины мировых изменений. Как не удивительно, но гораздо более перспективным был путь анализа относительно «современных» событий, о которых осталось намного больше сведений, нежели содержаться в старинных хрониках. Именно из рассмотрения современности и зародился тот метод, что стал следующей (после идеи «линейного прогресса») ступенью к познанию законов общественного развития.
На самом деле, его появление тоже было закономерным. К XIX веку скорость мировых изменений достигла, наконец, того предела, что стало возможным изучение законов этого изменения. Обыватель еще продолжал жить своей прежней, полусонной жизнью, даже войны и революции особенно не меняли его установленного порядка жизни (Да и мало ли было войн в истории - та же тридцатилетняя война в свое время унесла около трети населения Германии, но и она не могла изменить вековечного порядка вещей). Но отдельные мыслители, вглядываясь в картину мировых изменений, сумели увидеть в них то, что ранее никто не замечал. Карл Маркс и Фридрих Энгельс стали первыми людьми, которые вывели проблему «качественного перехода» из сугубо философской и отвлеченной в практическую плоскость. Они лишили гегелевскую диалектику метафизического «Мирового Духа» и заменили ее развитием общественных процессов. Введенный марксистами диалектический материализм оказался мощным оружием: он не только позволил выяснить проблему источника общественных изменений (став основанием для т.н. «исторического материализма»), но и позволил перейти к изучению будущего, рассмотрев последующую (по сравнению с ситуацией середины XIX века) эволюцию социальных систем.
* * *
И это будущее оказалось весьма странным, если посмотреть на него с точки зрения среднего европейского обывателя позапрошлого века. Прежде всего, существующая тогда система, которая называлась марксистами «капитализм», должна была смениться совершенно не похожим на него обществом. Все то, что было столь дорого и привычно обывателю, без чего он не мог представить ни дня - собственность, деньги, капиталы, биржи, банки и т.п. - должно было исчезнуть без следа. Вместо этого возникали - нет, не утопические дворцы-фаланстеры, в которых люди жили в неких таинственных «фалангах», а диктатура пролетариата. Пролетарии, «испокон веков» бывшие самым низшим классом (ниже - только люмпены), должны были взять власть в свои руки. И при этом - вот сюрприз - продолжать работать на заводах, не переселяясь в непонятно откуда взявшийся дворец-фаланстер. Впрочем, диктатура пролетариата - это только начало, так сказать, разминка перед будущими изменениями.
То, что должно было наступить потом, для обывателя оказывалось вообще за гранью понимания среднего человека. Отмирание государства, частной собственности и семьи выглядит настолько пугающе, что кажутся нелепой фантазией спятивших теоретиков. Если утопические фаланстеры еще как-то вписывались в обыденное представление: если, дескать, сколько чудаков живет на свете, то вполне может быть, что они соберутся в одном месте и построят свою утопию - то изменение общества в целом выходило за всякие рамки. Обыватель недоумевал: неужели он сам, носитель «великого здравого смысла» собственноручно, откажется от собственности, семьи и - страшно подумать - государства. Если бы последнего пункта не было, то можно еще было бы рассуждать о каком-то принуждении к коммунизму, но отмирание государства как раз и означает отказ от «принудительного аппарата». Поэтому неудивительно, что подобные рассуждения приводили исключительно к одному - к неприятию марксистских идей (хотя бы в вышеуказанной части).
Но действительно, почему же марксизм показал столь странные, на первый взгляд, картины. Ведь отказ от собственности, семьи или государства действительно кажется странным. Во-первых, потому, что не только буржуа и обыватель, но и рабочий никоим образом не стремиться к подобной ситуации: было бы странным считать, что рабочий только и мечтает потерять семью или даже частную собственность (несмотря на отсутствие таковой). Рабочий желает получать хорошую зарплату, работать на работе с нормированным рабочим днем, летом ездить в отпуск и т.д., и т.п. А еще, очень часто, рабочий мечтает стать буржуа - ну, или чтоб хотя бы его дети «выбились в люди» и заняли свое место среди «элиты». А вот до указанного Марксом и Энгельсом нового общества рабочему нет никакого дела. Получается, что среди обитателей буржуазного мира вообще нет тех, кто желает построения этого нового общества (по крайней мере, в массовом количестве). (Это, кстати, и показывали эксперименты с фаланстерами - особого фанатизма у окружающих они не вызывали). Так что же тогда заставило немецких мыслителей перейти к столь странной картине будущего? Загадка.
На самом деле, никакой загадки тут нет. Просто обыденное мышление (оно же пресловутый «здравый смысл») не позволяет работать со столь сложными
системами, к которым относится общество. Отсюда и стопроцентная уверенность в том, что развитие их идет наиболее «желательном», пусть даже и для большинства, направлении. Но это абсолютно неверно. Ни одно серьезное общественное изменение не имело своим источником прямое желание не только отдельных индивидов, но и целых классов. Тот же капитализм устанавливался вовсе не потому, что феодалы или крестьяне захотели подобных перемен - никак нет. Даже городские слои, пресловутая «буржуазия» (тогда это слово еще не имело своей капиталистической коннотации) особого желания изменить основы жизни не испытывали. Нет, каждый класс хотел только одного - улучшения условий своей жизни. Правда, получалось так, что улучшение условий одних вызывало ухудшение жизни других - что поделаешь, классов много, а ресурсы всегда ограничены. Например, улучшение уровня жизни дворянства ложилось на плечи крестьян. Расширение прав и возможностей городов приводило к уменьшению феодальных свобод (горожане были главной опорой королевской власти периода абсолютизма). Что же касается крестьян, то они, конечно, вообще ничего не получали, но если бы их мечты осуществились, то можно было бы говорить об уничтожении вообще большей части цивилизации (что вряд ли можно считать хорошим финалом).
В общем, взаимная борьба всех классов рано или поздно привела к тому, что поле для компромисса закончилось. Феодальное общество попало в тупик, когда драть три шкуры с крестьянина стало невозможным - потому, что все «шкуры» были давно содраны. А дворяне и буржуа продолжали «тянуть одеяло на себя». Кризис разрешился известно как. Иногда, революционным путем - как во Франции, иногда - относительно эволюционным, как в Англии (но и тут голову Карлу все-таки отрубили). Это новое общество отменяло прежние общественные отношения, феодалы и горожане превращались в новый класс - буржуазию (в привычным нам понимании), крестьяне пролетаризировались и становились городскими или сельскими рабочими. Еще раз замечу - крестьяне, в общем-то, рабочими становиться не хотели (и даже упорно этому сопротивлялись), да и дворяне не особенно пылали желанием стать предпринимателями или чиновниками. И даже огромное число жителей городов старательно цеплялись за свои прежний образ жизни, вроде феодальных цехов и гильдий - но прогресс был неумолим. Феодальное общество не могло больше существовать - и этот кризис должен был быть разрешен, хотят ли этого большинство населения или нет.
Ровно то самое и должно было произойти с капитализмом. Рано или поздно, но должен был наступить кризис, который не мог бы быть разрешенным иначе, как сменой общественного строя. Разумеется, ни о каком желании обывателя или пролетария в таком случае речи идти вообще не может: на повестке дня возникает вопрос не удовлетворения желаний, а выживания общества, как такового. И только после перехода за грань кризиса становится актуальным улучшение жизни. Маркс жил как раз в этот момент - когда первоначальный кромешный ад для рабочих сменялся чем-то более-менее привлекательным: ограничивался рабочий день, вводилась минимальная плата, шла борьба за запрет детского труда. Большинство социалистов считало, что именно подобный путь позволит решить все проблемы и приведет к построению приемлемого для всех общества. Что еще немного, и можно будет говорить о примирении ранее антагонистических классов на фоне гармоничного общества. Но для Маркса и Энгельса как раз подобное утверждение выглядело абсурдом. Вопрос состоял даже не в том, что за каждой вырванной у капиталиста крохой стояли году напряженной борьбы, и пресловутое улучшение общества было связано не со стремлением к гармонии, а с нарастающим давлением пролетариата. С непрерывными забастовками, стачками, столкновениями с полицией, и наконец, с действиями активистов, постоянно живущими под угрозой ареста. Дело было в другом.
* * *
Дело было в том, что так же, как и случае с феодализмом, капитализм имел явный предел своего существования, точку, за которую он никак и никогда не мог перейти. То самое базовое противоречие, которое не могло быть разрешенным иначе, как через полную смену общественного строя.
Марксизм выводит основное противоречие капитализма, как противоречие между общественным производством и частным присвоением капитала (в «вульгарном марксизме» это получило название: противоречие между трудом и капиталом). Оно очень часто трактуется упрощенно: «рабочие создают прибавочную стоимость а буржуи ее прожирают». Но данная трактовка приносит больше вреда, нежели пользы. Обычно капиталист на личное потребление тратит не столь уж большую сумму: ну, десять миллионов долларов в год, ну, если очень захотеть, сто! По сравнению с капиталами крупнейших предпринимателей, составляющие миллиарды и десятки миллиардов долларов - не так уж и много. Более того, очень многие из представителей буржуазии (в той же Европе, например), стараются не вести особо роскошный образ жизни - сказывается влияние протестантской этики. Именно отсюда и возникает иллюзия возможности построения более справедливого общества без смены общественного строя: идея о том, что если все буржуа смогут немного снизить свой уровень потребления, то эти деньги смогут пойти рабочим, которые, в ответ на это могут отказаться от классовой борьбы. И будет построено столь желаемое общество «всеобщего счастья».
Однако, тонкость состоит в том, что под данным противоречием марксизм понимает нечто другое. Дело как раз в обратном: основная часть прибавочной стоимости, которую капитал изымает у рабочих, идет не на личное потребление «господ», а на наращивание капитала. На эти деньги покупается дополнительное оборудование, строятся новые помещения, нанимается персонал, финансируются маркетинговые исследования - в общем, делается все для расширения производства. Капитал должен расти - таков непреложный закон капитализма. Проблема состоит в том, что расти должны все капиталы, а ресурсы на нашей Земле, как известно, ограниченные. И поэтому, в своем росте, капиталы вынуждены вести жесточайшую борьбу друг с другом. Как не удивительно, эта борьба выступает одновременно и причиной, требующей увеличения капиталов - потому, что тех, кто отказывается от роста, рано или поздно, съедят. Что поделаешь - диалектика жизни.
Капитал имеет одну-единственную цель существования - победу в конкурентной борьбе с себе подобными. И поэтому, все действия капиталиста оптимизируются, исходя исключительно из этой задачи. Все это строительство заводов, исследование новых месторождений, внедрение изобретений и научно-конструкторская работа (НИОКР) - направлено только на одно: обойти конкурентов. Вот в этом и состоит главное противоречие капитализма: он создал огромную и сложную систему производства, представляющую массу взаимопроникающих и взаимозависимых друг от друга предприятий, одновременно с этим занимающихся борьбой друг с другом на рынке. Выпуск какой-либо продукции тут, вообще, вторичен - важна капитализация. Иногда можно обойтись вообще без производства чего-либо в реальности - достаточно иметь рост биржевых котировок. Рост числа биржевых спекуляций и раздувание «биржевых пузырей», наподобие пресловутой «истерии доткомов», имеет корни как раз в этом. Проблема состоит вовсе не в том, что, как считает огромное количество «экспертов», «спекулятивный капитал вытесняет промышленный», а в том. что и промышленный, и «спекулятивный» капитал, на деле, имеет абсолютно одинаковую цель - конкурентную борьбу.
Этой борьбе не мешает даже занятие максимальной вершины - установление монополии. Как не удивительно, но монопольное положение не отменяет конкуренции, а лишь переводит ее в иную форму. Отныне фирма-монополист вынуждена тратить все силы не на расширение своего рынка, но на борьбу с тем, кто потенциально может скинуть ее с вершины. На самом деле, ничего невозможного тут нет: ведь рынок есть рынок, даже в «монопольном» варианте, и трудность «перехвата» влияния монополиста тут компенсируется невероятной привлекательностью этого «куска» (помимо его величины следует понимать, что монополист может повышать цену гораздо выше рыночной, что делает рынок потенциально перегретым). Получается, что выхода из этой системы нет - монополия не меняет сути капиталистической системы, а наоборот, только еще ярче показывает ее суть: монополист может (и должен) неограниченно увеличивать свой капитал, и единственное, что мешает ему в этом - это влияние других монополистов (со «смежных» областей), как прямое, так и оказываемое через государство (антимонопольная политика).
Впрочем, речь тут идет не о особенностях современного капитализма, а о том, что при любом раскладе его базис остается неизменным. Вместо того, чтобы заниматься удовлетворением потребностей граждан, он всегда занимается зарабатыванием денег. Именно этот момент является основным в «производстве» капиталистических кризисов - основанные на конкурентной борьбе, механизмы управления оказываются не способны больше ни к чему. Мириады всевозможных обратных связей, неисчислимое множество моделей поведения, норм и правил - все работает только на то, чтобы вырывать у конкурентов хотя бы минимальную возможность зарабатывания денег.
* * *
Вот он, корень всех проблем, открытый марксизмом. Конкуренция, как борьба за ресурсы, являющаяся основой всех общественных отношений, охватывающая все общественные классы и слои. Поэтому никакого общества «всеобщей гармонии» установить просто невозможно: оно столь же вероятно, как и гипотетический «патриархальный рай», придуманный на исходе феодального общества, с его буколическими пейзанами и галантными кавалерами. Как известно, вместо «патриархального рая» пришла Революция с гильотинами и террором, а далее - капитализм с его машинами «выжрал» эту «буколику» без следа. Но та же участь ждет и любую модель «справедливого капитализма» - его внутренняя основа неизбежно приведет к уничтожению любых механизмов, призванных стабилизировать издержки конкурентной борьбы. Любые изменения, призванные блокировать наступление кризиса, приводят к снижению коммерческой эффективности, а следовательно, к поиску путей их обхода. И вскоре на рынке в победителях опять оказывается тот, кто смог обойти действия пресловутых «глобальных регуляторов» (а еще лучше, обратить их в свою пользу, как это случилось, например, с МВФ, ставшем инструментом в руках вполне конкретных «игроков»).
Хаотическая природа капитализма, неустранимая никакими «косметическими процедурами», вроде кейсианства, выглядит особенно нелепо по сравнению с возросшей силой человеческого разума. Хаос, скрываемый за геометрическими корпусами заводов, за тонкой работой сложнейших машин, хаос, стоящий за трудом рабочего, инженера, ученого, хаос, таящийся в несчитанном количестве пресловутых планов развития, маркетинговых стратегий и рассуждений аналитиков. Наконец, что самое страшное, хаос, подчиняющий себе огромные махины государственного управления и миллионные армии. Империализм, как высшая стадия капитализма, когда конкуренция возносится на уровень титанических систем, охватывающих сотни миллионов человек. Этот хаос уже стоил человечеству несколько десятков миллионов прямых жертв в виде двух Мировых Войн. И грозится еще большим числом, в связи с многократно возросшей мощью вооружений.
Капитализм подошел к своему пределу. Дальше пути нет. Человек больше не может устраивать «драки в песочнице», потому, что он вырос настолько, что любые «драки» приведут к такому количеству жертв, что мало никому не покажется. Еще перед Первой Мировой войной существовали вполне объективные выкладки, показывающие, что ее начало станет для стран-участников катастрофой. Известная книга Нормана Энджелла «Великая иллюзия», в которой английский экономист доказывал, что война ведет не процветанию, а к катастрофе, стала бестселлером перед началом войны. Но это не помогло. Бесчисленное соотношение множества конкурентных интересов неизбежно вело к войне, и тут не только Норман Энджелл, но даже коронованные особы были бессильны. Как известно, кайзер Вильгельм плакал после того, как отдал приказ на ввод войск в Бельгию, но приказа не отменил. И не мог отменить - потому, что иного пути у германского капитала не было. И даже после того, как Первая Мировая бойня завершилась, и человечество на своем опыте узнало, что такое «ужасы войны», когда казалось, что больше уж человечество не попадет в эту ловушку - ничего не было кончено. Через 20 лет мир вступил в новую войну, еще более страшную, чем прежняя.
И только одно событие мирового масштаба, которое произошло в период между Первой и Второй Мировыми войнами, позволило человечеству выйти из этой петли. Речь идет об образовании и развитии Советского Союза, страны, которой жители Земли обязаны своим существованием. Но не только этим. Именно с появление Советского Союза у человека впервые появилась возможность «выйти из песочницы» и стать, наконец-то взрослым. И даже то, что именно советский человек впервые физически поднялся над планетой, которая тысячелетиями служила ареной бесконечных «песочных войн» нет ничего случайного. Да, «первый опыт» оказался неудачным - полного прорыва не произошло. Хаос крепко держит человека в своих руках. Но, тем не менее, именно этот пример показывает нам путь дальнейшего развития. Самолет братьев Райт пролетел несколько десятков метров, а на четвертом полете вообще получил повреждение и никогда более не поднимался в воздух. Но именно с этого момента человек обрел возможность свободного полета, и тысячелетние мечты о крыльях получили свою реализацию. Так и СССР представляет собой первый, пусть и неудачный, прыжок в будущее, открывая перед человеком начало «взрослой истории». Впрочем, о ней будет в следующей части…