И еще немного о детской литературе и «мире детства» в советском обществе
Кстати, если рассматривать детскую литературу согласно указанной в прошлом посте особенности - а именно по тому, нацеливает ли она детей на самостоятельное решение своих проблем или на вовлечение в это дело взрослых, то можно увидеть, что в довоенное время актуальной была именно ставка на самостоятельность. Разумеется, тут прежде всего стоит сказать об Аркадии Петровиче Гайдаре - человеке, который создал наиболее известное отображение этих самых «самостоятельных действий». А именно - повесть «Тимур и его команда», рассказывающею о том, как подростки с увлечением занимаются «добрыми делами». (Садово-огородными работами у пенсионеров, борьбой с хулиганами и т.д.) Причем - что самое главное -в данных «операциях» не принимает участие ни одного взрослого.
Кстати, тут стоит сказать о том, что популярное представление о том, что прообразом гайдаровского Тимура послужил сын писателя Тимур вряд ли можно считать верным. Поскольку, во-первых, мать Тимура Лия Соломянская бросила писателя когда его сыну было пять лет. А, во-вторых, потому что изначально повесть называлась «Дункан и его команда» - и лишь по просьбе издателей Гайдар заменил «буржуазное» имя Дункан на более привычное «Тимур». Впрочем, еще важнее тут то, что и в «дотимуровскую» эпоху писатель ориентировался именно на идею не просто самостоятельного решения детьми и подростками своих проблем - но на вовлечение их в «большую проблематику». То есть, вместе с «обычными детскими задачами» в виде социализации и познании мира, герои его произведений часто выполняли еще и «общегосударственные дела» -- вроде борьбы со шпионами. («РВС», «Дальние страны», «Судьба барабанщика» и т.д. оказываются посвященными именно этому моменту.)
Впрочем, понятно, что для человека, ушедшего на фронт в 14 лет, иной постановки вопроса быть просто не могло. Тем не менее, можно понять, что одним только Гайдаром дело тут не ограничивается. В том смысле, что представления о том, что дети должны не просто сами решать свои проблемы, но быть активно включенными в «большую жизнь» - т.е., заниматься народнохозяйственными и политическими вещами - в 1920-1930 годах было господствующим вне конкретных личностей. Разумеется, прямо соединять воспитание и производственный процесс - то есть, делать то, чем занимался Антон Семенович Макаренко - никто не решался: во-первых, это был слишком новаторский метод, а, во-вторых, большинство еще помнили ужас детского труда до революции. (О том, что труд может быть отчужденный и неотчужденный, в указанное время мало кто понимал. Собственно, и сейчас мало кто понимает.) Поэтому сама идея «производственного воспитания» - несмотря на полную «созвучность» официальной политики советского государства - оказалась непригодной для массового использования. (Тем более, что она была довольно затратной - поскольку требовалось создание отдельных «воспитательных» производственных комплексов, имеющих несколько иную структуру, нежели «взрослые» предприятия.)
* * *
Тем не менее, об обеспечении созидательной деятельности детей и подростков, о том, чтобы дать им возможность активно менять окружающую реальность, заботились весьма активно. Например, уже в начале 1930 годов была создана широкая сеть кружков и секций, в которых можно было «попробовать на вкус» окружающий мир или через тот или иной вариант технического творчества; или через собственное тело, вовлеченное в тот или иной вид спорта. Вплоть до вершины подобной деятельности - а именно, авиаспорта или планеризма - в котором были и техническое творчество, и спортивные нагрузки, и несомненный социальный аспект. Сейчас это звучит странным, но в указанный период, когда даже гражданская авиация находилась в зачаточном положении, авиаклубы были в каждом городе или поселке. (Потом, во время Великой Отечественной войны, это очень-очень-очень поможет стране - дав ей практически неисчерпаемый резерв летных кадров.)
Ну, и разумеется, в указанный период никто даже не думал о том, что для подрастающего поколения надо выделять какой-то изолированный «мир детства». В том смысле, что никому не приходило в голову создание некой «безопасной среды», в которой дети и подростки могли бы существовать за счет «большого общества». Скорее наоборот - их старались приближать к условиям реальной жизни со всеми ее трудностями. Скажем, те же пионерские лагеря в 1930 годы представляли собой вовсе не тот «стерильно-организованный мирок» - коим они стали лет через сорок. Начиная с того, что в подобных «лагерях» дети зачастую жили буквальным образом в палатках - а порой и уходили в настоящие походы. И заканчивая пронзающей всю «лагерную жизнь» военно-патриотической подготовкой, причем, не формальной - через чтение книг, хождение строем и декламирование заранее заученных речей. (Как это, опять-таки, стало в 1970-1980 годы.) А реальной - с освоением основных навыков воинской жизни и обязательной стрельбой. (В 1934 году был утвержден значок «Юный Ворошиловский стрелок», выдаваемый с 12 лет.)
Поэтому странно было бы удивляться тому, что в указанный период детская литература оказалась лишенной всякой «сентиментальности» наполовину с сюсюканием - которыми были полны дореволюционные произведения (вроде пресловутой Чарской) - и, напротив, наполнилась вполне конкретными «реальность меняющими» эпизодами. В которых пионеры и школьники занимались описанными выше вещами, получали знания об устройстве тех или иных вещей и явлений. Например, много стало выходить книг, посвященных индустриализации, освоению Севера, или другим передовым достижениям советского человека. Выпускались книги, рассказывающие об особенностях иных стран и континентов - в итоге советский школьник знал об Африке или Америке чуть ли не больше, нежели дети населяющих эти места народов. Наконец, не стоит забывать о том, что именно в 1930 годы был заложен фундамент того самого патриотизма и героизма, который окажется так необходимым в Великой Отечественной войне…
* * *
Впрочем, все это -несмотря на свою важность - было вторичным относительно уже помянутой главной идеи: попытки построить отношение с детьми без использования концепции изолированного «мира детства». (Созданного для детей высших классов в XVIII-XIX веках.) Тем не менее, стоит указать на то, что подобное движение проходило отнюдь не гладко. Например, банально не хватало ресурсов на полноценное «оформление» указанной модели - о чем уже неоднократно говорилось. Не хватало педагогов - эта проблема оставалась актуальной до самых 1960 годов. Не хватало хороших детских литераторов. Точнее сказать, вообще не хватало хороших литераторов - то есть, литераторов, которые были бы сравнимы по «качеству произведений» с дореволюционными. Но с детскими произведениями были особенные трудности - поскольку понимания психологии ребенка среди «тружеников пера» оказывалось низким.
Собственно, это и раньше было серьезной проблемой - собственно, пресловутое «сюсюкание» с выделением детей в отдельную «полуразумную» категорию возникло именно поэтому. (Как способ ограничения объема передаваемой им информации до минимального значения.) Но в «новой концепции» основной упор делался как раз на то, чтобы отказаться от данной модели, чтобы перейти к более эффективному способу включения человека в существующий мир. Поэтому проблемы с поиском способов взаимодействия с детской психикой оказались тут критическими. Разумеется, они решались - скажем, само развитие детской психологии в стране, достигшее максимального значения в работах Выготского. Но с переходом от теории к практике, в смысле, к созданию полностью научной системы воспитания, охватывающей все необходимые сферы - от школы до литературы - были реальные затруднения. Поэтому уже к концу 1930 годов стало понятным, что «с наскоку» данную проблему не решишь - и значит, приходилось volens nolens, но возвращаться ко многим вещам из «мира детства».
Разумеется, это было необходимостью - в том смысле, что вовлечение огромного количества людей в сложнейшую и необходимейшую деятельность по созданию «новой экономики»: не существовавших до того новых отраслей, начиная с довоенного авиастроения, химической или автомобильной промышленностью и заканчивая уже послевоенным ракетостроением, атомной, космической, вычислительной техникой (ну, и т.д., и т.п.), привело к серьезному дефициту их в «воспитательной сфере». (Кстати, замечу - речь идет именно о воспитании, с образованием в СССР было все очень хорошо: советская образовательная система смогла дать нужное народному хозяйству число квалифицированных специалистов.) А значит, возврат «мира детства» - как хорошо разработанной системы - была неизбежен. Что, собственно, и произошло в конце 1950-1960 годах - вначале в среде «мажоров», ну а затем уже по всей стране. Причем, смешно было бы связывать этот процесс с какими-либо «политическими событиями», вроде смены лиц на трибунах - поскольку данное явление было намного более фундаментальным. (И поэтому - совершенно неустранимым волюнтаристскими методами.)
Ну, а итогом этого стала уже описанная не раз «потеря реальности» людьми «безопасного общества». С соответствующим результатом. Впрочем, об этом - а равно, и о том, как же можно избежать подобных вещей на следующей итерации - надо говорить уже отдельно…
ъ
Кстати, тут стоит сказать о том, что популярное представление о том, что прообразом гайдаровского Тимура послужил сын писателя Тимур вряд ли можно считать верным. Поскольку, во-первых, мать Тимура Лия Соломянская бросила писателя когда его сыну было пять лет. А, во-вторых, потому что изначально повесть называлась «Дункан и его команда» - и лишь по просьбе издателей Гайдар заменил «буржуазное» имя Дункан на более привычное «Тимур». Впрочем, еще важнее тут то, что и в «дотимуровскую» эпоху писатель ориентировался именно на идею не просто самостоятельного решения детьми и подростками своих проблем - но на вовлечение их в «большую проблематику». То есть, вместе с «обычными детскими задачами» в виде социализации и познании мира, герои его произведений часто выполняли еще и «общегосударственные дела» -- вроде борьбы со шпионами. («РВС», «Дальние страны», «Судьба барабанщика» и т.д. оказываются посвященными именно этому моменту.)
Впрочем, понятно, что для человека, ушедшего на фронт в 14 лет, иной постановки вопроса быть просто не могло. Тем не менее, можно понять, что одним только Гайдаром дело тут не ограничивается. В том смысле, что представления о том, что дети должны не просто сами решать свои проблемы, но быть активно включенными в «большую жизнь» - т.е., заниматься народнохозяйственными и политическими вещами - в 1920-1930 годах было господствующим вне конкретных личностей. Разумеется, прямо соединять воспитание и производственный процесс - то есть, делать то, чем занимался Антон Семенович Макаренко - никто не решался: во-первых, это был слишком новаторский метод, а, во-вторых, большинство еще помнили ужас детского труда до революции. (О том, что труд может быть отчужденный и неотчужденный, в указанное время мало кто понимал. Собственно, и сейчас мало кто понимает.) Поэтому сама идея «производственного воспитания» - несмотря на полную «созвучность» официальной политики советского государства - оказалась непригодной для массового использования. (Тем более, что она была довольно затратной - поскольку требовалось создание отдельных «воспитательных» производственных комплексов, имеющих несколько иную структуру, нежели «взрослые» предприятия.)
* * *
Тем не менее, об обеспечении созидательной деятельности детей и подростков, о том, чтобы дать им возможность активно менять окружающую реальность, заботились весьма активно. Например, уже в начале 1930 годов была создана широкая сеть кружков и секций, в которых можно было «попробовать на вкус» окружающий мир или через тот или иной вариант технического творчества; или через собственное тело, вовлеченное в тот или иной вид спорта. Вплоть до вершины подобной деятельности - а именно, авиаспорта или планеризма - в котором были и техническое творчество, и спортивные нагрузки, и несомненный социальный аспект. Сейчас это звучит странным, но в указанный период, когда даже гражданская авиация находилась в зачаточном положении, авиаклубы были в каждом городе или поселке. (Потом, во время Великой Отечественной войны, это очень-очень-очень поможет стране - дав ей практически неисчерпаемый резерв летных кадров.)
Ну, и разумеется, в указанный период никто даже не думал о том, что для подрастающего поколения надо выделять какой-то изолированный «мир детства». В том смысле, что никому не приходило в голову создание некой «безопасной среды», в которой дети и подростки могли бы существовать за счет «большого общества». Скорее наоборот - их старались приближать к условиям реальной жизни со всеми ее трудностями. Скажем, те же пионерские лагеря в 1930 годы представляли собой вовсе не тот «стерильно-организованный мирок» - коим они стали лет через сорок. Начиная с того, что в подобных «лагерях» дети зачастую жили буквальным образом в палатках - а порой и уходили в настоящие походы. И заканчивая пронзающей всю «лагерную жизнь» военно-патриотической подготовкой, причем, не формальной - через чтение книг, хождение строем и декламирование заранее заученных речей. (Как это, опять-таки, стало в 1970-1980 годы.) А реальной - с освоением основных навыков воинской жизни и обязательной стрельбой. (В 1934 году был утвержден значок «Юный Ворошиловский стрелок», выдаваемый с 12 лет.)
Поэтому странно было бы удивляться тому, что в указанный период детская литература оказалась лишенной всякой «сентиментальности» наполовину с сюсюканием - которыми были полны дореволюционные произведения (вроде пресловутой Чарской) - и, напротив, наполнилась вполне конкретными «реальность меняющими» эпизодами. В которых пионеры и школьники занимались описанными выше вещами, получали знания об устройстве тех или иных вещей и явлений. Например, много стало выходить книг, посвященных индустриализации, освоению Севера, или другим передовым достижениям советского человека. Выпускались книги, рассказывающие об особенностях иных стран и континентов - в итоге советский школьник знал об Африке или Америке чуть ли не больше, нежели дети населяющих эти места народов. Наконец, не стоит забывать о том, что именно в 1930 годы был заложен фундамент того самого патриотизма и героизма, который окажется так необходимым в Великой Отечественной войне…
* * *
Впрочем, все это -несмотря на свою важность - было вторичным относительно уже помянутой главной идеи: попытки построить отношение с детьми без использования концепции изолированного «мира детства». (Созданного для детей высших классов в XVIII-XIX веках.) Тем не менее, стоит указать на то, что подобное движение проходило отнюдь не гладко. Например, банально не хватало ресурсов на полноценное «оформление» указанной модели - о чем уже неоднократно говорилось. Не хватало педагогов - эта проблема оставалась актуальной до самых 1960 годов. Не хватало хороших детских литераторов. Точнее сказать, вообще не хватало хороших литераторов - то есть, литераторов, которые были бы сравнимы по «качеству произведений» с дореволюционными. Но с детскими произведениями были особенные трудности - поскольку понимания психологии ребенка среди «тружеников пера» оказывалось низким.
Собственно, это и раньше было серьезной проблемой - собственно, пресловутое «сюсюкание» с выделением детей в отдельную «полуразумную» категорию возникло именно поэтому. (Как способ ограничения объема передаваемой им информации до минимального значения.) Но в «новой концепции» основной упор делался как раз на то, чтобы отказаться от данной модели, чтобы перейти к более эффективному способу включения человека в существующий мир. Поэтому проблемы с поиском способов взаимодействия с детской психикой оказались тут критическими. Разумеется, они решались - скажем, само развитие детской психологии в стране, достигшее максимального значения в работах Выготского. Но с переходом от теории к практике, в смысле, к созданию полностью научной системы воспитания, охватывающей все необходимые сферы - от школы до литературы - были реальные затруднения. Поэтому уже к концу 1930 годов стало понятным, что «с наскоку» данную проблему не решишь - и значит, приходилось volens nolens, но возвращаться ко многим вещам из «мира детства».
Разумеется, это было необходимостью - в том смысле, что вовлечение огромного количества людей в сложнейшую и необходимейшую деятельность по созданию «новой экономики»: не существовавших до того новых отраслей, начиная с довоенного авиастроения, химической или автомобильной промышленностью и заканчивая уже послевоенным ракетостроением, атомной, космической, вычислительной техникой (ну, и т.д., и т.п.), привело к серьезному дефициту их в «воспитательной сфере». (Кстати, замечу - речь идет именно о воспитании, с образованием в СССР было все очень хорошо: советская образовательная система смогла дать нужное народному хозяйству число квалифицированных специалистов.) А значит, возврат «мира детства» - как хорошо разработанной системы - была неизбежен. Что, собственно, и произошло в конце 1950-1960 годах - вначале в среде «мажоров», ну а затем уже по всей стране. Причем, смешно было бы связывать этот процесс с какими-либо «политическими событиями», вроде смены лиц на трибунах - поскольку данное явление было намного более фундаментальным. (И поэтому - совершенно неустранимым волюнтаристскими методами.)
Ну, а итогом этого стала уже описанная не раз «потеря реальности» людьми «безопасного общества». С соответствующим результатом. Впрочем, об этом - а равно, и о том, как же можно избежать подобных вещей на следующей итерации - надо говорить уже отдельно…
ъ