Профессор
У замечательного ленинградского писателя-юмориста Виктора Голявкина, известного искрометными короткими рассказами, есть блестящая зарисовка под названием «Лейтенант». Состоит она всего из трех десятков строк и представляет собой яркий и легко запоминающийся даже законченному неучу и ригидному технарю диалог между автором и его старым школьным другом, который стал военным и получил звание лейтенанта.
Всю - очень короткую - беседу школьный друг раз за разом подчеркивает, что он уже лейтенант и с некоторым даже удивлением и чувством превосходства спрашивает сидящего в трусах на кровати автора, отчего же тот не лейтенант.
Вот он, этот рассказ, в журнале моего жж-френда Валерия Аллина, желающие могут его прочитать, это не займет более минуты.
------------------------------------------------------
Отчего-то мне казалось всегда, что Виктор Голявкин эту историю выдумал от начала и до последней строчки, уж слишком карикатурным выглядит главный герой рассказа.
Однако…
Я, почти как Радищев двести лет тому назад, путешествовал из Петербурга в Москву, уютно устроившись в глубоком кресле салатно-зеленого «Боинга». Салон был наполовину пуст или наполовину полон, за хрупким, поцарапанным мелким космическим мусором стеклом иллюминатора проносились могучие стратосферные ветра и бушевали магнитные бури.
Я уже почти задремал, когда краем глаза уловил хаотическое движение некоего тела в проходе между рядами кресел. Телослонялось по салону, присаживаясь то в один ряд, то в другой, бессмысленно заговаривало с пассажирами, размахивало длинными передними конечностями, хватая стройных красавиц-бортпроводниц за светло-синюю спецодежду и требуя от них чего-то такого, что унесло бы его буйный разум еще дальше в сияющие высоты.
В долговязом нескладном облике этого тела, отдаленно напоминающего деревенский колодезный журавль, смутно угадывалось что-то знакомое. От него веяло неусмиряемой неусидчивостью и неуемной субъядерной энергией. Когда кочующий журавль добрался до моего ряда, предпоследнего в салоне, я его узнал.
Это был Петя Курочкин, с которым мы когда-то учились в одном учебном заведении. Подойдя вплотную, он вперил в меня свои светло-серые, немного навыкате глаза, и через пару секунд напряженной работы сознания произошел феномен идентификации.
- Привет, Андрюха! - заорал он вполголоса и плюхнулся на свободное сиденье рядом со мной.
Он был великолепно пьян и находился в той стадии, когда мир вокруг кажется невероятно дружелюбным и добрым, а все окружающие люди видятся близкими друзьями. Дорогой светло-коричневый костюм был помят, а узел бежевого галстука сдвинут набок.
Я с сожалением понял, что поспать уже не удастся и, пожав его ручищу, ответил:
- Привет, Петя. Как жизнь? Как дела?
Этот простой и ни к чему не обязывающий светский вопрос возымел на Петю магическое воздействие. Его глаза подернулись сизо-белесой дымкой застарелой саморефлексии:
- Как дела? Ха! Да, брат, у меня дела! Дела!
Он икнул, прикрыл рот ладонью и спросил:
- Вот ты, к примеру, куда летишь?
- А сам-то ты, Петя, как думаешь? - вопросом на вопрос ехидно ответил я, но мой сарказм остался незамеченным, поскольку ходячий журавль был весь поглощен самим собой и своими абсолютно гениальными мыслями. Даже в свои юные годы Петя не отличался выдающимся чувством юмора, будучи поглощенным радужными перспективами своей грядущей научно-преподавательской карьеры.
- А я вот, понимаешь, сейчас в Париж направляюсь, - он со значением покачал большой лохматой башкой, - в Сорбонну. Слыхал про такую?
- Нет, конечно, - смиренно ответил я, - не могу знать таковых материй.
- Во-о-от! - он поднял вверх длинный указательный палец. - А я там… Я там, знаешь кто? Там - в Сорбонне? Знаешь?
- Да откуда ж мне знать, Петя, я и в Париже-то ни разу не был. Это ж во Франции?
Он хохотнул и попытался приобнять за талию проходившую мимо стюардессу, которая ловко увернулась от его длиннющей руки и продолжила свой путь в хвостовую часть лайнера. Петя огляделся по сторонам и громко, чтоб было слышно пассажирам соседних рядов, сказал:
- Я ж там, в Сорбонне, профессор. Вот оно как!
Он искоса бросил на меня рассеянный взгляд и, словно печалясь, повторил, задумчиво царапая ногтем спинку переднего кресла:
- Да, я профессор. Такое, стало быть, дело…
Я уважительно похвалил его:
- Молодец, Петя, я всегда знал, что у тебя светлая голова!
- Да, понима-а-ешь… Я ж доктор наук. Сначала кандидат наук был… так себе - мелкая сошка… доцент… а потом уж докторскую диссертацию защитил.
Я молча внимал.
- …да, медам и месье. Доктор наук я. Геолого-минералогических наук я доктор. Профессор. А ты?
- Что - я?
- Ты - профессор?
- Нет, Петя, я не профессор.
Он удивленно воззрился на меня:
- Как это?
Я развел руками:
- Да вот как-то так получилось… не профессор я.
И зачем-то добавил:
- Пардон.
- Не профессор? Странно… Доцент что ли?
Я отрицательно покачал головой. Он удивился еще больше:
- Тоже нет? Ты не доцент?! А впрочем, что - ты, может, еще даже и не кандидат наук?
Я пожал плечами.
- Да-а-а… А я, - Петя причмокнул от удовольствия, - я профессор.
Немного подумав, он прибавил:
- И ведь не просто профессор…
Я сделал удивленные глаза, а Петя навис надо мной как огромный лохматый вопросительный знак, выставил перед моим лицом растопыренную пятерню тыльной стороной ко мне и принялся загибать пальцы:
- Вот гляди сюда. В Сорбонне я - профессор. И в Петербургском университете я - профессор. В Московском университете - я тоже профессор.
Он придвинулся еще ближе:
- В Новосибирске - я опять-таки профессор. И даже… Даже в Пекинском университете, это в Китае, как ты понимаешь, я кто? А?... А?! Кто я там? Правильно - и там я профессор! Итого пять университетов!
Все пальцы его левой руки оказались загнутыми и сжатыми в огромный кулачище.
Этим кулаком Петя потряс над своей головой как символом победы над всеми университетами, которые, как ни силились, как ни сопротивлялись, но все же были вынуждены признать громадные Петины научные заслуги и сделать его профессором.
На мгновение мне почудилось, что весь научно-геологический мир рукоплещет Пете Курочкину, а дамская часть научного сообщества, визжа от восторга, подбрасывает высоко в воздух чепчики. В воздухе мистическим образом разлился явственный аромат французского шампанского, сопровождаемый немелодичным звоном потертых гусарских шпор.
- Да, - пробормотал я, - пять университетов… Пять звёзд, можно сказать. Ты, Петя, как выдержанный коньяк.
Но Петя внезапно забыл обо мне - вдали, в носовой части самолета, показался стройный туманный облик бортпроводницы, разносившей прохладительные и не очень напитки. Петя, фыркнув, ударил копытом в прочный пол аэроплана и, по-журавлиному наклоняясь клювом вперед, потопал по направлению к этому облику, как к источнику вдохновения, оставив меня в одиночестве и ментальной тишине.
Народ безмолвствовал.
Призывно сияли плоские экраны электронных гаджетов, щёлкали привязные ремни и разнообразные пассажирские челюсти, вяло пережёвывавшие унылые авиационные сэндвичи, а за окном над белопенным облачным морем парил небольшой орел, олицетворяя собой упадочный кафкианский экзистенциализм.
…И только неутомимый салатовоцветный «Боинг» подобно бозону Хиггса упорно мчался стремительным домкратом сквозь леденящую пустоту к конечному пункту своего назначения.
Всю - очень короткую - беседу школьный друг раз за разом подчеркивает, что он уже лейтенант и с некоторым даже удивлением и чувством превосходства спрашивает сидящего в трусах на кровати автора, отчего же тот не лейтенант.
Вот он, этот рассказ, в журнале моего жж-френда Валерия Аллина, желающие могут его прочитать, это не займет более минуты.
------------------------------------------------------
Отчего-то мне казалось всегда, что Виктор Голявкин эту историю выдумал от начала и до последней строчки, уж слишком карикатурным выглядит главный герой рассказа.
Однако…
Я, почти как Радищев двести лет тому назад, путешествовал из Петербурга в Москву, уютно устроившись в глубоком кресле салатно-зеленого «Боинга». Салон был наполовину пуст или наполовину полон, за хрупким, поцарапанным мелким космическим мусором стеклом иллюминатора проносились могучие стратосферные ветра и бушевали магнитные бури.
Я уже почти задремал, когда краем глаза уловил хаотическое движение некоего тела в проходе между рядами кресел. Телослонялось по салону, присаживаясь то в один ряд, то в другой, бессмысленно заговаривало с пассажирами, размахивало длинными передними конечностями, хватая стройных красавиц-бортпроводниц за светло-синюю спецодежду и требуя от них чего-то такого, что унесло бы его буйный разум еще дальше в сияющие высоты.
В долговязом нескладном облике этого тела, отдаленно напоминающего деревенский колодезный журавль, смутно угадывалось что-то знакомое. От него веяло неусмиряемой неусидчивостью и неуемной субъядерной энергией. Когда кочующий журавль добрался до моего ряда, предпоследнего в салоне, я его узнал.
Это был Петя Курочкин, с которым мы когда-то учились в одном учебном заведении. Подойдя вплотную, он вперил в меня свои светло-серые, немного навыкате глаза, и через пару секунд напряженной работы сознания произошел феномен идентификации.
- Привет, Андрюха! - заорал он вполголоса и плюхнулся на свободное сиденье рядом со мной.
Он был великолепно пьян и находился в той стадии, когда мир вокруг кажется невероятно дружелюбным и добрым, а все окружающие люди видятся близкими друзьями. Дорогой светло-коричневый костюм был помят, а узел бежевого галстука сдвинут набок.
Я с сожалением понял, что поспать уже не удастся и, пожав его ручищу, ответил:
- Привет, Петя. Как жизнь? Как дела?
Этот простой и ни к чему не обязывающий светский вопрос возымел на Петю магическое воздействие. Его глаза подернулись сизо-белесой дымкой застарелой саморефлексии:
- Как дела? Ха! Да, брат, у меня дела! Дела!
Он икнул, прикрыл рот ладонью и спросил:
- Вот ты, к примеру, куда летишь?
- А сам-то ты, Петя, как думаешь? - вопросом на вопрос ехидно ответил я, но мой сарказм остался незамеченным, поскольку ходячий журавль был весь поглощен самим собой и своими абсолютно гениальными мыслями. Даже в свои юные годы Петя не отличался выдающимся чувством юмора, будучи поглощенным радужными перспективами своей грядущей научно-преподавательской карьеры.
- А я вот, понимаешь, сейчас в Париж направляюсь, - он со значением покачал большой лохматой башкой, - в Сорбонну. Слыхал про такую?
- Нет, конечно, - смиренно ответил я, - не могу знать таковых материй.
- Во-о-от! - он поднял вверх длинный указательный палец. - А я там… Я там, знаешь кто? Там - в Сорбонне? Знаешь?
- Да откуда ж мне знать, Петя, я и в Париже-то ни разу не был. Это ж во Франции?
Он хохотнул и попытался приобнять за талию проходившую мимо стюардессу, которая ловко увернулась от его длиннющей руки и продолжила свой путь в хвостовую часть лайнера. Петя огляделся по сторонам и громко, чтоб было слышно пассажирам соседних рядов, сказал:
- Я ж там, в Сорбонне, профессор. Вот оно как!
Он искоса бросил на меня рассеянный взгляд и, словно печалясь, повторил, задумчиво царапая ногтем спинку переднего кресла:
- Да, я профессор. Такое, стало быть, дело…
Я уважительно похвалил его:
- Молодец, Петя, я всегда знал, что у тебя светлая голова!
- Да, понима-а-ешь… Я ж доктор наук. Сначала кандидат наук был… так себе - мелкая сошка… доцент… а потом уж докторскую диссертацию защитил.
Я молча внимал.
- …да, медам и месье. Доктор наук я. Геолого-минералогических наук я доктор. Профессор. А ты?
- Что - я?
- Ты - профессор?
- Нет, Петя, я не профессор.
Он удивленно воззрился на меня:
- Как это?
Я развел руками:
- Да вот как-то так получилось… не профессор я.
И зачем-то добавил:
- Пардон.
- Не профессор? Странно… Доцент что ли?
Я отрицательно покачал головой. Он удивился еще больше:
- Тоже нет? Ты не доцент?! А впрочем, что - ты, может, еще даже и не кандидат наук?
Я пожал плечами.
- Да-а-а… А я, - Петя причмокнул от удовольствия, - я профессор.
Немного подумав, он прибавил:
- И ведь не просто профессор…
Я сделал удивленные глаза, а Петя навис надо мной как огромный лохматый вопросительный знак, выставил перед моим лицом растопыренную пятерню тыльной стороной ко мне и принялся загибать пальцы:
- Вот гляди сюда. В Сорбонне я - профессор. И в Петербургском университете я - профессор. В Московском университете - я тоже профессор.
Он придвинулся еще ближе:
- В Новосибирске - я опять-таки профессор. И даже… Даже в Пекинском университете, это в Китае, как ты понимаешь, я кто? А?... А?! Кто я там? Правильно - и там я профессор! Итого пять университетов!
Все пальцы его левой руки оказались загнутыми и сжатыми в огромный кулачище.
Этим кулаком Петя потряс над своей головой как символом победы над всеми университетами, которые, как ни силились, как ни сопротивлялись, но все же были вынуждены признать громадные Петины научные заслуги и сделать его профессором.
На мгновение мне почудилось, что весь научно-геологический мир рукоплещет Пете Курочкину, а дамская часть научного сообщества, визжа от восторга, подбрасывает высоко в воздух чепчики. В воздухе мистическим образом разлился явственный аромат французского шампанского, сопровождаемый немелодичным звоном потертых гусарских шпор.
- Да, - пробормотал я, - пять университетов… Пять звёзд, можно сказать. Ты, Петя, как выдержанный коньяк.
Но Петя внезапно забыл обо мне - вдали, в носовой части самолета, показался стройный туманный облик бортпроводницы, разносившей прохладительные и не очень напитки. Петя, фыркнув, ударил копытом в прочный пол аэроплана и, по-журавлиному наклоняясь клювом вперед, потопал по направлению к этому облику, как к источнику вдохновения, оставив меня в одиночестве и ментальной тишине.
Народ безмолвствовал.
Призывно сияли плоские экраны электронных гаджетов, щёлкали привязные ремни и разнообразные пассажирские челюсти, вяло пережёвывавшие унылые авиационные сэндвичи, а за окном над белопенным облачным морем парил небольшой орел, олицетворяя собой упадочный кафкианский экзистенциализм.
…И только неутомимый салатовоцветный «Боинг» подобно бозону Хиггса упорно мчался стремительным домкратом сквозь леденящую пустоту к конечному пункту своего назначения.