Методологический смысл «иронии и анархизма в науке» П. Фейерабенда
Пожалуй, никто из постпозитивистов не может сравнится с Полем Фейерабнедом в экстравагантности и оригинальности. Его «анархическая эпистемология» стала настоящим вызовом научному сообществу, поставив под вопрос авторитет Науки в обществе.
Немалую роль в становлении мировоззрения Фейерабенда сыграл его юношеский интерес к истории искусств и близость к богеме. Из венского периода Фейрабенд вынес артистизм и склонность к эпатажу, а также особый род релятивизма, свойственный художникам. Возможно, именно здесь стоит искать предпосылки его знаменитой «анархической эпистемологии».
Войдя в «большую науку», Фейерабенд привнёс в неё скандальный принцип «everything goes» и типичную психологию дилетантов, противопоставив её академическому девизу «Объективность и беспристрастность!» Теория Фейерабенда столь же экстравагантна, как и её подача. Она полна сознательных провокаций и откровенного хулиганства. Подкоп делается не под отдельные научные теории и методы, а под всё здание науки в целом - под прицелом находится всё научное сообщество. Подрывную работу Фейерабенда можно сравнить с выступлением Лютера против господства Католической церкви. Правда, в отличие от протестантов, Фейерабенд не утверждает свою собственную религию, а борется только за торжество либеральных ценностей.
Столь яростную критику сложившихся научных институтов подкрепляет превосходное знание автором истории. Обращаясь к истории науки, Фейрабенд показывает, что большинство эпохальных научных открытий, сопутствующих научным революциям, совершались не благодаря, а вопреки существующим методам. Новые парадигмы предлагали не «учёные монахи», мыслящие в устоявшейся системе категорий, а одиозные личности, способные выйти за горизонт известного и убедить научное сообщество в своей правоте.
В своей работе «Против методологического принуждения» Фейерабенд приводит в пример Галилея, который выступает в авангарде коперниканской революции, используя для утверждения гелиоцентрической системы не столько строгие научные методы, сколько творческую изобретательность и личную харизму. Фейерабенд обращает внимание на роль телескопа в утверждении новой картины мира, показывая, что этот прибор использовался Галилеем не столько в качестве более точного инструмента наблюдения, сколько в роли своеобразного «магического артефакта» - атрибута новой мифологии.
Известно, что телескопы времён Галилея были ещё чрезвычайно несовершенны, и большинство демонстраций, устраиваемых им для представителей научного сообщества, било мимо цели, предоставляя не доказательства, а, скорее, опровержения выдвигаемых им теоретических положений. Однако упорное нежелание Галилея «верить своим глазам», его стойкость в отстаивании понравившейся теории и умение представить её в выгодном свете, в конце концов, дали свои результаты.
На этом примере Фейерабенд пытается показать, что в науке нет универсальных методов и критериев оценки, что любая теория может в определённый момент получить пальму первенства - её успех будет определяться не пресловутой «объективной ценностью», а массой различных факторов - от социально политических условий до харизмы последователей.
Конечно, вводя термин «методологический анархизм», Фейерабенд не имеет в виду анархизма политического. Скорее его идеологическую линию можно связать с либерализмом и отчасти - с прагматизмом. Анархизм у Фейерабенда противопоставляется, прежде всего, диктату науки. Он требует равных условий для любых областей знания - независимо от их причастности к «строгому научному мышлению» и рационализму в целом.
Основная мишень критики Фейерабенда - абсолютистская модель науки, удивительным образом напоминающая религиозную организацию. По замечанию Фейерабенда, основные положения господствующего научного мировоззрения не столько доказываются, сколько принимается на веру, а любой альтернативный взгляд воспринимается научным сообществом в качестве ереси - с последующим «отлучением» его авторов и последователей.
По мнению Фейерабенда, мировоззренческая гомогенность научного сообщества глубоко порочна и, в конце концов, малопродуктивна. Отвергая любые представления о мире, не соответствующие принятым в её среде нормам, наука превращает себя в церковь, а учёных - в священников. Каждый новый представитель научного сообщества оказывается перед выбором: либо принять устоявшиеся догматы и начать своё восхождение по иерархической лестнице, либо поддерживать собственную позицию и получить статус «еретика».
По Фейерабенду, тоталитарная наука столь же непригодна для здорового общества, как и тоталитарное государство. К примеру, доля присутствия традиционного научного мировоззрения в той же системе образования должна определяться не горсткой «епископов от науки», а всеми гражданами в рамках соответствующих демократических процедур. В этой связи показателен приведённый Фейерабендом пример, касающийся внедрения в 70-е годы XX века в образовательную программу некоторых южных штатов США креационизма в качестве ведущей теории происхождения мира. До сих пор это решение остаётся весьма спорным, и его авторов нередко обвиняют в насаждении христианского фундаментализма и пропаганде лженауки. Однако Фейерабенд встаёт на защиту креационизма и говорит, что решение о его вводе в программу образования принималось не отдельной группой заинтересованных лиц, а в ходе всеобщего голосования. Следовательно, этот путь был избран в рамках существующих демократических процедур и может служить примером для подражания. Конечно, эта позиция Фейерабенда не лишена некоторого эпатажа, но общий смысл можно свести к следующему: дайте людям самим решать, во что им верить.
Нетрудно представить себе реакцию на это требование представителей научного сообщества. Ведь, если допустить, что нормы образования следует выносить на общественное обсуждение и утверждать прямым голосованием, то результаты общественного выбора могут быть самыми неожиданными. К примеру, никто не гарантирует, что жители региона, в котором популярны патриархальные религиозные культы, не выберут в качестве образовательного стандарта для своих учебных заведений основы религиозной догматики или магии.
Ничего страшного, - отвечает Фейерабенд, - в конце концов, современная наука существует всего несколько веков, а истории известны целые цивилизации, построенные на господстве религии и магии (Вавилон, Древний Египет, Ацтеки). Причём, по мнению Фейерабенда, явное преимущество современной европейской цивилизации над древними - это один из её собственных мифов.
Конечно, человеку непривычному к столь радикальному отрицанию сложившихся представлений о науке, может показаться, что рассуждения Фейерабенда, в конце концов, могут привести к разгулу суеверий, торжеству лженауки и методологическому хаосу. Что-то подобное можно было наблюдать на стыке эпох - в последние века существования Римской Империи и в эпоху Ренессанса. Это были кризисные времена, характерные эклектикой, мировоззренческой полифонией и духовным плюрализмом. Впрочем, Фейерабенд отстаивает не столько культурную какофонию, как может показаться на первый взгляд, сколько свободу от научной догматики. Именно этот элемент свободы при выборе картины мира можно назвать ключевой особенностью «методологического анархизма» Фейерабенда.
Уже отмеченный нами артистизм автора выявляет ещё одну слабость научного сообщества - его исключительную серьёзность. Учёные относятся к принятым в их областях условностям с тем же священным трепетом, к которым церковные служители относятся к церковным реликвиям. Легковесный взгляд на науку для них - это, как минимум, признак дилетанта, в худшем случае - полная профнепригодность.
Фейерабенд постоянно намекает, что весь проект науки, запущенный в Новое Время, по сути, является такой же авантюрой, как и многоплановая система самосовершенствования индийских йогинов. И то и другое представляет собой лишь различные человеческие игры, имеющие в виду принципиально разные позиции, системы ценностей, языки и задачи.
Только отбросив универсалистский взгляд на науку и приняв её игровую природу учёный может продолжать движение вперёд, относясь к своим исследованиям с той же серьёзностью, с которой игрок следует правилам игры, ни на минуту не забывая, что это всего-лишь игра. Этот ироничный взгляд на собственную научную деятельность позволяет достичь определённой гибкости мышления и открывает простор для фантазии, высвобождая огромный творческий потенциал.
С другой стороны, не стоит воспринимать всерьёз и притязания самой науки. Благодаря многочисленным успехам, наука обеспечила себе непререкаемый авторитет и использовала его для укрепления своих доминирующих позиций в обществе. Пришло время назвать вещи своими именами и провозгласить науку новой мифологией - как это делает Фейерабенд в последнем разделе упомянутой выше работы. И не стоит бояться потери наукой общественного доверия с последующей деградацией нашей техногенной цивилизации. Искренние католики мало потеряли от ослабления папского авторитета - проиграла лишь вера по принуждению.
Любопытно, что пик творческой активности Фейерабенда пришёлся как раз на эпоху контркультурной революции, весьма созвучной с ним если не по лозунгам, то по духу. Именно тогда классической науке с её корпоративной структурой и доминирующим консерватизмом стало противостоять целая плеяда молодых учёных, ищущих возможность альтернативных методов и подходов.
Яркий пример - американский психолог Тимоти Лири, начинавший научную деятельность во вполне традиционном русле психологии межличностных отношений. Эксперименты Лири с LSD и другими галлюциногенами, проводившиеся в рамках его исследовательских программ, были приняты научным сообществом в штыки. А после запрета галлюциногенов на законодательном уровне Лири, не прекративший своих экспериментов, был объявлен американскими властями вне закона. В результате он был «отлучён» от официальной науки и продолжал своё изучение галлюциногенов уже в роли героя молодёжной субкультуры.
Востребованность подобных программ в обществе, согласно Фейерабенду, является достаточным основанием для продолжения исследований, и ситуация, когда государство и научное сообщество в одностороннем порядке принимают решение об эффективности, целесообразности и допустимости подобных разработок, отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. К слову, уже в первом десятилетии нашего века это табу на изучение воздействий галлюциногенов на человеческую психику было снято, и исследования, подобные тем, что некогда вёл Лири, были частично «легализованы». Впрочем, это решение также принималось узким кругом специалистов.
И всё же, можно ли доверять решение по ключевым вопросам людям без специальной подготовки, не разбирающимся во всех тонкостях дела? Даже нужно, - убеждён Фейерабенд. - Люди, утверждающие, что «простой смертный» не в силах разобраться в сути рассматриваемых вопросов, находятся во власти очередного научного предрассудка. Свежий взгляд человека со стороны будет в подобных делах очень кстати. В конце концов, на том же принципе строится суд присяжных, набираемый из людей, чьей главной характеристикой является отнюдь не компетентность в вопросах юриспруденции, а беспристрастность. По Фейерабенду, каждый мало-мальски мыслящий человек способен принять взвешенное решение, не испытывая при этом идеологического давления в рамках «внутрипартийных» интересов. Учёных же, непосредственно заинтересованных в том или ином исходе обсуждения, трудно назвать беспристрастными участниками.
Противникам подобных экспериментов, опасающимся возможных ошибок «некомпетентного обывателя» Фейерабенд отвечает, что демократия - это, прежде всего, высокая степень ответственности. Конечно, люди, проголосовавшие за то или иное решение, могут ошибиться. Но, в конце концов, они сами будут нести ответственность за свои ошибки.
Конечно, взгляды Фейерабенда грешат некоторой утопичностью. Его концепцию эпистемологического анархизма, воплощённую в действительность, так же трудно представить как и общество, живущее по законам анархизма политического. Даже если принять его ход размышлений и признать за наукой статус мифологии, следует помнить, что любой мифологии свойственна тенденция к общезначимости, и, следовательно, непрестанная борьба за идеологическое доминирование неизбежна.
Концепция Фейерабенда, следовательно, имеет ценность критического мировоззрения, ограничивающего претензию современной науки на универсальность и защищающего права «идеологических меньшинств». Возможно, эта борьба за права «малых мировоззрений» является частью более общей этической программы, включившей на рубеже веков в ряд типично «западных добродетелей» толерантность.
Немалую роль в становлении мировоззрения Фейерабенда сыграл его юношеский интерес к истории искусств и близость к богеме. Из венского периода Фейрабенд вынес артистизм и склонность к эпатажу, а также особый род релятивизма, свойственный художникам. Возможно, именно здесь стоит искать предпосылки его знаменитой «анархической эпистемологии».
Войдя в «большую науку», Фейерабенд привнёс в неё скандальный принцип «everything goes» и типичную психологию дилетантов, противопоставив её академическому девизу «Объективность и беспристрастность!» Теория Фейерабенда столь же экстравагантна, как и её подача. Она полна сознательных провокаций и откровенного хулиганства. Подкоп делается не под отдельные научные теории и методы, а под всё здание науки в целом - под прицелом находится всё научное сообщество. Подрывную работу Фейерабенда можно сравнить с выступлением Лютера против господства Католической церкви. Правда, в отличие от протестантов, Фейерабенд не утверждает свою собственную религию, а борется только за торжество либеральных ценностей.
Столь яростную критику сложившихся научных институтов подкрепляет превосходное знание автором истории. Обращаясь к истории науки, Фейрабенд показывает, что большинство эпохальных научных открытий, сопутствующих научным революциям, совершались не благодаря, а вопреки существующим методам. Новые парадигмы предлагали не «учёные монахи», мыслящие в устоявшейся системе категорий, а одиозные личности, способные выйти за горизонт известного и убедить научное сообщество в своей правоте.
В своей работе «Против методологического принуждения» Фейерабенд приводит в пример Галилея, который выступает в авангарде коперниканской революции, используя для утверждения гелиоцентрической системы не столько строгие научные методы, сколько творческую изобретательность и личную харизму. Фейерабенд обращает внимание на роль телескопа в утверждении новой картины мира, показывая, что этот прибор использовался Галилеем не столько в качестве более точного инструмента наблюдения, сколько в роли своеобразного «магического артефакта» - атрибута новой мифологии.
Известно, что телескопы времён Галилея были ещё чрезвычайно несовершенны, и большинство демонстраций, устраиваемых им для представителей научного сообщества, било мимо цели, предоставляя не доказательства, а, скорее, опровержения выдвигаемых им теоретических положений. Однако упорное нежелание Галилея «верить своим глазам», его стойкость в отстаивании понравившейся теории и умение представить её в выгодном свете, в конце концов, дали свои результаты.
На этом примере Фейерабенд пытается показать, что в науке нет универсальных методов и критериев оценки, что любая теория может в определённый момент получить пальму первенства - её успех будет определяться не пресловутой «объективной ценностью», а массой различных факторов - от социально политических условий до харизмы последователей.
Конечно, вводя термин «методологический анархизм», Фейерабенд не имеет в виду анархизма политического. Скорее его идеологическую линию можно связать с либерализмом и отчасти - с прагматизмом. Анархизм у Фейерабенда противопоставляется, прежде всего, диктату науки. Он требует равных условий для любых областей знания - независимо от их причастности к «строгому научному мышлению» и рационализму в целом.
Основная мишень критики Фейерабенда - абсолютистская модель науки, удивительным образом напоминающая религиозную организацию. По замечанию Фейерабенда, основные положения господствующего научного мировоззрения не столько доказываются, сколько принимается на веру, а любой альтернативный взгляд воспринимается научным сообществом в качестве ереси - с последующим «отлучением» его авторов и последователей.
По мнению Фейерабенда, мировоззренческая гомогенность научного сообщества глубоко порочна и, в конце концов, малопродуктивна. Отвергая любые представления о мире, не соответствующие принятым в её среде нормам, наука превращает себя в церковь, а учёных - в священников. Каждый новый представитель научного сообщества оказывается перед выбором: либо принять устоявшиеся догматы и начать своё восхождение по иерархической лестнице, либо поддерживать собственную позицию и получить статус «еретика».
По Фейерабенду, тоталитарная наука столь же непригодна для здорового общества, как и тоталитарное государство. К примеру, доля присутствия традиционного научного мировоззрения в той же системе образования должна определяться не горсткой «епископов от науки», а всеми гражданами в рамках соответствующих демократических процедур. В этой связи показателен приведённый Фейерабендом пример, касающийся внедрения в 70-е годы XX века в образовательную программу некоторых южных штатов США креационизма в качестве ведущей теории происхождения мира. До сих пор это решение остаётся весьма спорным, и его авторов нередко обвиняют в насаждении христианского фундаментализма и пропаганде лженауки. Однако Фейерабенд встаёт на защиту креационизма и говорит, что решение о его вводе в программу образования принималось не отдельной группой заинтересованных лиц, а в ходе всеобщего голосования. Следовательно, этот путь был избран в рамках существующих демократических процедур и может служить примером для подражания. Конечно, эта позиция Фейерабенда не лишена некоторого эпатажа, но общий смысл можно свести к следующему: дайте людям самим решать, во что им верить.
Нетрудно представить себе реакцию на это требование представителей научного сообщества. Ведь, если допустить, что нормы образования следует выносить на общественное обсуждение и утверждать прямым голосованием, то результаты общественного выбора могут быть самыми неожиданными. К примеру, никто не гарантирует, что жители региона, в котором популярны патриархальные религиозные культы, не выберут в качестве образовательного стандарта для своих учебных заведений основы религиозной догматики или магии.
Ничего страшного, - отвечает Фейерабенд, - в конце концов, современная наука существует всего несколько веков, а истории известны целые цивилизации, построенные на господстве религии и магии (Вавилон, Древний Египет, Ацтеки). Причём, по мнению Фейерабенда, явное преимущество современной европейской цивилизации над древними - это один из её собственных мифов.
Конечно, человеку непривычному к столь радикальному отрицанию сложившихся представлений о науке, может показаться, что рассуждения Фейерабенда, в конце концов, могут привести к разгулу суеверий, торжеству лженауки и методологическому хаосу. Что-то подобное можно было наблюдать на стыке эпох - в последние века существования Римской Империи и в эпоху Ренессанса. Это были кризисные времена, характерные эклектикой, мировоззренческой полифонией и духовным плюрализмом. Впрочем, Фейерабенд отстаивает не столько культурную какофонию, как может показаться на первый взгляд, сколько свободу от научной догматики. Именно этот элемент свободы при выборе картины мира можно назвать ключевой особенностью «методологического анархизма» Фейерабенда.
Уже отмеченный нами артистизм автора выявляет ещё одну слабость научного сообщества - его исключительную серьёзность. Учёные относятся к принятым в их областях условностям с тем же священным трепетом, к которым церковные служители относятся к церковным реликвиям. Легковесный взгляд на науку для них - это, как минимум, признак дилетанта, в худшем случае - полная профнепригодность.
Фейерабенд постоянно намекает, что весь проект науки, запущенный в Новое Время, по сути, является такой же авантюрой, как и многоплановая система самосовершенствования индийских йогинов. И то и другое представляет собой лишь различные человеческие игры, имеющие в виду принципиально разные позиции, системы ценностей, языки и задачи.
Только отбросив универсалистский взгляд на науку и приняв её игровую природу учёный может продолжать движение вперёд, относясь к своим исследованиям с той же серьёзностью, с которой игрок следует правилам игры, ни на минуту не забывая, что это всего-лишь игра. Этот ироничный взгляд на собственную научную деятельность позволяет достичь определённой гибкости мышления и открывает простор для фантазии, высвобождая огромный творческий потенциал.
С другой стороны, не стоит воспринимать всерьёз и притязания самой науки. Благодаря многочисленным успехам, наука обеспечила себе непререкаемый авторитет и использовала его для укрепления своих доминирующих позиций в обществе. Пришло время назвать вещи своими именами и провозгласить науку новой мифологией - как это делает Фейерабенд в последнем разделе упомянутой выше работы. И не стоит бояться потери наукой общественного доверия с последующей деградацией нашей техногенной цивилизации. Искренние католики мало потеряли от ослабления папского авторитета - проиграла лишь вера по принуждению.
Любопытно, что пик творческой активности Фейерабенда пришёлся как раз на эпоху контркультурной революции, весьма созвучной с ним если не по лозунгам, то по духу. Именно тогда классической науке с её корпоративной структурой и доминирующим консерватизмом стало противостоять целая плеяда молодых учёных, ищущих возможность альтернативных методов и подходов.
Яркий пример - американский психолог Тимоти Лири, начинавший научную деятельность во вполне традиционном русле психологии межличностных отношений. Эксперименты Лири с LSD и другими галлюциногенами, проводившиеся в рамках его исследовательских программ, были приняты научным сообществом в штыки. А после запрета галлюциногенов на законодательном уровне Лири, не прекративший своих экспериментов, был объявлен американскими властями вне закона. В результате он был «отлучён» от официальной науки и продолжал своё изучение галлюциногенов уже в роли героя молодёжной субкультуры.
Востребованность подобных программ в обществе, согласно Фейерабенду, является достаточным основанием для продолжения исследований, и ситуация, когда государство и научное сообщество в одностороннем порядке принимают решение об эффективности, целесообразности и допустимости подобных разработок, отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. К слову, уже в первом десятилетии нашего века это табу на изучение воздействий галлюциногенов на человеческую психику было снято, и исследования, подобные тем, что некогда вёл Лири, были частично «легализованы». Впрочем, это решение также принималось узким кругом специалистов.
И всё же, можно ли доверять решение по ключевым вопросам людям без специальной подготовки, не разбирающимся во всех тонкостях дела? Даже нужно, - убеждён Фейерабенд. - Люди, утверждающие, что «простой смертный» не в силах разобраться в сути рассматриваемых вопросов, находятся во власти очередного научного предрассудка. Свежий взгляд человека со стороны будет в подобных делах очень кстати. В конце концов, на том же принципе строится суд присяжных, набираемый из людей, чьей главной характеристикой является отнюдь не компетентность в вопросах юриспруденции, а беспристрастность. По Фейерабенду, каждый мало-мальски мыслящий человек способен принять взвешенное решение, не испытывая при этом идеологического давления в рамках «внутрипартийных» интересов. Учёных же, непосредственно заинтересованных в том или ином исходе обсуждения, трудно назвать беспристрастными участниками.
Противникам подобных экспериментов, опасающимся возможных ошибок «некомпетентного обывателя» Фейерабенд отвечает, что демократия - это, прежде всего, высокая степень ответственности. Конечно, люди, проголосовавшие за то или иное решение, могут ошибиться. Но, в конце концов, они сами будут нести ответственность за свои ошибки.
Конечно, взгляды Фейерабенда грешат некоторой утопичностью. Его концепцию эпистемологического анархизма, воплощённую в действительность, так же трудно представить как и общество, живущее по законам анархизма политического. Даже если принять его ход размышлений и признать за наукой статус мифологии, следует помнить, что любой мифологии свойственна тенденция к общезначимости, и, следовательно, непрестанная борьба за идеологическое доминирование неизбежна.
Концепция Фейерабенда, следовательно, имеет ценность критического мировоззрения, ограничивающего претензию современной науки на универсальность и защищающего права «идеологических меньшинств». Возможно, эта борьба за права «малых мировоззрений» является частью более общей этической программы, включившей на рубеже веков в ряд типично «западных добродетелей» толерантность.