НОВЕЛЛЫ О ЛЮБВИ
РИМ.64-й год н.р.
Приходит полночь в Вечный город,
Пропитанный, грехом и славою.
Копытный и сандальный топот
Уже стихает за заставами.
И лишь отряд центурионов,
Мерцаньем факелов подсвеченный,
Проходит строем под колонной
Нероном мраморным увенчанной.
В дворцовом парке у диктатора
Цветут заморские растения,
Но в эту полночь к императору
Пришли бессонница с мигренью.
Под стать Лукану и Петронию
И прочим римским стихоплётам
Нерон в объятьях меланхолии
Отдался терциям и одам.
Сенеки ученик бездушный
И первых христиан убийца
Измучил рифму непослушную,
Как старый ухажер девицу.
Хотелось греческих трагедий,
Соревнований Олимпийских.
А Рим дремал в полночной неге
Без тех, нероновских, амбиций
А я бродячий баснописец,
Актер и акробат заезжий,
Сидел, за ужином насытясь,
В покое и довольстве нежась.
Удачным был мой день вчерашний
Я принят был на услужение
И для одной персоны важной
Я сочиняю посвящение.
Сестрица нового хозяина
Устроив мне ночлег и кушанье
Осталась, будто бы, случайно
И вот сидит, и оды слушает.
То улыбнётся, то расплачется
Над судьбами моих героев:
«У вас так складно получается
Произведение любое..»
Так и седели мы до полночи
Беседуя на темы разные…
Но тут в окно пахнуло горечью
И небо в Риме стало красное.
Бил колокол, кричали люди
Рыдали женщины и дети
А Рим горел, и в этой жути
Один Нерон был над трагедией.
Рифмуя о пожаре оду
Он, для подъёма вдохновения
Погнал своих солдат по городу
С приказом Рим поджечь… не менее
С тех пор, живя не однократно,
Я вынес сквозь века и мытарства:
«Страшней бездарного диктатора
Диктатор с даром сочинительства!»
Вокруг, в сплошном дыму и пламени
Был Рим, похож на ад кипящий.
Палаццо моего хозяина
Зашлись огнём, от искр летящих.
Топтались кони обожженные
На обгоревших чёрных трупах.
Из огненных глазниц оконных
Смотрела смерть бесстрастно-тупо.
Но с Римом, просто так, не шутят!
- Рим это Рим - он не прощает
И он восстал всей римской сутью
И будет так - пусть каждый знает!
Удел Нерона всем известен:
Нерон в своих покоях сумрачных
Под утро был слугой зарезан,
Как боров, и легко и буднично.
А я сидел на пепелище,
Смотрел на Рим глазами влажными.
Прошли детишки - маму ищут...
- Юпитер в помощь, вам, сограждане
И тут! О чудо невозможное
Я вижу ту ночную фею.
Идет она с какой-то ношею
И в Риме стало вдруг светлее.
- Вы живы?! О какое счастье!-
Она, рыдая, прокричала.
«Ах, кажется, прошло ненастье,
Прошло, но всех не миновало:
Мой брат, своё, спасая золото,
Погиб, когда упали своды
А я же к вам вернулась в комнату…
- Возьмите - это ваши оды!»
Да-да! Она в горниле бешеном,
Тогда мои стихи спасала!
О, удивительная женщина!
Как мало их таких, как мало.
Мы с ней уехали из Рима
И долго возле моря жили.
Но страшный, горький запах дыма
Мы с нею так и не забыли.
ИЕРУСАЛИМ.1118-й год
Я вспомнил Урбана Второго.
Клермон. И ту святую речь,
Что нас звала во имя Бога,
Нести свой крест, подняв свой меч.
И мы пошли спасать Святыни,
Нашив кресты, на ткань планид
Чтобы под небом Палестины
Христианства свет воспламенить.
Здесь, на земле Иерусалима,
В священных и святых местах,
Я был рубакой - паладином:
Был воином Господа Христа.
Я брал Никею и Эдессу
И в Антиохи сражался.
И этою кровавой мессой
Я жил тогда и наслаждался.
Теперь я полноправный подданный
В Иерусалимском королевстве
Где на крови рождались новые
И состоянья и наследства.
А мне не нужно было золота
Я слишком предан был идее.
В седле прошла былая молодость
Теперь лишь вера душу греет.
Живя в молитвах и ристалищах,
Мечтая о походах новых
Я помнил о своих товарищах,
Соратниках моих суровых.
Те, спят в руинах Назарета,
А эти в водах Иордана
В лучах божественного света
Им ангелы врачуют раны.
Есть у меня девица-пленница,
Что в тех боях была захвачена.
Здесь, на таких, не часто женятся:
Всё можно, если всё оплачено.
Но я желал придти по совести
К семье, покою, постоянству...
Я думал, что сумею в скорости
Рабыню обратить в христианство
Но дочь раввина иудейского
Мои потуги пресекала.
В ней крылась мощь совсем не женская
И мне она не уступала.
А овладеть девицей силою...
Я, рыцарь, не считал пристойным .
И бился птицею бескрылою
Любовной жаждой иссушенный.
Раскрыв свои глаза еврейские
Она шептала раздражённо
«Твой мир есть шелуха житейская
А вера - отсвет отражённый,
Ты варвар! Ты жесток и глуп
Ты цербер папской теократии
Ты даже молишься на труп,
Изображенный на распятии»
- Молчи, - кричал я ей в ответ
«Ты плоть и кровь христопродавцев
И где же тридцать тех монет?
Уже истратили на мацу!
Вам деньги заменили всё!
Они всему цена и мера!
Лиши вас денег - мир падёт.
Падёт ваш бог и ваша вера»
Дни проходили в этих спорах.
Внутри меня сомненье зрело,
Что мы придем к согласью скоро…
И мне всё это надоело
И как-то раз, опять поссорясь,
С моею пленницей упрямой.
Я восседал понуро сгорбясь
Решив: «Ну всё! Довольно срама!»
Я вспомнил, что совсем недавно
Сэр Гуго, светлый граф Пайенский,
Со мной делился мыслью славной:
Создать здесь Орден Тамплиерский
На место Храма Соломона
Он созывает воинов-конников,
Чтобы зачислить поимённо
Соратников в ряды Храмовников.
Я отписал рабыне вольную,
Кошель, присовокупив с золотом,
Собрал доспехи, сбрую конную
И пригласил девицу холодно:
«Так вот! Отныне вы свободны,
А я возьму обет безбрачия
Я буду братом в новом Ордене
- Монах с мечём - сказать иначе!»
Но тут она упала в крике
На хрупкие свои колени
«Ты варвар, ты безумец дикий
Какие могут быть сомнения.
А я то! Я была готова
Принять христианство, ради счастья…»
…Я встал в дверях и бестолково
Решал - уйти или остаться.
ВЕНЕЦИЯ конец 1499 года
Венеция такая разная:
То куртизанкой, то монахиней
Приход другого века празднует
Молебнами и бахусстахией
У храмов звоны колокольные,
На море первых пушек грохот,
В каналах толкотня гондольная,
А во дворцах и замках - хохот.
Я здесь недавно - меньше года
И не привык к подобным нравам я.
Здесь всё иное. Здесь - свобода!
Свобода, правда!.. Но лукавая.
Тут можно даже не постится.
Тут терпят блуд, и пьянство сносят,
Но можно головы лишится
По примитивному доносу.
Я юный отпрыск старой знати
С далёких галльских берегов.
Я всем был друг и всем приятель.
Всем, кроме явных дураков.
Ходил в цветастом шапероне
И в надлежащем mi-party,
Девиц приветствовал поклоном
С юнцами местными кутил.
Однажды получив с курьером
Письмо и деньги от отца,
Как сын, достойный и примерный
С улыбкой поучал гонца:
«Скажи, что сын ученьем занят,
В науках он как пчёлка в сотах
И скоро бакалавром станет,
А это требует расходов»
Курьер уехал ранним утром,
А я по дому загрустил.
Венецианский отрок блудный,
Ну, как сюда я угодил?
Зачем мне здешние красоты,
Мир праздности и суеты
И эти нравы, эти моды…
И эта сырость от воды.
Но солнце дня, тоску развеяв,
Пришло сквозь витражи ко мне.
Tabarro замотав плотнее
Я сгрёб отцовский портмоне.
Я вышел к шумному каналу
Вздохнул и дальше пошагал.
Гондола рядом проплывала
И тут я голос услыхал...
Мне вроде некого боятся?
Но знать бы, что мне Бог припас.
«Сеньор, извольте задержаться
Вот здесь послание для вас»
Из лодки вылез мавр ужасный
(Таких, не редко встретишь здесь)
Вручил мне свиток с лентой красной
Запрыгнул в лодку и исчез.
Я поспешил домой со свитком,
Что весь мой путь мне руку жёг.
Порхала за спиной накидка
А я летел, не чуя ног.
Вбежал, и рухнул на диваны,
И красный бант расшнуровал,
И развернул тот свиток странный,
Что ароматы источал.
«Мой нежный друг, мой сударь юный
Мой добрый рыцарь молодой.
Поймите, мне ужасно трудно
Писать вот так! О, боже мой…
Мой древний род и мнение света
Не разрешат подобных слов.
Но, как же быть, коль ждёт ответа,
Ждёт отклика моя любовь…»
В конце листа мне назначались
И место, и урочный час,
Где мне блаженства обещались,
Где встречу я любовь и страсть...
Я ждал, когда наступит время
И вновь слова любви читал...
И наконец метнулся в темень
Туда. В неведомую даль.
Вот я уже напротив двери,
Где держит медный лев кольцо
Но рядом… Я глазам не верю
Толпится дюжина юнцов.
Тут все мы слышим смех с балкона,
Свист кавалеров, шутки дам:
«Эй, кто там больше всех влюблённый
Скорей идите в гости к нам»
Тот, кто решил тогда остаться
Потом во всём преуспевал
Но я же стать в любви паяцем
Не захотел. Не пожелал.
Вдыхая сырость полной грудью
Я, вынув шпагу, прогремел:
«Кто, смело так с любовью шутит
Пусть выйдет, если в правду смел!»
ЛЕЙДЕН.1574-й год
В бассейне Мааса и Рейна,
Который год, мечём и ядрами
Испания ведёт сражения
С бунтующими Нидерландами.
Был осажденный древний город,
Прижатый, пушками и голодом.
Был утреннего ветра холод
И флаг осколками распоротый.
На башне, у бойниц щербатых
В дозоре мерзли горожане:
Старик-торговец небогатый
И шустрый мальчуган с окраин.
Была там девушка печальная -
Дочь доктора из лазарета.
Там был и я, попав случайно,
В начальники дозора этого.
Намедни, в схватке рукопашной,
Испанцы, словно волны моря
Рвались на равелины наши
Но с боем отступили вскоре.
Так день за днём, за схваткой схватка
Тянулась долгая осада.
А город, сил собрав остатки
Стоял под жесткой канонадой
Ночь отступила в даль промозглую,
Подобно раненому воину.
И звёзды, словно взгляды слёзные
Растаяли на небосклоне.
Той ночью мрачной и тревожной
Я разрешил поспать дозорным:
Пусть отдохнут - сегодня можно
Пусть! После штурма не зазорно.
Тогда на этой грозной башне
Под покрывалом ночи чёрной
Я вспоминал на плаху павших,
Великих Эгмонда и Горна
Я видел смерть детей и взрослых,
Что стали в эти дни бойцами.
Я слышал, как взвывает воздух,
Когда ядро летит рад нами.
Я думал… Только в то мгновение,
Я уловил движение чьё-то,
Похожее на дуновение
И шелест крыльев в миг полёта.
Тут руки шею мне обвили
И чьи-то губы зашептали.
«Не отстраняй меня, мой милый
Мы этот час завоевали…
Мы заслужили это право
Быть с теми, кто всего дороже
А завтра буде смерть и слава!
- Не будет только нас! И что же?
Ужели у разверстой бездны
Нам не позволено влюбляться?
Закончим жизнь красивой песней!
Нам больше нечего боятся!»
А дальше были поцелуи
И запах тел тугих и влажных.
Кто испытает страсть такую,
Тому ничто уже не важно!
Всё меркнет… даже Бог, пожалуй,
Не в силах прекратить объятья.
Не сможет, даже сам Лукавый,
Остановить мгновенье счастья.
Она уснула утомлённо,
В мой плащ, закутавшись по-детски.
Всесильна женщина влюблённая,
- Всевластна, на стезе вселенской.
А я смотрел сквозь дымку утра
И видел, вражью ретираду
И с хрипом нервным и простудным
Я крикнул: «Живы Нидерланды!..
… Ты, будешь проклят, герцог Альба!
Ты, Габсбургов дворовый пёс!
И знай, тебе отрубят лапу,
Ту, что над нами ты занёс»
Кругом звенело утро раннее
Светилась радужная даль.
Я поднял сонное создание
И бережно к себе прижал…
На равелинах стало тесно
Дворяне, горожане, гёзы…
В церквах звонили по-воскресному,
Звонили яростно и грозно.
Я влез на купол нашей башни
Размахивая флагом гордым…
...Никто не слышал выстрел вражий,
Последний выстрел ветром стёртый…
И я упал, хрипя молитву
В безжалостной предсмертной муке.
И ощутил щекой небритой
Родные, любящие руки.
Сквозь розовый туман агонии
Я видел плачущую женщину…
Возможно, кто-то нас запомнит
- Последней пулею повенчанных.