Град кусочков паззла
Сегодня информосфера занимается тем, что осыпает меня градом кусочков паззла.
А началось все с "Темного эльфа" Сальваторе. Я рассчитывая на легкое фэнтезийное чтение (прослушивание), а получила м... нечто иное.
Причем не потому, что Сальваторе какой-то особенно хороший писатель: приемы его наивны, а методы подачи авторской оценки перестали быть модными во времена Ричардсона. Хотя я здесь не сноб, и мне понравилось, что имя божества темных эльфов, как бы замысловато оно ни писалось, произносится как loath - "мерзкая", а мамаша ГГ безыскусно прозывается "Злоба". С другой стороны, Сальваторе пришел в литературу, прочитав "Властелина Колец", - что для несоветского человека означает наличие сердца в правильном месте (советскому же человеку любовь к Толкину не мешает быть орком и чем похуже).
Поразил меня Сальваторе актуальностью - политической и психологической. Не представляю, что подвигло его на разработку общества, существующего на основе абсолютного зла, причем зла на всех уровнях - от мистического (темные эльфы поклоняются злому божеству) до вполне бытового: общество дроу пронизано ненавистью, например, ГГ, будучи новорожденным младенцем, избежал смерти на алтаре от руки роженицы только потому, что один его брат убил другого, в результате чего исчез объект "третий сын дома", который должен был быть принесен в жертву паучихе.
Может, Сальваторе каким-то образом использовал в качестве прототипа СССР - "Империю Зла", подумала я? Писать про раннюю жизньТемного Эльфа Сальваторе начал в начале 90-х - если тут была актуальность, то уже не политическая. И по мере дальнейшего описания общества Темных эльфов у меня стало возникать ощущение, что воняет не старое гавно, а то, что посвежее. А именно: количество ресентимента у дроу намного превышает количество ресентимента у совка и примерно равно таковому у современного ватника.
В общем, Рашка тудей - это такой Мензоберранзан, если в двух словах. Сходство особенно стало колоть глаза во время рейда дроу на поверхность, против эльфов: необъявленная война против ближайшего по крови народа, вероломное нападение на мирных жителей, ненависть за мифические обиды, подогретая накачкой и пропагандой, ненависть как единственная сила, соединяющая абсолютно атомизированных индивидов Мензоберрранзана в социум... Венец эпиозда смотрится прямо как аллюзия на Достоевского: ГГ отказывается убить ребенка-эльфа, и это приводить его к окончательному разрыву с родиной (первая книжка трилогии так и называется - Homeland).
В общем, это был инсайт, довольно болезненный. В том числе потому, что от обычного фэнтезевого автора - не Мартина, не Роулинг - я такой глубины не ожидала. И потому, что никак Сальваторе не мог иметь в виду нынешнюю политическую ситуацию, а работал на уровне закономерностей другого порядка. Ан смотришь - и все складывается: коллективная ненависть дроу ко всем остальным обитателям мира, в том числе в форме простого расизма, бытовые садизм и злоба, жестокая иерархия во всем (в том числе гендерная - перевернутая, но абсолютно достоверная; кстати, ролевые вьюноши, ненавидяшие кросспол, играя в дроу, выбирают себе женские роли, коль скоро на вершине пищевой цепочки у Темных Эльфов женщины, а не мужчины), полное отсутствие каких бы то ни было теплых личных отношений у всех дроу, за исключением ГГ и его отца (братоубийство, матереубийство, отцеубийство как естественная норма жизни, невозможность никакой дружбы или искреннего партнерства). Ну, а богиня-паучиха просто просится в супруги к Жругру.
Нет, конечно, равенство метафорическое, поскольку в реальности общество Мензоберранзана существовать не может. Но как метафора это очень близко, до некомфортности.
Что мне бросилось в глаза: что общество, в качестве религии выбравщее ненависть к окружающему миру, обращает ненависть и против каждого из своих членов; в результате каждый член этого общества психологически искалечен - как правило, превращен в садиста; что в таком обществе полноценные человеческие отношения - любовь, дружба, родственная привязанность, искреннее партнерство - либо не существуют, либо искажены и низведены до эмоционального манипулирования; что единственная судьба того, кто случайно родился здесь нормальным, - одиночество и гибель: он не найдет ни материнской, ни сестринской, ни братской, ни супружеской любви, не найдет он ни дружбы, ни даже нормального сотрудничества - все время будут удары в спину, подставы и подлянки. Можно возразить, что у ГГ нормальный отец (потому, видимо, и сам ГГ нормальный) - но на самом деле отец ГГ заперт в своем обществе как в клетке и может только ненавидеть окружающих и убивать клириков паучихи. Роман начинается со "слезы ребенка" - отец ГГ становится свидетелем убийства детей, заканчивается им же: тот, кто отказывается убить ребенка, обречен либо на смерть (отец ГГ жертвует собой ради спасения сына), либо на потерю родины (ГГ).
Не правда ли, это особенно актуально 17 июля, в день расстрела церской семьи и годовщину сбитого боинга? Совок - это машина детоубийства, в том числе на самом простом, бытовом уровне: только что попалось на глаза объявление в ФБ о том, что пропала девушка-аутистка, а телеканалам запрещено давать объявление о поиске.
ГГ, конечно, нереалистично адекватен и сохранен. Это я и сама понимаю, а вот сегодня прочла пост Петрановской про "Муму" Тургенева и понимаю, что надо быть русским, чтобы поднять этот пласт: сравнение Дриззта и Герасима просто напрашивается. Оба в конечном итоге порывают с материнской фигурой (на разных уровнях метафоры представленной реальной матерью Дриззта и Тургенева, богиней-паучихой, барыней Герасима), но Дриззт при этом уходит в обществе своей звериной Анимы - черной пантеры, которую освободил из-под власти черной магии, а Герасим должен убить Муму: "крохотный кусочек надежды на материнскую любовь, зависимую субличность безрассудно надеящегося на чудо и милость ребенка, Герасим и топит, а сначала заботится о ней, прощается и оплакивает. Как оно и бывает в терапии. Теперь он может уйти, он больше не привязан - ни в каком смысле. И больше не ребенок", пишет Петрановская. И еще она же: "Эта та степень несвободы, из которой можно выйти только потеряв вообще все, все, что было дорого, все, что делает уязвимым. Кроме свободы воли в чистом виде. ... А когда он уничтожил все, что любил - отстали, ибо оттуда повеяло таким сквозняком, что даже барыне стало страшно". Сальваторе не знает про страшную цену свободы от паучихи (она же Старая Свинья, которая жрет своих поросят). Счастливый. Американец. Легкомысленный фэйри с Поверхности.
Это все как бы образы и эмоции в чистом виде, их легко обесценить - "ну, это пмс", например. Но вот в качестве гвоздя - совершенно рациональный текст, статья психолога "Травма прошлого (сталинского режима) в клиническом материале российских пациентов" (в периодическом издании ИППиП, кстати. И за 2010 год, n.b.). И что там? Мои сны, моя образность, мои слова: "большинство людей (или, по крайней мере, очень многие) в нашей стране привыкли воспринимать именно свое государство как основной источник опасности. И в момент паники и ужаса даже традиционная нелюбовь к «черным» и антисемитизм отступили на второй план, обнажив основной страх - перед собственным государством, перед собственной убивающей Родиной-Матерью", "Картина, вырисовывающаяся из предложенного материала, во многом совпадает с описанием «злокачественной трансформации» объектных отношений О. Кернберга («Тяжелые личностные расстройства»). Он выделяет следующие признаки этой трансфорации: «… (1) восприятие внешних объектов как всемогущих и жестоких; (2) ощущение, что хорошие, любящие, удовлетворяющие и ту, и другую сторону объектные отношения хрупки, легко разрушаются и, что ещ е хуже, являются мишенью для нападения со стороны всемогущего и жестокого объекта; (3) ощущение, что можно выжить лишь при условии подчинения жестокому объекту, ради чего, следовательно, необходимо пожертвовать всеми связями с хорошим и слабым объектом; (4) при идентификации с жестоким всемогущим объектом появляется чувство неимоверной силы, наслаждения, свободы от страха, страдания и ужаса…»", "по-видимому, в обществах, подобных нашему, мы имеем дело с ситуацией, когда внутренние тоталитарные объекты (нарциссические или «архаические садистические») сливаются с действительностью - и драма разыгрывается не только во внутреннем мире субъекта, не только в фантазиях, но и в реальности: объекты реального мира оказываются не менее кошмарными, чем их объект-репрезентации. Реальные отношения, реальные законы мира, реальные действующие лица, окружающие людей в тоталитарном обществе, совпадают с репрезентациями таковых во внутреннем мире нарциссической личности", "...психоаналитик, много занимающийся социальными и политическими процессами, как-то описывал этнос как шатер. На стенки шатра нанесены узоры и письмена, которые в принципе может увидеть каждый находящийся в шатре, т.е. член этноса. А шест посередине шатра, на котором он держится, - это вождь или идея этого этноса. Можно подумать, что в нашем этносе на месте этого шеста находится выгребная яма, т.е. воронка, засасывающая человеческие жизни."
Воронка. Прекрасно. Я действительно русский писатель: "Но самое большое потрясение ожидало Азраиля, когда он взглянул на движущийся по дороге отряд: ослепительно-серебряное облако, посередине которого зиял черный водоворот, бездна, воронка, дыра, провал в ничто, во тьму, по сравнению с которой слепая мордорская ночь - яркий солнечный день", "Он летел в кромешной тьме, ничего не видя и слыша лишь гром и грохот настигающей его волны, вверх по склону воронки, по серой океанской воде, словно щепка, гонимая западным ветром".
Пока я писала "12 звезд", моим альтер эго был Азраиль: несчастный ребенок, почти случайная жертва обстоятельств. Но когда я вылезла из своего личного нигредо, я вместо сияющих перспектив неожиданно обнаружила себя в яме с гавном (которая "наша родина, сынок"). Т.е., из ада личного бессознательного я перебралась в ад бессознательного своего народа. А бессознательное черных нумэнорцев у меня в романе копает Долгузагар - ему как певцу от Бога истина не то что приходит, а просто навязывается и стучит в лобешник тяжелыми предметами. Заканчивается же роман с одной стороны хорошо (Д. остается жив и идентифицирует себя как певца), с другой - тем, что Д. порывает со своим народом и со своим родом. На моменте разрыва - суде над Долгузагаром - все и зависло. Абсолютно на том же моменте зависла и моя жизнь. Сижу и пилю, как Шура Балаганов - гирю, то, что связывает меня со Старой Свиньей, размышлаю, кого еще мне придется утопить, чтобы отречься от Саурона, которому поклонялись и приносили жертвы мой народ и моя семья.
В этом нет никакой мистики, кроме обыденной мистики писательского дела. В глубине души, значит, я всегда знала о том, что все мы - по недосмотру выжившие жертвы Паучихи, или Жругра, или Медного Всадника, или Валькирии с Мамаева кургана, или барыни Герасима Степаниды Власьевны - кому какой образ смертоносной родины-матери-государства ближе. Теперь, задним числом, стало понятно, о чем на самом деле пишет Пелевин и поет Гребенщиков. Я думала, что это о прошлом, оказалось - о будущем.
Click to view