Полярники
Зимой 2004 года
мы с Лешкой решили поехать на работу к его другу (имени не помню, пусть будет Серега) пить портвейн. Решение пришло неожиданно в 12 часу ночи, так что на последний трамвай пришлось бежать. Народу было много, все ехали на ночной поезд в Пермь или куда-то в те края. А Серега что-то сторожил на окраине города. Было холодно, поэтому пить портвейн мы начали сразу в трамвае. Оговорюсь, что в те времена мы пили много. Ну, очень много. То есть 2 бутылки портвейна на двоих утром, потом днем по пивку, потом вечером еще по одной на рыло. Это если никуда в гости не шли, или на водку денег не было. Печнь, конечно, была против портвейна, зато экономически это было очень выгодное пойло. Стоило 21 рубль, а мировоззрение меняло в корне.
Лешка был профессорским сыном. Папа у него чем-то там заведовал в университете, мама директорствовала где-то, брат писал диссертацию, а Лешка пил. Со мной. Потому что тяжело переживал разрыв с несостоявшейся супругой, а еще был немного в меня влюблен, а я была влюблена в своего бывшего мужа.Эта неразделенная любовь придавала нашим взаимоотношениям оттенок дружбы и взаимопомощи. Так мы себя спасали, а на самом деле стремительно шли ко дну, оба. По настроению и устройству головы были абсолютными близнецами. У нас и пойло было одно на двоих, и неразделенная любовь, и отчаяние.
Мы с ним и познакомились-то, вычленив друг друга в толпе по цветовой гамме. Лешка носил ярко красные вельветовые джинсы, куртку со светоотражающими полосками и шапку-ушанку, а я - кеды на платформе, самолепный берет и шарф длиной три метра, связанный мамой в припадке родительской любви на 8 марта. Что называется - встретились два одиночества.
А Серега, ну, Серега простым работягой был. И Лешка очень надеялся, что его выдающиеся внешние данные сотрут из моей памяти светлый образ бывшего. Хотя это позже выяснилось.
Мы вышли на последней остановке, последний раз глотнули и обнаружили, что кончился не только портвейн, но и город. Вот только-только в ряд стояли громады многоэтажек - и все. Чистое поле и поземка метет. Мы запаниковали, вернулись на остановку, взяли еще четыре бутылки портвейна и пошли вперед. Идти надо было, как выяснилось позже, три километра.
На самом деле было здорово - ночь, звезды величиной с блюдце, поземка заметает следы, мы смело ползем вперед, распевая во все горло "Суку-любовь" Михея.
Вдруг поле кончилось и началась какая-то база. Ее-то как, выяснилось, и сторожили Серега и его напарник Михалыч. Когда мы ввалились в каптерку, Михалыч как раз завершил вечернюю трапезу (бутылка водки 0,75 л, банка кильки, четвертинка черного хлеба) и мирно отходил ко сну на садовой скамейке (они их использовали вместо лежаков). Серега, всерьез озабоченный перспективами вечера, очень обрадовался и нам, и нашему скромному приношению, посетовав однако, что 2 бутылки портвейна не удовлетворят его интеллектуальных запросов. Прямо так и сказал, не вру.
Лешка (держа в голове план моего растления) вызвался сходить в магазин. Через полтора часа он вернулся, застав меня катающейся по полу от смеха и искренне недоумевающего Серегу. Серега искренне решил развлечь меня интеллектуальной беседой и пересказывал биографию Пушкина, прочитанную когда-то в ПТУ в учебнике литературы:
- Не, ну б..., Пушкин, ох....нный поэт был, такой, что его и декабристы уважали, и царь. Когда царь решил декабристов сослать в Сибирь, Пушкин (....) пришел к нему и говорит: "Ты, царь, е...лан, ты не по понятиям поступил. Как они теперь в Сибири будут? Выдай им, ну, хоть унты теплые и шапки. Б..., унты и шапки хотя бы. И такой Пушкин, с..., чувак был, что царь его послушался. И даже потом, когда Пушкин умирал после поножовщины с этим п...ром Дантесом, морошки ему послал.
От декабристов и Пушкина Серега свободно перешел к биографии Достоевского, путая его с Раскольниковым, а Соню Мармеладову с Катериной из "Грозы". Недоумевающего Лешку, надеявшегося застать нас в пикантной ситуации, Серега спросил: "А чё она так смеется? Она в истории что ли сечет?" После проведенной Алексеем беседы о моей ученой степени по филологии, Серега меня зауважал и даже предложил посмотреть на базу.
База раньше то ли военным складом была, то ли частью какого-то гарнизона, а сейчас там жили рабочие какие-то. Но рабочие жили там по нескольку месяцев, а потом снова уезжали. И вот представьте - огромное пустое здание на несколько этажей, кровати застеленные, всякие вещи там и сям валяются... И никого, кроме нас троих (Михалыч к этому времени уже превратился в простейшее). Мы с Лешкой немедленно пришли в неописуемый восторг и, оставив Серегу наедине с портвейном и тяжкими думами о русской литературе, затеяли беготню по пустым коридорам, игры в прятки... Это-то нас и подвело. Я так удачно спряталась в дальней комнате, что меня никто не нашел. Там я и уснула.
Рано утром, часов в пять, я проснулась от странного чувства пустоты. Ощущение было потрясающее - тишина, за окном снежные поля и мигает маяк на какой-то вышке. Он еще попискивал тихонько, сигналы что ли послылал? И чувство, что ты на полюсе... на какой-то станции, и тебя все забыли, и ты один одинешенек, а кругом полярная зима на несколько месяцев... Но я не испугалась, чувство было очень острым, но приятным. Я гуляла по тускло освещенным коридорам, заглядывала в пустые комнаты и слушала тишину в перерывах между сигналами маяка, пока не наткнулась на Лешку. Он тоже не спал, огромные марсианские глазищи не мигая смотрели на снег и маяк за окном. И хриплым голосом он сказал:
- Мы полярники. Ты на Северном полюсе, а я на Южном.
Так мы и сидели до рассвета, молчали, смотрели на снег, а когда поднялось тусклое зимнее солнце, нашли минералку и телевизор и посмотрели сказку "Три орешка для Золушки". А потом пошли домой. Серега и Михалыч мирно спали, охраняя покой полярной станции.
А дальше ничего не было. На этом все хорошее у нас Лешкой закончилось. Он потом пытался меня зарезать, потом плакал, стоял рядом на коленях всю ночь, писал покаянные стихи, начал как-то совсем уж дико и истерично врать, уходил ночью в лес, куда-то ехал автостопом, забирали его в дурку, но выпустили, а потом он затеял торговлю гашишем. Но еще до этого мы разошлись. Насовсем. И никогда уже больше не виделись.
ЗЫ: Фиг знает, зачем написала.
мы с Лешкой решили поехать на работу к его другу (имени не помню, пусть будет Серега) пить портвейн. Решение пришло неожиданно в 12 часу ночи, так что на последний трамвай пришлось бежать. Народу было много, все ехали на ночной поезд в Пермь или куда-то в те края. А Серега что-то сторожил на окраине города. Было холодно, поэтому пить портвейн мы начали сразу в трамвае. Оговорюсь, что в те времена мы пили много. Ну, очень много. То есть 2 бутылки портвейна на двоих утром, потом днем по пивку, потом вечером еще по одной на рыло. Это если никуда в гости не шли, или на водку денег не было. Печнь, конечно, была против портвейна, зато экономически это было очень выгодное пойло. Стоило 21 рубль, а мировоззрение меняло в корне.
Лешка был профессорским сыном. Папа у него чем-то там заведовал в университете, мама директорствовала где-то, брат писал диссертацию, а Лешка пил. Со мной. Потому что тяжело переживал разрыв с несостоявшейся супругой, а еще был немного в меня влюблен, а я была влюблена в своего бывшего мужа.Эта неразделенная любовь придавала нашим взаимоотношениям оттенок дружбы и взаимопомощи. Так мы себя спасали, а на самом деле стремительно шли ко дну, оба. По настроению и устройству головы были абсолютными близнецами. У нас и пойло было одно на двоих, и неразделенная любовь, и отчаяние.
Мы с ним и познакомились-то, вычленив друг друга в толпе по цветовой гамме. Лешка носил ярко красные вельветовые джинсы, куртку со светоотражающими полосками и шапку-ушанку, а я - кеды на платформе, самолепный берет и шарф длиной три метра, связанный мамой в припадке родительской любви на 8 марта. Что называется - встретились два одиночества.
А Серега, ну, Серега простым работягой был. И Лешка очень надеялся, что его выдающиеся внешние данные сотрут из моей памяти светлый образ бывшего. Хотя это позже выяснилось.
Мы вышли на последней остановке, последний раз глотнули и обнаружили, что кончился не только портвейн, но и город. Вот только-только в ряд стояли громады многоэтажек - и все. Чистое поле и поземка метет. Мы запаниковали, вернулись на остановку, взяли еще четыре бутылки портвейна и пошли вперед. Идти надо было, как выяснилось позже, три километра.
На самом деле было здорово - ночь, звезды величиной с блюдце, поземка заметает следы, мы смело ползем вперед, распевая во все горло "Суку-любовь" Михея.
Вдруг поле кончилось и началась какая-то база. Ее-то как, выяснилось, и сторожили Серега и его напарник Михалыч. Когда мы ввалились в каптерку, Михалыч как раз завершил вечернюю трапезу (бутылка водки 0,75 л, банка кильки, четвертинка черного хлеба) и мирно отходил ко сну на садовой скамейке (они их использовали вместо лежаков). Серега, всерьез озабоченный перспективами вечера, очень обрадовался и нам, и нашему скромному приношению, посетовав однако, что 2 бутылки портвейна не удовлетворят его интеллектуальных запросов. Прямо так и сказал, не вру.
Лешка (держа в голове план моего растления) вызвался сходить в магазин. Через полтора часа он вернулся, застав меня катающейся по полу от смеха и искренне недоумевающего Серегу. Серега искренне решил развлечь меня интеллектуальной беседой и пересказывал биографию Пушкина, прочитанную когда-то в ПТУ в учебнике литературы:
- Не, ну б..., Пушкин, ох....нный поэт был, такой, что его и декабристы уважали, и царь. Когда царь решил декабристов сослать в Сибирь, Пушкин (....) пришел к нему и говорит: "Ты, царь, е...лан, ты не по понятиям поступил. Как они теперь в Сибири будут? Выдай им, ну, хоть унты теплые и шапки. Б..., унты и шапки хотя бы. И такой Пушкин, с..., чувак был, что царь его послушался. И даже потом, когда Пушкин умирал после поножовщины с этим п...ром Дантесом, морошки ему послал.
От декабристов и Пушкина Серега свободно перешел к биографии Достоевского, путая его с Раскольниковым, а Соню Мармеладову с Катериной из "Грозы". Недоумевающего Лешку, надеявшегося застать нас в пикантной ситуации, Серега спросил: "А чё она так смеется? Она в истории что ли сечет?" После проведенной Алексеем беседы о моей ученой степени по филологии, Серега меня зауважал и даже предложил посмотреть на базу.
База раньше то ли военным складом была, то ли частью какого-то гарнизона, а сейчас там жили рабочие какие-то. Но рабочие жили там по нескольку месяцев, а потом снова уезжали. И вот представьте - огромное пустое здание на несколько этажей, кровати застеленные, всякие вещи там и сям валяются... И никого, кроме нас троих (Михалыч к этому времени уже превратился в простейшее). Мы с Лешкой немедленно пришли в неописуемый восторг и, оставив Серегу наедине с портвейном и тяжкими думами о русской литературе, затеяли беготню по пустым коридорам, игры в прятки... Это-то нас и подвело. Я так удачно спряталась в дальней комнате, что меня никто не нашел. Там я и уснула.
Рано утром, часов в пять, я проснулась от странного чувства пустоты. Ощущение было потрясающее - тишина, за окном снежные поля и мигает маяк на какой-то вышке. Он еще попискивал тихонько, сигналы что ли послылал? И чувство, что ты на полюсе... на какой-то станции, и тебя все забыли, и ты один одинешенек, а кругом полярная зима на несколько месяцев... Но я не испугалась, чувство было очень острым, но приятным. Я гуляла по тускло освещенным коридорам, заглядывала в пустые комнаты и слушала тишину в перерывах между сигналами маяка, пока не наткнулась на Лешку. Он тоже не спал, огромные марсианские глазищи не мигая смотрели на снег и маяк за окном. И хриплым голосом он сказал:
- Мы полярники. Ты на Северном полюсе, а я на Южном.
Так мы и сидели до рассвета, молчали, смотрели на снег, а когда поднялось тусклое зимнее солнце, нашли минералку и телевизор и посмотрели сказку "Три орешка для Золушки". А потом пошли домой. Серега и Михалыч мирно спали, охраняя покой полярной станции.
А дальше ничего не было. На этом все хорошее у нас Лешкой закончилось. Он потом пытался меня зарезать, потом плакал, стоял рядом на коленях всю ночь, писал покаянные стихи, начал как-то совсем уж дико и истерично врать, уходил ночью в лес, куда-то ехал автостопом, забирали его в дурку, но выпустили, а потом он затеял торговлю гашишем. Но еще до этого мы разошлись. Насовсем. И никогда уже больше не виделись.
ЗЫ: Фиг знает, зачем написала.