Женщина с каменным лицом
Я хочу рассказать о своем первом опыте работы с клиентом «с улицы», опыте, который научил меня оставаться в терапевтической позиции, не сливаясь с болью клиента, а также лучше ощущать свои границы.
Итак, клиентка, назовем ее Инна, женщина 31 года, не замужем, детей нет, работает экономистом в государственном учреждении. Обратилась за помощью в повышении самооценки. Прийти ко мне ей посоветовали наши общие знакомые, причем о первой встрече договаривались они, объяснив это тем, что Инна очень застенчивая.
Во время первой сессии у меня было впечатление, что рядом со мной находится не просто застенчивая молодая женщина, а запуганный ребенок. Будучи привлекательной женщиной, Инна выглядит как подросток. Не оформившиеся женские формы и поведение провинившейся беспомощной девочки в контрпереносе пробуждают во мне отцовские чувства. В первое время работать с ее запросом не представлялось возможным, поскольку она ожидала, что терапевт должен каким-то чудесным образом повысить ее самооценку. На вопросы о том, какая она сейчас, и какой хотела бы себя видеть, ответила: «Хочу быть достойной уважения». Получить более развернутый ответ не удалось.
Тогда я направил свое внимание на ее семейную историю и взаимоотношения с близкими людьми. Она начала рассказывать про двух своих младших братьев, отношения с которыми у нее были теплыми и дружескими. В голосе звучали покровительственные нотки. Она фактически заменила им мать, поскольку матери было «не до них». Рассказывая это, Инна даже выглядела взрослее. Однако, когда речь зашла о родителях, она снова замкнулась. «Отец - алкоголик, и я с ним не общаюсь, а с матерью вижусь редко. Мне не хочется об этом говорить».
Позже она рассказала, что мать всегда унижала и била ее, называла «грязным отродьем», а однажды чуть не убила. При каких обстоятельствах это случилось, говорить отказалась.
Наше общение (контактом в гештальтистском смысле этого слова я его назвать не могу) по большей части поддерживается мной, и я чувствую себя то специалистом по разминированию, то отцом очень ранимого ребенка. По прошествии 17 встреч ситуация изменилась незначительно, но я испытываю к ней уважение уже за то, что она не бросает терапию, хотя я вижу как ей непросто.
Инна почти не смотрит мне в глаза. Когда я обратил на это ее внимание, она сказала, что ей так проще со мной общаться, но дальше этого объяснения мы не продвинулись.
Т: Что означает «проще»? Тебе страшно смотреть мне в глаза, или стыдно, или…?
И: Мне так проще думать, вспоминать.
Т: О чем?
И: О том, что я рассказываю.
Т: Если тебе не трудно, посмотри на меня. А то я даже глаз твоих не успел разглядеть.
И: Не хочу.
Т: Почему?
И: (Ее лицо, и без того не обремененное мимической деятельностью, становится «каменным».)
В дальнейшей работе я не раз сталкивался с такой ее формой разрыва контакта. «Каменное» лицо означало приблизительно следующее: «Ты такой же, как и он/она/они. И тоже хочешь сделать мне больно». Практически любые мои попытки вербально восстановить контакт в этот момент отзывались эхом в тишине. Меня озадачивала эта детская форма сопротивления, как впрочем, и раздражала и вызывала сочувствие одновременно. Мне очень хотелось узнать, что Инна чувствует в такие минуты. Страх? Стыд? Обиду? Злость? Было ощущение, что все это присутствовало одновременно. Во время очередного «окаменения» я решился на агрессивное действие, стараясь смягчить его вербально.
Т: Я вижу, что тебе сейчас очень непросто говорить со мной, может быть даже больно. Я очень хотел бы помочь тебе справиться с этой болью, но совершенно не понимаю, про что она. Поэтому прошу у тебя помощи. Расскажи, что с тобой происходит сейчас? (С этими словами я придвинулся и коснулся ее колена.)
И: (В этот момент она резко дернулась, подалась назад, и тут я, наконец, на секунду встретился с ней глазами. В них я увидел ужас.)
Т: Прости, я, кажется, напугал тебя. (Отодвигаюсь, всем видом показывая, что этого больше не повторится).
Через несколько секунд на всегда бледном лице Инны появились красные пятна, к ужасу прибавилось что-то еще, похожее на растерянность и стыд, она села ко мне полуоборотом и почти плакала, находясь в крайнем замешательстве.
Т: (Сначала я растерялся, не знал, что предпринять, и сам выпал из контакта. Затем, отдав себе отчет в том, что ничего реально ужасного не сделал, решил продолжить). Прости, Инна. Я, в самом деле, не хотел причинить тебе боль. Я сейчас нахожусь в растерянности и не знаю, можем ли мы двигаться дальше. Ты в состоянии со мной разговаривать?
И: (Медленно кивнула головой).
Т: Расскажи, пожалуйста, что с тобой сейчас происходит? Что ты чувствуешь? Я очень хочу понять.
И: Не буду.
Эта сессия так и закончилась. Она была третьей по счету. Я думал, что Инна уйдет из терапии, но она не только пришла на следующую сессию, но и стала более открытой, хотя это нужно рассматривать только в ее системе координат. Эту большую открытость она впоследствии объяснила тем, что смогла поверить в мои чистые намерения, и что я ее «не лапал». Выяснилось, что с «чужими» мужчинами она может общаться только на формальном, символическом уровне. Если кто-то из них пытается приблизиться или не дай бог заинтересоваться ею как женщиной, это вызывает у нее ужас. О природе этого ужаса говорить не хочет.
Т: Расскажи, какая ты женщина?
И: Ты что, не можешь увидеть во мне просто человека? Похоже, у вас, мужиков, одно на уме.
Т: Прости, а что именно?
И: Сам знаешь.
Т: Ну, если бы знал, не спрашивал.
И: Не хочу об этом говорить.
Т: Ну ладно. Тогда расскажи мне про тех людей в твоей жизни, которых ты любишь.
И: Братьев своих, особенно младшего.
Т: Ты говорила, что они уже женаты, имеют детей, в общем, большие уже дядьки?
И: Какие там «дядьки»! Дети еще совсем.
Т: Похоже, тебе не очень хочется, чтобы они взрослели. А ты уже взрослая тетка? Как чувствуешь?
И: Нормальная.
Не говоря уже о неразвитой женской идентичности, Инна вообще очень инфантильна в отношениях, и я часто ощущал себя скорее воспитателем, чем терапевтом. Но когда речь заходила о ее участии в воспитании двух своих младших братьев в детстве, а сейчас и их детей, то она преображалась и становилась намного взрослее. У меня сложилось впечатление, что это одна из немногих сфер ее жизни, где она чувствует себя «достойной уважения». Впоследствии это мое предположение подтвердилось.
Инна выросла в деревне. Ее отец по тамошней традиции пил по-черному. Теплых отношений с ним она не знала. Но что привлекло мое внимание, так это ее стремление побыстрее проскочить эту тему. Когда я пытался вернуться к ней снова, тревога Инны просто зашкаливала: «каменное» лицо, оцепенение, дыхание почти отсутствует. У меня родилась метафора: испуганный зверек, который хочет сделаться невидимым. Я тогда подумал, что в теме ее отношений с отцом сокрыта какая-то тайна, и мне очень хотелось про нее узнать. Где-то после 10 сессии Инна решилась сделать пробный шаг и рассказала, что однажды в детстве отец сделал ей «очень-очень плохо». Говоря это, она сильно плакала, буквально рыдала, сотрясаясь всем телом. При этом она закрывала лицо руками и немного отворачивалась от меня. Я очень включался на ее страдания, даже пугался. Мне казалось, что она не сможет выдержать эти переживания, и с ней сейчас что-нибудь случится. Помня прошлый опыт, я не мог броситься утешать ее, и поэтому старался поддержать ее только словесно. Надо сказать, что Инна плакала или почти плакала на сессиях довольно часто, и мне не казалось, что это осознаваемые манипуляции.
Мать Инны работала в сельсовете каким-то «начальником». По местным меркам она была важной птицей. По рассказу Инны, она жила «для людей», постоянно занимаясь какими-то общественными делами. Характерной чертой их взаимоотношений было тотальное обесценивание Инны: это и грубые оскорбления, и обесценивание достигнутого, и «программирование» будущего. Инна довольно неплохо училась в школе, однако мать видела в ней только «тупую дебилку» и выражала уверенность, что ее наивысшая перспектива - работа на ферме, а уж про поступление в институт даже видеть сны вредно. Мать часто унижала ее в присутствии колхозной общественности, и из-за этого (как считает Инна) вся деревня относилась к ней как к ничтожеству.
Я слушал ее рассказ с комом в горле, и мне казалось, что потребуется уйма времени, прежде чем этот «гадкий утенок» превратится в «прекрасного лебедя», настолько тяжело ей было говорить со мной. Тем не менее, она говорила.
Я осторожно спросил ее о том случае, когда мать «чуть не убила» ее. На мое удивление Инна, хоть и не охотно, но стала говорить об этом.
И: Мне не очень хочется об этом рассказывать. Да я и помню-то плохо.
Т: Сколько тебе было лет тогда?
И: Лет 5.
Т: Да, много времени прошло. А что запомнилось лучше всего?
И: (Пауза. У меня ощущение, что дело не в памяти, а в сложности говорить об этом.) Орала она (мать) сильно. У нее было лицо как из ужастика.
Т: Ты что-то сделала?
И: Нет. (Отвернулась).
Т: А в чем причина?
И: Она думала, что… Да не знаю я.
Т: И что она сделала?
И: Начала меня избивать. (Плачет).
Т: Мне хочется тебя как-то поддержать, но я не знаю как. (Пауза). Можешь рассказать, что было дальше?
И: Я помню, что она открыла подпол. Орала очень громко с ненавистью в голосе. Потом взяла меня за волосы и швырнула туда.
Т: Какой ужас! Что, прямо так и швырнула? И что было потом?
И: Помню только, что было очень больно. (Пауза). Я потеряла сознание. У меня было сотрясение мозга, сломаны рука и ребро. Мать оставила меня там на несколько часов. Когда я очнулась, мне было так больно, что я даже кричать не могла. (Сильно плачет). Мне было так страшно в темноте. Я думала, что умру.
Т: А что мать?
И: Кто и как меня доставал оттуда, я не помню. Помню больницу, я все время плакала, всех боялась. Долго там лежала.
Я обратил внимание на различие в том, как Инна рассказывала об отношениях с отцом и с матерью. В обоих случаях она сильно плакала, но как-то по-разному. Я попросил ее рассказать о ее чувствах к обоим родителям. Ей это далось не просто и не с первого раза. Ясных ответов я не получил, но все же удалось выяснить, что Инна испытывает чувство вины и ничтожности из-за того, что у нее произошло в детстве с отцом. Эти чувства она, конечно же, получила в дар от матери, которую и теперь боится. Кроме страха, очевидно, присутствует сильная обида и злость, но говорить о них она не может, как будто не имеет права на эти чувства.
Совсем недавно она смогла рассказать мне о том, что у нее произошло с отцом. Когда ей было около 5 лет, он каким-то образом заставил ее «поиграть» с его гениталиями. Хоть это и должно было стать их секретом, Инна все же поделилась им с мамой. Далее было то, что я описал выше: подпол, больница и бешеные «материнские» чувства. Что касается чувств к отцу, то она демонстрирует признаки жуткого стыда, но говорить о нем не может.
Мне было любопытно, как Инна при всей своей закрытости взаимодействует с социумом, и я поинтересовался ее работой, взаимоотношениями с коллегами т.д. Она заявила, что ненавидит свою работу экономиста. На вопрос, почему не поменяет ее, ответила, что «работу сейчас найти не просто, боюсь остаться не у дел». В результате довольно длительной беседы мне удалось выяснить, что Инна совершенно безынициативно подходит к своим служебным обязанностям. Ей поручают только ту работу, которая не требует принятия каких бы то ни было решений. При этом она неоднократно жаловалась мне на низкую зарплату в сравнении с другими сотрудниками. Когда я обратил ее внимание на очевидное несоответствие ее финансовых запросов и отношения к работе, она ответила, что «на такой работе должны платить только за то, что я туда прихожу». Я, наверное, ни разу не слышал от Инны, чтобы она говорила о своих ошибках. Если происходит что-то, что ее не устраивает, то ответственность за это лежит всегда на окружающих. Дружбу она ни с кем не водит, хотя была бы не прочь. Что мешает?
И: Боюсь, что меня обидят, если я подойду слишком близко.
Т: А как они могут сделать это?
И: Ну, скажут, что я какая-нибудь дефективная (краснеет).
Т: И что с тобой тогда?
И: Буду плакать.
Т: Похоже, для тебя очень важно чувствовать признание окружающих?
И: Да, но вряд ли я когда-нибудь его получу. Я невезучая, и мне чаще встречаются злые люди. Вот и на работе ко мне относятся не слишком тепло, даже иногда делают вид, что не замечают меня.
Т: А ты могла бы допустить, что сама вносишь какую-то лепту в такое отношение к тебе?
И: Я никому ничего плохого не делаю (слегка обиженным тоном).
Иногда я замечал, что Инна как бы интересуется психологией, спрашивает о значении некоторых психологических терминов (которые я не употреблял), хотя раньше не касалась психологии никаким боком. Я вспомнил из ее рассказа, что когда-то она намеревалась учить английский язык, потому что это делала ее знакомая, к которой она относилась с уважением. На мой вопрос, зачем ей нужен английский, Инна ответила: «Ну, как же! Тот, кто знает иностранный язык, уже чего-то стоит».
У меня сложилось впечатление, что, не имея сформированной идентичности, она пытается построить ее, подражая тем, кто «чего-то стоит». Я попросил ее описать некий собирательный образ человека, который, по ее мнению, заслуживает уважения. Инна стала говорить о конкретной знакомой, с которой она хотела бы дружить, но что это невозможно, поскольку «это - птица не ее полета». Эта знакомая - ну просто эталон для нее. Подражая ей, Инна читает те же книги и журналы, старается так же одеваться, мечтает изучить английский, и т.д. И все это для того, чтобы «заслужить уважение».
Т: Давай пофантазируем. Представь, что ты - это твоя знакомая. Опиши себя. Какая ты?
И: Ну, я умная, много чего умею, могу смело говорить, даже кричать, не боясь, что меня поднимут на смех или накричат в ответ, я умею вести дела и знаю, что не опозорюсь.
Т: Я ничего не услышал про то, какая ты женщина.
И: Я красивая. Умею нравиться мужчинам (голос становится бесцветным).
Т: Ты сейчас снова Инна. Представь, что все это было сказано твоей знакомой о тебе. Как тебе это слышать?
И: (смущаясь) Не-е! Это не про меня. У меня как раз все наоборот (густо краснеет).
Т: Что с тобой сейчас? Ты как будто стыдишься?
И: Не знаю… Может быть. Я хотела бы такой быть.
Т: А давай попробуем. Произнеси громким твердым голосом следующую фразу: «Я умная, красивая женщина!»
И: (после некоторых препирательств произносит эту фразу, как будто делая одолжение).
Т: (с иронией) О! Какой напор, какая сила! … Ни капли не верю. Убеди меня.
И: (повторяет с обидой в голосе) … Что ты из меня дуру делаешь! Не буду больше повторять.
Т: Ты сейчас злилась намного убедительнее, чем произносила эту фразу. А если я тебе скажу, что ты умная и красивая, как тебе это?
И: Хм... (смотрит в сторону).
Узнав немного о ее внутренней феноменологии, я решил уделить больше внимания работе на границе контакта. Не рассчитывая особо продвинуться на этом пути, я все же посчитал, что пришло время попробовать. Мне хотелось помочь ей сформировать свою идентичность, помочь ей «вырасти», чтобы она почувствовала большую независимость от необходимости внешнего признания, и получила больший доступ к своим собственным потребностям.
Трудно не заметить ее особое отношение к мужчинам. Одних она боится, других, похоже, старается не воспринимать как мужчин. Когда Инне было 23 года, обстоятельства сложились так, что она около года жила в одной комнате с двумя двоюродными братьями. В данный момент она участвует в долевом строительстве однокомнатной квартиры вместе со своим родным братом. Когда я обратил ее внимание на то, ей придется жить с мужчиной в одной комнате, она ответила: «Ну и что! Это же мой брат». Двоюродные братья тоже не воспринимаются как мужчины, потому что: «Я же воспитывала их с детства, они мне как дети». Хотя разница в возрасте у нее с ними около 4-5 лет.
Т: Что ты можешь рассказать о своих отношениях с мужчинами?
И: А что о них рассказывать, нормальные отношения.
Т: У тебя есть бой-френд?
И: (напрягается) Нет (защищаясь). А что, обязательно должен быть?
Т: Нет, не обязательно. Просто я вижу перед собой красивую молодую женщину, вот и захотелось полюбопытствовать. Тебе сложно говорить об этом?
И: Я не понимаю зачем. Других тем нет что ли!
Т: Мне очень хочется узнать про эту сторону твоей жизни. Расскажи, пожалуйста, какие мужчины тебе нравятся?
И: (после паузы) Взрослые, порядочные, умные.
Т: Взрослые? А ты разве не взрослая? Не очень понимаю.
И: Ну, я имею в виду, старше меня.
Т: Я тоже старше тебя. Я тебе нравлюсь?
И: (лицо покрывается красными пятнами) Мне нравится, что ты мне помогаешь.
Т: А как я это делаю?
И: Разговариваешь со мной, может даже уважаешь (тревожно).
Т: Действительно уважаю. Но когда ты так говоришь, я чувствую себя твоим покровителем, но необязательно мужчиной. Заранее извини за откровенный вопрос, какие мужчины тебе нравятся с сексуальной точки зрения?
И: Не задавай мне этот вопрос, иначе я больше не приду.
Т: Расскажи, за что ты себя уважаешь?
И: Я люблю заниматься с детьми. Они меня любят. Вот и о братьях я заботилась в детстве, даже мать это оценила однажды.
В отношениях с детьми Инна чувствует себя комфортно, и это единственная сфера, которую мне пока удалось обнаружить, где она достаточно свободна в контакте. В детстве мать поручала ей заботу о двух младших братьях, и через эту заботу Инна пыталась получить хоть какие-то любовь и «уважение» от нее.
Работая с Инной, я еще не раз осторожно касался темы ее не развитой сексуальности. Она смогла сказать мне (хоть и не прямо), что у нее никогда не было интимных отношений с мужчиной. Похоже, у нее даже такая потребность на сегодняшний день отсутствует. Для нее в порядке вещей то, что месячные посещают ее приблизительно один раз в три месяца.
Завершая свой рассказ, хочу сказать, что работать с Инной не просто, но интересно. Я действительно уважаю ее за мужество, которое ей требуется для продолжения нашей работы, и благодарен за ее растущее доверие. За время нашей работы она стала чуть более открытой, реже предъявляет «каменное» лицо. Проблемные темы перестают быть табуированными, и все больше появляется места для обсуждения чувств.
Говорить о повышении ее самооценки пока не приходится. Клиентка плохо представляет, какая она сейчас, какой хотела бы быть, с трудом осознает и почти не выражает свои чувства, мало что понимает про свои потребности. По сути, ее запрос о повышении самооценки также не совсем отражает ее собственную потребность, а скорее является проекцией интроекта, которым ее «одарила» мама. Направлением своей дальнейшей работы вижу помощь в установлении большего контакта с чувствами и осознавании потребностей, попутно прорабатывая содержимое personality. Впоследствии надеюсь помочь Инне научиться выстраивать контакт с окружающими.
Кроме частых слез и даже рыданий, сложность для меня в работе с Инной составляли длительные паузы, которые она «брала» по ходу работы в сессии. Во время тягостного молчания у меня включалось чувство вины из-за того, что я должен что-то сделать, чтобы мы смогли продвинуться дальше. Мне требовались определенные усилия, чтобы не идти на поводу у этого чувства.
Понимая, что Инна травмирована в раннем детстве и многие ее раны до сих пор очень болезненны, я готов к длительной работе в надежде, что в нашем контакте ей удастся осознать и принять себя такой, какая она есть, и не прятаться за «каменной» маской.
http://gestalt-by.org/?&r=book_s&sod=065