"Коснемся вкратце раннего периода жизненной истории такой женщины, который я реконструировала по результатам психоаналитической работы со многими пациентками, страдающими истерической симптоматикой. В этой истории сыграли свою роль оба родителя. Каждый из них, сам того не ведая, внес значительный вклад в формирование истерической организации личности женщины. Мать этой женщины, как правило, была не в состоянии создать адекватную эмоциональную поддерживающую среду для своего ребенка, который по существу нуждался в значительно большем, чем она могла дать. Она не могла ни удовлетворить потребности маленькой девочки, ни контейнировать или хотя бы просто вытерпеть переживаемые дочерью негативные аффекты, возникающие в ответ на массированную депривацию и фрустрацию со стороны матери. Это - ребенок, которого мать не могла понять.
Одна из моих пациенток рассказывала, что у нее был любимая игрушка - заяц, которого она, не взирая на свою любовь, имела обыкновение захватывать двумя руками за нижнюю часть туловища и изо всех сил трясти. Сначала эту «процедуру» девочка осуществляла в шкафу, тайком от всех. Спустя время, она уже не таилась и трясла своего любимца просто в комнате. Никто не мог разгадать, что все это значит и почему она это делает, да и не пытался понять. Со слов самой пациентки, мать и сейчас любит говорить о том, что в детстве ее было совершенно невозможно понять. Загадочную девочку отвели к врачу, но ответа не получили.
Продолжение этой истории включим в наш собирательный сюжет, клеточкой которого она является. Для того, чтобы как-то существовать на фоне избыточной, неконтейнируемой матерью тревоги, девочка должна оставаться в симбиотическом слиянии с нею, без каких либо попыток сепарироваться от нее. Ребенок растет лишь в качестве отражения желаний своей матери. Однако потребности девочки в существовании в качестве автономного человеческого существа, которые предполагаются закономерностями развития личности ребенка, все сильнее заявляют о себе. И в то же время она все больше переживает страх, рискуя быть брошенной матерью, если осмелится заявить о своих желаниях, не совпадающих с материнскими.
В Эдипов период девочка переключается на отца. Отцу, которому нередко не хватает любви и внимания эмоционально отстраненной (часто раздраженной и не довольной им) супруги, эмоциональное влечение дочери дает ощущение радости и тепла. Рядом с ней он бессознательно фантазирует об обретении объекта любви и душевного друга, по отношению к которым он обладает властью (в отличие от своей жены, матери девочки, где этой власти он лишен). Девочка вновь попадает в кабалу: на сей раз, она вынуждена быть отражением желаний и потребностей отца.
Завершающие кадры истории - большая часть собственных влечений ребенка не находит удовлетворения ни в доэдипальный (оральный, анальный) период психосексуального развития, ни, тем более, на генитальной стадии. Соединение девочки с отцом как своего рода «суррогатом» матери приводит к отклоняющемуся формированию зрелой взрослой женственности - замедлению или даже к остановке в данной линии развития. Анализируя воспоминания моих подопечных, я прихожу к выводу, что основные конфликты, связанные с обязанностью быть отражением чьих-то желаний, лежат в большинстве случаев в сфере отношений отец - дочь. Слова одной из моих пациенток - наглядный пример отцовской тирании с самыми благими намерениями: «Папа заставлял меня срисовывать женщин в стиле « Fantasy ». Они ему нравились. А мне это страшно не нравилось, но что я могла сделать?».
Кассандра, мифический персонаж, используемый юнгианской глубинной психологией в качестве прообраза истерической женщины, считает себя любимицей отца. Криста Вольф в одноименной повести ( Wolf , 1984) подробно описывает историю отношений Кассандры и ее отца, основанную на литературном прочтении мифологических фактов. Рассказывая об отце, Кассандра говорит: «Наша близость, как это часто бывает между мужчинами и женщинами, была основана на том, что я его знала, а он меня не знал. Он видел во мне свой идеал; предполагалось, что так будет всегда» ( Wolf , 1984, pp .50). Но это отцовское ожидание оказывается для дочери непосильной ношей. Она (хотя и только иногда) не соответствует его желаниям и ожиданиям. И когда она с ним не соглашается, все, как в мифе, так и в реальной жизни, обращается против дочери.
Дело осложняется еще тем, что мать выступает, скорее, в роли неистовой соперницы, испытывающей по отношению к дочери зависть и ярость в связи со сложившейся близостью ее взаимоотношений с отцом. Атмосферу крайне напряженного соперничества между дочерью и матерью, порой переходящего в войну, достаточно точно описывает и Карен Хорни в своей «Переоценке любви…» ( Хорни , 1997).
Сложившаяся внутрисемейная ситуация неумолимо приводит душевное состояние девочки к бессознательно переживаемому и полностью завладевающему ей фантазму внутренней борьбы между «мужским» и «женским». Сражение полов между родительскими фигурами, представляющими приматы объектов «мужского» и «женского», которое имеет место быть во внутриличностном мире женщины, с наибольшей выразительностью звучит в словах Кассандры (вновь обращаюсь к повести Кристы Вольф): «Внутри меня постоянно происходила борьба. Я считала, так и должно быть. Два непримиримых врага выбрали мертвый ландшафт моей души в качестве поля битвы и вступили в сражение не на жизнь, а на смерть. Между мной и невыносимой болью оказалось только сумасшествие» ( Wolf , 1984, pp .60).
Моя пациентка об отношениях с отцом и матерью (и даже другими людьми) тоже говорит, используя метафору гладиаторского боя. «Это сражение плохо с двух сторон: либо умираю я, либо я убиваю их. И выбираю: лучше «умереть» самой. Я «умираю» и становлюсь безвольной куклой, и они ведут меня, куда хотят, и если я скажу, что я не пойду, я не хочу туда, - я точно их потеряю. Я не хочу так. Хочется на своих, а не только на их условиях».
Возможно, такое сражение полов возникает в попытке уничтожить устрашающее, насилующее мужское начало. Для этой составляющей внутриличностного объектного поля я выбрала используемое в психоанализе название - «мужское» (Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б., 1996, с.232). Девочка смотрит на отца глазами матери и защищается, пытаясь сохранить себя. Одно из двух - либо она будет вынуждена уничтожить «мужское» внутри себя либо «психологически умрет», аннигилируется сама. Страх перед собственной агрессией, исходящий из ее внутренних объектов «мужского», обращает женщину к воинствующей женственности. Она становится властной, истребляющей мужчин Медеей, валькирией.
Если же «военная кампания» проиграна и не «мужское», а именно «женское» (воинствующее «женское») внутри уничтожено, остается еще одна возможность продолжить жизнь после аварии в «энергосберегающем режиме», сохраняя в себе остатки женственности. Разворачивающиеся внутрипсихические действия в «войне полов», приводят к регрессу на начало фаллической стадии «открытия» различия полов, на «фазу отказа от признания этих различий» (Узер М., 2001, с.39). Подобрать соответствующие слова или метафоры, для точного описания переживания женщиной бессознательных фантазмов спутанного состояния сексуальной идентичности оказывается непросто. Нашим сознанием это может быть воспринято двояко: «не женщина и не мужчина» или, напротив, «и женщина и мужчина». Может быть более ясными для понимания этого состояния инкапсулированной в самом ее зачаточном состоянии женственности окажутся слова самих моих пациенток, сказанных с горечью о себе: я - «женщина - вещь», «маленькая бесполая куколка», «ненастоящая девочка».
Таковы метаморфозы «женского» и их внутренняя динамика. Далее я хотела бы более подробно остановиться на специфике образов, возникающих в процессе патологических трансформаций объектов женского. Но прежде еще одно отступление, которое поможет нам почувствовать грань между нормой и патологией. В качестве преамбулы к размышлению о «нормальностях» и «ненормальностях» женской души я выбрала любимую нами всеми с детства сказку."
автор: О.Н.Павлова