Альпакоча - Земляное озеро
Альпакоча - Земляное озеро
Андрей Шляхтинский
"Клуб путешествий Андрея Шляхтинского"
www.amazanga-adventure.ru
…и с той поры каждый раз, как луна-Килья поднимается из-за леса, жена-Филюку плачет: «Куда же ушел мой муж».
В тот вечер луна так и не показалась из-за деревьев, а потому жена не плакала по своему мужу, словно позабыв о горе. Мало кто обратил на то внимание. Хотя, сказать по правде, лучше бы она лила слезы навзрыд. Но нет. Тогда, скорее уже ночью, нежели вечером, лишь звезды мерцали и струились в густой непроницаемой черноте. Мерцали над головой и струились, отражаясь в еще более черных, чем небо, водах озера, окруженного со всех сторон старым лесом, подступившим к самому берегу и даже сползшим с него. Подступившим черной изрезанной стеной, отделившей грифельную черноту неба от смоляно-вязкой зеркальной глади.
Восемь ярких звезд Уайрачина, вытянувшись вдоль Уагра Ньямби - Млечного пути, медленно ползли к зениту. На западе, словно в такт им, старший из братьев-близнецов - Чищанга Йяйя - неспешно уходил с небосвода и уже нетвердо мерцал, путаясь в кронах самых высоких деревьев. Пасть Каймана - Лягарту Кастуна, раздвоилась, одновременно готовая поглотить зазевавшуюся жертву и сверху, и снизу, но пять тесно сжавшихся звездочек Уата Уауа - братьев-одногодков, сдерживали ярость чудовища.
Узкое старое-престарое каноэ медленно скользило вдоль густо заросшего берега, тихим плеском легкого однолопастного весла сея панику среди спавших в склонившихся над водой ветвях гоацинов-щанщу, которые спросонья, да в потемках, лишь хлопали крыльями, не зная, куда деваться от неведомой опасности. А может это не щанщу, а большие камукуй - сразу не разберешь.
Старший из двух моих спутников напу-руна - Эль-Хоакин «Чичику», застыв тенью на носу, поджав ноги и глядя прямо по курсу, изредка давал указания своему восьмилетнему племяннику Кристиану, правившему на корме. Бог знает как, но в этой непроглядной тьме, обступавшей нас со всех сторон, он находил верное направление. Наконец, каноэ, качнувшись, уткнулось носом в топкий берег. Здесь, чуть поодаль от кромки воды, угадывалась прогалина, которой и суждено было стать местом нашего ночлега.
Вряд ли кто уже скажет, даже старики, почему это озеро-лагуну назвали Альпакоча - «земляное озеро». Оно мало чем отличается от множества таких же маленьких озер, что спрятаны по сельве вдоль Типутини. И, когда дожди переполняют его водой, оно точно также как и остальные, соединяется с рекой протокой. Тогда, в сезон ливней Тамья Килья, по ней в Альпакоча заплывают огромные черные кайманы, путешествующие с верховьев реки вниз по течению вместе с высокой водой. Сейчас в лагуне остались в лучшем случае маленькие, не длиннее метра, молодые кайманчики. По крайней мере, охотники, побывавшие здесь пару недель назад, не видели крупных руна лягарту, изредка достигающих шестиметровой длины и, не в пример «белому» крокодиловому кайману, нападающих на людей и переворачивающих каноэ.
Хлюпая по прибрежной жиже сапогами, мы выгружаем на сухое место нехитрый скарб: три маленьких рюкзака со сменной одеждой, противомоскитной сеткой и клеенкой от дождя, котелок под рыбу да банку с солью. Не теряя более времени, Эль-Хоакин отчерпывает набежавшую из трещины в борту воду и мы, отталкивая увязшее носом каноэ, отчаливаем…
И без того верткая, долбленка становится еще менее остойчивой, когда Чичику выпрямляется во весь рост и принимается распутывать длинную сеть. Старая, спутавшаяся - в ней больше прорех, чем ячей. Немного подумав, он решает ставить ее поперек озера, почти перегораживая его. Один конец привязывает к воткнутому в дно длинному шесту, а другой тянет к противоположному берегу, к свисающим кустарникам. Маленький Кристиан - «Мачин», неторопливо подгребает веслом по мере того, как все новые и новые метры полотна скрываются в глубине.
Вот и берег, заросший так густо, что выбраться на него кажется невозможным. Ветки, сухие белые сучья, притопленные стволы деревьев в луче фонарика меняют очертания, двигаются, извиваются словно призраки. Эль-Хоакин вяжет конец и дает команду племяннику отгребать назад.
И снова легкий плеск весла. Его едва слышно среди многоголосья звуков, доносящихся из ночи, живой, пульсирующей. Неистово плещется рыба, где-то булькает, что-то падает в воду. Звенят цикады и кузнечики, и совка-бульюкуку как обычно поет, невидимая в надежно укрывшей ее темноте.
Воздух медленно остывает, и легкая прохлада окутывает все вокруг, заставляет время от времени поеживаться. Чтобы не уснуть, я отчерпываю ладонями быстро прибывающую воду, в то время как Чичику, стоя на носу с зажатой в руке длинной острогой, шарит лучом по глади озера. Легкая, прочная, с наконечником-«вилкой» из стальной проволоки, она хороша и для мелких кебрад, и для реки, и для лагуны. Никакая средних размеров рыба не может устоять против этой остроги. Она настигает и колючего сомика-пикалона, и зубастого пашина, и отважную, сильную корбину. Разве что закованные в прочную костяную броню карачама да большой скат-хвостокол - райя, не всегда поддаются острым зубцам. Но белесой, неторопливо плывущей, словно парящей в потоке света почти у самой поверхности бокачико не уйти. Точный молниеносный выпад, и рыбешка длиной с ладонь и почти такой же ширины уже извивается и бьет хвостом на дне каноэ, пронзенная навылет.
Метрах в восьмидесяти от первой мы находим место для второй сети: на сей раз озеро будет перегорожено от берега до берега. Чута!… Из темноты навстречу каноэ выплывают изогнувшиеся над самой водой, усеянные иглами стволы пальм чонтилья. Словно руки, они тянутся с суши над водой на несколько метров, а потом вдруг взмывают вверх и распускаются небольшой, но густой шапкой листьев.
Кое-как уворачиваясь от колючек, крепим один конец сети, и на манер первой Чичику принимается ставить ее, по ходу распутывая. Эта - еще более старая, изодранная, перекрученная - обещает немало хлопот. Тьма непроницаемая. Хочешь - режь ножом, хочешь - схвати рукой. Небо, до того ясное, теперь затянуло легкой облачностью, скрывшей слабые звезды и окружившей неживым ватным светом самые яркие. Я не вижу ничего, кроме лица да рук Эль-Хоакина, мелькающих в луче фонаря. Каноэ раскачивается, черпая и без того быстро прибывающую воду. Чичику отплевывается и отфыркивается от мошкары, летящей на свет фонарика, висящего у него на вороте футболки. Сверкают брызги и окатывают с головой, когда кусок рваной сети с шумом бьет по воде. Сеть запуталась основательно, и Эль-Хоакин в конце концов начинает негромко ругаться. Что называется, «без души», но в таких выражениях, что я понимаю едва ли треть сказанного.
Неправдоподобно медленно, но лес все же приближается; еще немного - и все, сеть поставлена, конец мучениям. Возвращаемся вдоль самого берега, вспугивая спящих птиц. Что-то осыпается, бьется о землю и кажется, что это какое-то из ночных животных шебаршится за непроницаемой чернотой деревьев. Тут треснет, там зашуршит. Над головой просвистели крыльями утки-невидимки. Плеск играющей рыбы не прекращается ни на мгновение. Чичику в полголоса замечает, что, наверное, быть дождю: рыба всегда гуляет перед сильным ливнем.
В луче фонаря, шарящего по сторонам, зажигаются угольки глаз маленького руна лягарту, лежащего на полупритопленном суку. Другой затаился у берега под корягой. В угольной черноте леса на мгновение вспыхивают и гаснут салатовые маячки светляков. Айяшилью, как их зовут кичуа из этих мест; «ногти чертей». Есть поверье, что жуки-светляки это обломившиеся когти лесных чертей. Да и по форме насекомые напоминают коготок. Когда черти копают землю или таскают дрова, они иногда теряют ногти на руках. Считается, что айяшилью могут нести болезни: у чертей под ногтями скапливается грязь точно также как и у людей.
Очередной сильный всплеск в дальнем конце лагуны пробуждает в памяти рассказы о супаи, живущем в глубине озера. Знахарь Анхель как-то рассказывал о Яку Уарми - Водяной Женщине, которая охраняет Альпакоча, сторожит рыб и зверей. Он говорил, что это полуженщина-полурыба, супаи, иногда оборачивающийся огромной анакондой. Все жители маленькой деревни-общины Льянчама помнят случай, когда чем-то недовольная Яку Уарми в облике змеи-яку мама перевернула каноэ с охотниками. Перепуганным мужчинам кое-как удалось выбраться на берег, после чего мокрые, но живые все спешно вернулись по своим семьям. Спустя несколько дней мужчины, захватив с собой товарищей, отправились посмотреть, что сталось с каноэ, и очень удивились, найдя его на берегу шагах в сорока от кромки воды.
Вспоминаю, как незадолго до отъезда из России прочитал у Бейтса: «Во всем Амазонском крае туземцы верят в существование какой-то чудовищной водяной змеи, как говорят, во много десятком фатомов длиной, которая появляется то тут, то там, в разных местах на реке. Ее называют «маи д’агуа» - матерью, или духом, воды. Этот миф, связанный, без сомнения, с тем, что иногда встречаются сукуружу необыкновенно больших размеров, имеет множество разнообразных форм, и об этих фантастических легендах толкуют стар и млад у костров в глухих поселениях».
Вот быть может и сейчас супаи готовит какую-нибудь пакость из тех, что они так любят подстраивать охотящимся и рыбачащим в монте людям. Нет, не спроста столько рыбы. Не зря же говорили старики, что где зверь или рыба, там и анимасу - так еще называют в этих местах лесных чертей.
Говорили, что Яку Уарми, полюбив охотника и желая навсегда оставить его для себя, посылала ему множество рыбы, уводя все дальше и дальше в лес от человеческого жилья, пока тот бесследно не пропадал в монте. Кто знает, может быть и нам уготована та же участь…
Мысли медленно кружат в голове, но сонно, вяло, нехотя, погружая в еще большую апатию и расслабленность, когда хочется только смотреть и ничего не делать. Красный всполох зарницы на мгновение озаряет небо на востоке, а потом снова наваливается темнота. Опять и опять зажигаются тени далекой грозы. Где-то уже идет дождь…
Вот и первая сеть. Минул от силы час, как ее поставили, а рыба уже неподвижно висит в ней, застряв в ячеях жабрами. Подплываем ближе и начинаем вынимать серебристых бокачико, бросая бьющихся рыб на дно каноэ. Их огромные круглые глаза-блюдца тускло светятся кровавым рубиновым светом в луче фонаря. Маленький Мачин гребет вдоль сети, и уже скоро вся рыба выбрана, но двум бокачико удалось выскользнуть из рук Эль-Хоакина, уйти в глубину.
Пора возвращаться к оставленным на берегу вещам и устраивать ночлег: построить тамбу - укрытие от дождя, развести костер.
Сгребаем сухие листья в кучу. Чичику из стоячей сухой колоды мачете рубит мелкую щепу и стружку и вскоре его замечание, словно самому себе прошептал: «Фуэра эль дьябло!» - «Прочь, дьявол!» возвещает о рождении слабенького язычка пламени, который больше едко дымит, чем освещает пространство вокруг лагеря. На четыре воткнутых в землю шеста натягиваем тент, стелим на землю клеенку, вешаем полог от комаров. Теперь можно немного передохнуть перед тем, как плыть проверять вторую сеть. Разговаривать не хочется, поэтому просто сидим и думаем каждый о своем. Кристиан откровенно клюет носом.
Эх, луна бы сейчас совсем не помешала. Где же ты, братец Килья? Глядя в костер, я вспоминаю индейскую сказку о том, как он появился на небе. Сказку очень старую, передававшуюся от поколения к поколению, о Килья и Филюку - луне и ночном ястребе филюку, которые в прежние времена были людьми и жили на земле.
Когда-то давным-давно, говорили старики, Филюку была человеком, - рассказывал мне накануне Эль-Хоакин. Однажды, ее муж решил взобраться на высокое дерево путу йюра. Зачем? Никто уже не знает зачем. Он поднимался вверх по стволу, а жена его едва поспевала за ним. Это была очень нерасторопная женщина, и к тому же у нее спадала юбка, путаясь в ветвях и развиваясь на ветру. Видя это, муж сказал: «Раз ты такая неуклюжая, оставайся одна здесь и будь с этих пор ночной птицей филюку». И жена, услышав эти слова, обернулась ночным ястребом и полетела прочь, повторяя «филюку-ку-ку, филюку-ку-ку». Поэтому сегодня, оставшись в одиночестве на земле, она плачет, когда смотрит на луну, и ее всхлипывания - «Ньюка кусалья-лья-лья» - разносятся далеко по монте. «Мой муж, мой муж, куда ушел мой муж?», - повторяет она.
Красивая история, которую другие рассказывают иначе:
В начале времен, - говорят они, Килья - луна, была человеком, юношей. Как и рунас она жила на земле, а не пряталась в облаках и не светила с неба, как сейчас.
Этот юноша взял за привычку каждую ночь спать со своей сестрой. Конечно, он не говорил ей: «Я твой брат», поэтому девушка не знала, кто же приходит к ней. Днем Килья был как и все остальные братья - серьезным, неразговорчивым. Он не шутил со своей сестрой, не играл с ней.
Девушка подумала: «Как бы мне узнать, кто приходит надоедать мне по ночам?». И решила она нарвать плодов уиту, и черным соком их вымазать того, кто приходил каждую ночь. Так и сделала, приговаривая: «Несомненно, этот руна придет и сегодня».
Когда стемнело, и девушка уснула, пришел ее брат Килья. Только он обнял ее, как она вымазала ему лицо краской уиту. Фау!… Килья бросился бежать прочь, стал мыть лицо водой, но никак не мог смыть большое черное пятно.
«Что же мне теперь делать?», - думал он. И надумал потереть лицо рыбкой-карачама. В пустую. Но с тех пор рот у карачама испачкан черным, а лицо юноши местами немного оттерлось, но так и осталось пятнистым.
И тогда позвал он Вариса, чтобы тот в свою очередь попытался очистить лицо Килья. Вот почему по сей день рот у Вариса черный. А лицо юноши по-прежнему оставалось перепачканным.
Поэтому, превратившись в луну, Килья такой пятнистый и сейчас. Это все потому, что сестра вымазала ему лицо соком уиту. Никто точно не знает, как Бог допустил, чтобы Килья поднялся наверх. Наверное, в те времена было возможно взобраться на самое небо.
Имя же сестры Килья было Филюку. Она осталась здесь, на земле. Если бы она не была такой медлительной, должно быть, сегодня на небе было бы две луны. Но она отстала, и осталась одна-одинешенька словно вдова.
В те давние времена птичка Киуа Пишку тоже был человеком. Килья попросил его: «Помоги мне, я больше не хочу жить здесь. Я хочу подняться наверх. Помоги мне». Собрались вместе много Киуа Пишку, и стали они подниматься все выше и выше. Но перед тем Килья сказал своей сестре: «Если хочешь, давай поднимемся вместе, но поспеши». Филюку все никак не могла одеть юбку, не получалось у нее завязать и свой чумби. Каждый раз она спадала. А между тем ее брат Килья уже поднялся наверх и больше не вернулся. Он превратился в луну.
Его сестра, оставшись в одиночестве, стала ночным ястребом филюку. И теперь можно слышать, как она плачет каждый раз, когда луна выходит из-за леса: «Братец мой! Братец мой!».
Хвост у этого ночного ястреба длинный: то юбка, которая все спадала, да чумби, что развевался по ветру.
Так рассказывают о том, как Килья поднялся на небо. Килья - руна, который мешал спать своей сестре. Сегодня луна не может светить ярко, ведь лицо у нее перепачкано уиту. Она совсем не похожа на Йяйя Инди, на солнце, которое светит хорошо и дает жизнь всему, что есть на земле.
Костер прогорел, пора смотреть сети, а потом еще чистить и присаливать рыбу, чтобы не пропала.
… Хотя накануне мы и легли спать далеко за полночь, проснулись с рассветом. Быстро свернули лагерь, сложили вещи в кучу, а сами поплыли проверять и снимать сети.
Утро серое, тихое, свежее. Ожили птицы, наполнив голосами лес. Перекликались на разные лады гарапатеро и пищира, с сухой колоды доносилась барабанная дробь красноголового дятла-люнтсири. Где-то в густой кроне «пел» куту, завывая ветром в ружейном стволе: «хууу-хуууу-хууу…» Над головой в белесом рассветном небе носились маленькие стрижи, часто трепеща острыми узкими крылышками, в озере плескалась рыба.
В свете народившегося дня лагуна производила иное впечатление. Ночью казалось, что это - лишь маленький узкий и длинный залив. А где-то там, в темноте, простирается водная гладь на много сотен метров. Где-то там, в глубинах, живут супаи, огромные пятнистые анаконды и черные кайманы. Сейчас же я смотрел на густой береговой лес другими глазами. Он, как это часто случается днем, перестал быть загадочным, волшебным. Перестал быть сказкой. Колючие чонтильи, ползущие над водой, стали всего лишь пальмами, с которых свисали гнезда-чулки черно-желтых кассиков-пересмешников чиру; скелеты топляка - мертвыми стволами деревьев. Местами вьюнок так густо окутал ветви, что скрыл под собой кроны, превратив их в салатовые шапки, украшенные фиолетово-розовыми цветами, а на соседних деревьях, вот-вот готовые отвалиться под собственной тяжестью, лепились огромные бромелии, выпустившие красные стрелки соцветий. Во всем этом хитросплетении перепархивали рыже-бурые гоацины, обретшие плоть и переставшие быть лишь неосязаемым звуком над головой.
Между тем из сетей выбрали попавшуюся за ночь рыбу - нескольких бокачико и одну большую, с локоть длиной, уже уснувшую серебристо-белую корбину, сняли полотна. У пары маленьких бокачико кайманы успели отъесть головы и изжевать хвосты. Тем не менее, все мы довольны пойманной рыбой, точнее ее количеством.
А тем временем разлившееся над лесом на востоке золото подсказало, что солнце - Йяйя Инди, вышло из-за горизонта и скоро разгонит влажную свежесть подернутого туманом мира ночной сельвы. Уже совсем скоро белоснежный мачин уамани будет чертить круги в восходящих потоках воздуха, высматривая в гуще ветвей первую жертву. А до тех пор надо успеть вернуться домой…
Андрей Шляхтинский
"Клуб путешествий Андрея Шляхтинского"
www.amazanga-adventure.ru
…и с той поры каждый раз, как луна-Килья поднимается из-за леса, жена-Филюку плачет: «Куда же ушел мой муж».
В тот вечер луна так и не показалась из-за деревьев, а потому жена не плакала по своему мужу, словно позабыв о горе. Мало кто обратил на то внимание. Хотя, сказать по правде, лучше бы она лила слезы навзрыд. Но нет. Тогда, скорее уже ночью, нежели вечером, лишь звезды мерцали и струились в густой непроницаемой черноте. Мерцали над головой и струились, отражаясь в еще более черных, чем небо, водах озера, окруженного со всех сторон старым лесом, подступившим к самому берегу и даже сползшим с него. Подступившим черной изрезанной стеной, отделившей грифельную черноту неба от смоляно-вязкой зеркальной глади.
Восемь ярких звезд Уайрачина, вытянувшись вдоль Уагра Ньямби - Млечного пути, медленно ползли к зениту. На западе, словно в такт им, старший из братьев-близнецов - Чищанга Йяйя - неспешно уходил с небосвода и уже нетвердо мерцал, путаясь в кронах самых высоких деревьев. Пасть Каймана - Лягарту Кастуна, раздвоилась, одновременно готовая поглотить зазевавшуюся жертву и сверху, и снизу, но пять тесно сжавшихся звездочек Уата Уауа - братьев-одногодков, сдерживали ярость чудовища.
Узкое старое-престарое каноэ медленно скользило вдоль густо заросшего берега, тихим плеском легкого однолопастного весла сея панику среди спавших в склонившихся над водой ветвях гоацинов-щанщу, которые спросонья, да в потемках, лишь хлопали крыльями, не зная, куда деваться от неведомой опасности. А может это не щанщу, а большие камукуй - сразу не разберешь.
Старший из двух моих спутников напу-руна - Эль-Хоакин «Чичику», застыв тенью на носу, поджав ноги и глядя прямо по курсу, изредка давал указания своему восьмилетнему племяннику Кристиану, правившему на корме. Бог знает как, но в этой непроглядной тьме, обступавшей нас со всех сторон, он находил верное направление. Наконец, каноэ, качнувшись, уткнулось носом в топкий берег. Здесь, чуть поодаль от кромки воды, угадывалась прогалина, которой и суждено было стать местом нашего ночлега.
Вряд ли кто уже скажет, даже старики, почему это озеро-лагуну назвали Альпакоча - «земляное озеро». Оно мало чем отличается от множества таких же маленьких озер, что спрятаны по сельве вдоль Типутини. И, когда дожди переполняют его водой, оно точно также как и остальные, соединяется с рекой протокой. Тогда, в сезон ливней Тамья Килья, по ней в Альпакоча заплывают огромные черные кайманы, путешествующие с верховьев реки вниз по течению вместе с высокой водой. Сейчас в лагуне остались в лучшем случае маленькие, не длиннее метра, молодые кайманчики. По крайней мере, охотники, побывавшие здесь пару недель назад, не видели крупных руна лягарту, изредка достигающих шестиметровой длины и, не в пример «белому» крокодиловому кайману, нападающих на людей и переворачивающих каноэ.
Хлюпая по прибрежной жиже сапогами, мы выгружаем на сухое место нехитрый скарб: три маленьких рюкзака со сменной одеждой, противомоскитной сеткой и клеенкой от дождя, котелок под рыбу да банку с солью. Не теряя более времени, Эль-Хоакин отчерпывает набежавшую из трещины в борту воду и мы, отталкивая увязшее носом каноэ, отчаливаем…
И без того верткая, долбленка становится еще менее остойчивой, когда Чичику выпрямляется во весь рост и принимается распутывать длинную сеть. Старая, спутавшаяся - в ней больше прорех, чем ячей. Немного подумав, он решает ставить ее поперек озера, почти перегораживая его. Один конец привязывает к воткнутому в дно длинному шесту, а другой тянет к противоположному берегу, к свисающим кустарникам. Маленький Кристиан - «Мачин», неторопливо подгребает веслом по мере того, как все новые и новые метры полотна скрываются в глубине.
Вот и берег, заросший так густо, что выбраться на него кажется невозможным. Ветки, сухие белые сучья, притопленные стволы деревьев в луче фонарика меняют очертания, двигаются, извиваются словно призраки. Эль-Хоакин вяжет конец и дает команду племяннику отгребать назад.
И снова легкий плеск весла. Его едва слышно среди многоголосья звуков, доносящихся из ночи, живой, пульсирующей. Неистово плещется рыба, где-то булькает, что-то падает в воду. Звенят цикады и кузнечики, и совка-бульюкуку как обычно поет, невидимая в надежно укрывшей ее темноте.
Воздух медленно остывает, и легкая прохлада окутывает все вокруг, заставляет время от времени поеживаться. Чтобы не уснуть, я отчерпываю ладонями быстро прибывающую воду, в то время как Чичику, стоя на носу с зажатой в руке длинной острогой, шарит лучом по глади озера. Легкая, прочная, с наконечником-«вилкой» из стальной проволоки, она хороша и для мелких кебрад, и для реки, и для лагуны. Никакая средних размеров рыба не может устоять против этой остроги. Она настигает и колючего сомика-пикалона, и зубастого пашина, и отважную, сильную корбину. Разве что закованные в прочную костяную броню карачама да большой скат-хвостокол - райя, не всегда поддаются острым зубцам. Но белесой, неторопливо плывущей, словно парящей в потоке света почти у самой поверхности бокачико не уйти. Точный молниеносный выпад, и рыбешка длиной с ладонь и почти такой же ширины уже извивается и бьет хвостом на дне каноэ, пронзенная навылет.
Метрах в восьмидесяти от первой мы находим место для второй сети: на сей раз озеро будет перегорожено от берега до берега. Чута!… Из темноты навстречу каноэ выплывают изогнувшиеся над самой водой, усеянные иглами стволы пальм чонтилья. Словно руки, они тянутся с суши над водой на несколько метров, а потом вдруг взмывают вверх и распускаются небольшой, но густой шапкой листьев.
Кое-как уворачиваясь от колючек, крепим один конец сети, и на манер первой Чичику принимается ставить ее, по ходу распутывая. Эта - еще более старая, изодранная, перекрученная - обещает немало хлопот. Тьма непроницаемая. Хочешь - режь ножом, хочешь - схвати рукой. Небо, до того ясное, теперь затянуло легкой облачностью, скрывшей слабые звезды и окружившей неживым ватным светом самые яркие. Я не вижу ничего, кроме лица да рук Эль-Хоакина, мелькающих в луче фонаря. Каноэ раскачивается, черпая и без того быстро прибывающую воду. Чичику отплевывается и отфыркивается от мошкары, летящей на свет фонарика, висящего у него на вороте футболки. Сверкают брызги и окатывают с головой, когда кусок рваной сети с шумом бьет по воде. Сеть запуталась основательно, и Эль-Хоакин в конце концов начинает негромко ругаться. Что называется, «без души», но в таких выражениях, что я понимаю едва ли треть сказанного.
Неправдоподобно медленно, но лес все же приближается; еще немного - и все, сеть поставлена, конец мучениям. Возвращаемся вдоль самого берега, вспугивая спящих птиц. Что-то осыпается, бьется о землю и кажется, что это какое-то из ночных животных шебаршится за непроницаемой чернотой деревьев. Тут треснет, там зашуршит. Над головой просвистели крыльями утки-невидимки. Плеск играющей рыбы не прекращается ни на мгновение. Чичику в полголоса замечает, что, наверное, быть дождю: рыба всегда гуляет перед сильным ливнем.
В луче фонаря, шарящего по сторонам, зажигаются угольки глаз маленького руна лягарту, лежащего на полупритопленном суку. Другой затаился у берега под корягой. В угольной черноте леса на мгновение вспыхивают и гаснут салатовые маячки светляков. Айяшилью, как их зовут кичуа из этих мест; «ногти чертей». Есть поверье, что жуки-светляки это обломившиеся когти лесных чертей. Да и по форме насекомые напоминают коготок. Когда черти копают землю или таскают дрова, они иногда теряют ногти на руках. Считается, что айяшилью могут нести болезни: у чертей под ногтями скапливается грязь точно также как и у людей.
Очередной сильный всплеск в дальнем конце лагуны пробуждает в памяти рассказы о супаи, живущем в глубине озера. Знахарь Анхель как-то рассказывал о Яку Уарми - Водяной Женщине, которая охраняет Альпакоча, сторожит рыб и зверей. Он говорил, что это полуженщина-полурыба, супаи, иногда оборачивающийся огромной анакондой. Все жители маленькой деревни-общины Льянчама помнят случай, когда чем-то недовольная Яку Уарми в облике змеи-яку мама перевернула каноэ с охотниками. Перепуганным мужчинам кое-как удалось выбраться на берег, после чего мокрые, но живые все спешно вернулись по своим семьям. Спустя несколько дней мужчины, захватив с собой товарищей, отправились посмотреть, что сталось с каноэ, и очень удивились, найдя его на берегу шагах в сорока от кромки воды.
Вспоминаю, как незадолго до отъезда из России прочитал у Бейтса: «Во всем Амазонском крае туземцы верят в существование какой-то чудовищной водяной змеи, как говорят, во много десятком фатомов длиной, которая появляется то тут, то там, в разных местах на реке. Ее называют «маи д’агуа» - матерью, или духом, воды. Этот миф, связанный, без сомнения, с тем, что иногда встречаются сукуружу необыкновенно больших размеров, имеет множество разнообразных форм, и об этих фантастических легендах толкуют стар и млад у костров в глухих поселениях».
Вот быть может и сейчас супаи готовит какую-нибудь пакость из тех, что они так любят подстраивать охотящимся и рыбачащим в монте людям. Нет, не спроста столько рыбы. Не зря же говорили старики, что где зверь или рыба, там и анимасу - так еще называют в этих местах лесных чертей.
Говорили, что Яку Уарми, полюбив охотника и желая навсегда оставить его для себя, посылала ему множество рыбы, уводя все дальше и дальше в лес от человеческого жилья, пока тот бесследно не пропадал в монте. Кто знает, может быть и нам уготована та же участь…
Мысли медленно кружат в голове, но сонно, вяло, нехотя, погружая в еще большую апатию и расслабленность, когда хочется только смотреть и ничего не делать. Красный всполох зарницы на мгновение озаряет небо на востоке, а потом снова наваливается темнота. Опять и опять зажигаются тени далекой грозы. Где-то уже идет дождь…
Вот и первая сеть. Минул от силы час, как ее поставили, а рыба уже неподвижно висит в ней, застряв в ячеях жабрами. Подплываем ближе и начинаем вынимать серебристых бокачико, бросая бьющихся рыб на дно каноэ. Их огромные круглые глаза-блюдца тускло светятся кровавым рубиновым светом в луче фонаря. Маленький Мачин гребет вдоль сети, и уже скоро вся рыба выбрана, но двум бокачико удалось выскользнуть из рук Эль-Хоакина, уйти в глубину.
Пора возвращаться к оставленным на берегу вещам и устраивать ночлег: построить тамбу - укрытие от дождя, развести костер.
Сгребаем сухие листья в кучу. Чичику из стоячей сухой колоды мачете рубит мелкую щепу и стружку и вскоре его замечание, словно самому себе прошептал: «Фуэра эль дьябло!» - «Прочь, дьявол!» возвещает о рождении слабенького язычка пламени, который больше едко дымит, чем освещает пространство вокруг лагеря. На четыре воткнутых в землю шеста натягиваем тент, стелим на землю клеенку, вешаем полог от комаров. Теперь можно немного передохнуть перед тем, как плыть проверять вторую сеть. Разговаривать не хочется, поэтому просто сидим и думаем каждый о своем. Кристиан откровенно клюет носом.
Эх, луна бы сейчас совсем не помешала. Где же ты, братец Килья? Глядя в костер, я вспоминаю индейскую сказку о том, как он появился на небе. Сказку очень старую, передававшуюся от поколения к поколению, о Килья и Филюку - луне и ночном ястребе филюку, которые в прежние времена были людьми и жили на земле.
Когда-то давным-давно, говорили старики, Филюку была человеком, - рассказывал мне накануне Эль-Хоакин. Однажды, ее муж решил взобраться на высокое дерево путу йюра. Зачем? Никто уже не знает зачем. Он поднимался вверх по стволу, а жена его едва поспевала за ним. Это была очень нерасторопная женщина, и к тому же у нее спадала юбка, путаясь в ветвях и развиваясь на ветру. Видя это, муж сказал: «Раз ты такая неуклюжая, оставайся одна здесь и будь с этих пор ночной птицей филюку». И жена, услышав эти слова, обернулась ночным ястребом и полетела прочь, повторяя «филюку-ку-ку, филюку-ку-ку». Поэтому сегодня, оставшись в одиночестве на земле, она плачет, когда смотрит на луну, и ее всхлипывания - «Ньюка кусалья-лья-лья» - разносятся далеко по монте. «Мой муж, мой муж, куда ушел мой муж?», - повторяет она.
Красивая история, которую другие рассказывают иначе:
В начале времен, - говорят они, Килья - луна, была человеком, юношей. Как и рунас она жила на земле, а не пряталась в облаках и не светила с неба, как сейчас.
Этот юноша взял за привычку каждую ночь спать со своей сестрой. Конечно, он не говорил ей: «Я твой брат», поэтому девушка не знала, кто же приходит к ней. Днем Килья был как и все остальные братья - серьезным, неразговорчивым. Он не шутил со своей сестрой, не играл с ней.
Девушка подумала: «Как бы мне узнать, кто приходит надоедать мне по ночам?». И решила она нарвать плодов уиту, и черным соком их вымазать того, кто приходил каждую ночь. Так и сделала, приговаривая: «Несомненно, этот руна придет и сегодня».
Когда стемнело, и девушка уснула, пришел ее брат Килья. Только он обнял ее, как она вымазала ему лицо краской уиту. Фау!… Килья бросился бежать прочь, стал мыть лицо водой, но никак не мог смыть большое черное пятно.
«Что же мне теперь делать?», - думал он. И надумал потереть лицо рыбкой-карачама. В пустую. Но с тех пор рот у карачама испачкан черным, а лицо юноши местами немного оттерлось, но так и осталось пятнистым.
И тогда позвал он Вариса, чтобы тот в свою очередь попытался очистить лицо Килья. Вот почему по сей день рот у Вариса черный. А лицо юноши по-прежнему оставалось перепачканным.
Поэтому, превратившись в луну, Килья такой пятнистый и сейчас. Это все потому, что сестра вымазала ему лицо соком уиту. Никто точно не знает, как Бог допустил, чтобы Килья поднялся наверх. Наверное, в те времена было возможно взобраться на самое небо.
Имя же сестры Килья было Филюку. Она осталась здесь, на земле. Если бы она не была такой медлительной, должно быть, сегодня на небе было бы две луны. Но она отстала, и осталась одна-одинешенька словно вдова.
В те давние времена птичка Киуа Пишку тоже был человеком. Килья попросил его: «Помоги мне, я больше не хочу жить здесь. Я хочу подняться наверх. Помоги мне». Собрались вместе много Киуа Пишку, и стали они подниматься все выше и выше. Но перед тем Килья сказал своей сестре: «Если хочешь, давай поднимемся вместе, но поспеши». Филюку все никак не могла одеть юбку, не получалось у нее завязать и свой чумби. Каждый раз она спадала. А между тем ее брат Килья уже поднялся наверх и больше не вернулся. Он превратился в луну.
Его сестра, оставшись в одиночестве, стала ночным ястребом филюку. И теперь можно слышать, как она плачет каждый раз, когда луна выходит из-за леса: «Братец мой! Братец мой!».
Хвост у этого ночного ястреба длинный: то юбка, которая все спадала, да чумби, что развевался по ветру.
Так рассказывают о том, как Килья поднялся на небо. Килья - руна, который мешал спать своей сестре. Сегодня луна не может светить ярко, ведь лицо у нее перепачкано уиту. Она совсем не похожа на Йяйя Инди, на солнце, которое светит хорошо и дает жизнь всему, что есть на земле.
Костер прогорел, пора смотреть сети, а потом еще чистить и присаливать рыбу, чтобы не пропала.
… Хотя накануне мы и легли спать далеко за полночь, проснулись с рассветом. Быстро свернули лагерь, сложили вещи в кучу, а сами поплыли проверять и снимать сети.
Утро серое, тихое, свежее. Ожили птицы, наполнив голосами лес. Перекликались на разные лады гарапатеро и пищира, с сухой колоды доносилась барабанная дробь красноголового дятла-люнтсири. Где-то в густой кроне «пел» куту, завывая ветром в ружейном стволе: «хууу-хуууу-хууу…» Над головой в белесом рассветном небе носились маленькие стрижи, часто трепеща острыми узкими крылышками, в озере плескалась рыба.
В свете народившегося дня лагуна производила иное впечатление. Ночью казалось, что это - лишь маленький узкий и длинный залив. А где-то там, в темноте, простирается водная гладь на много сотен метров. Где-то там, в глубинах, живут супаи, огромные пятнистые анаконды и черные кайманы. Сейчас же я смотрел на густой береговой лес другими глазами. Он, как это часто случается днем, перестал быть загадочным, волшебным. Перестал быть сказкой. Колючие чонтильи, ползущие над водой, стали всего лишь пальмами, с которых свисали гнезда-чулки черно-желтых кассиков-пересмешников чиру; скелеты топляка - мертвыми стволами деревьев. Местами вьюнок так густо окутал ветви, что скрыл под собой кроны, превратив их в салатовые шапки, украшенные фиолетово-розовыми цветами, а на соседних деревьях, вот-вот готовые отвалиться под собственной тяжестью, лепились огромные бромелии, выпустившие красные стрелки соцветий. Во всем этом хитросплетении перепархивали рыже-бурые гоацины, обретшие плоть и переставшие быть лишь неосязаемым звуком над головой.
Между тем из сетей выбрали попавшуюся за ночь рыбу - нескольких бокачико и одну большую, с локоть длиной, уже уснувшую серебристо-белую корбину, сняли полотна. У пары маленьких бокачико кайманы успели отъесть головы и изжевать хвосты. Тем не менее, все мы довольны пойманной рыбой, точнее ее количеством.
А тем временем разлившееся над лесом на востоке золото подсказало, что солнце - Йяйя Инди, вышло из-за горизонта и скоро разгонит влажную свежесть подернутого туманом мира ночной сельвы. Уже совсем скоро белоснежный мачин уамани будет чертить круги в восходящих потоках воздуха, высматривая в гуще ветвей первую жертву. А до тех пор надо успеть вернуться домой…