«Жизель» 11.10.2015 г. (трансляция из БТ, Светлана Захарова - Сергей Полунин)
ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ ЖИЗЕЛИ
Я не раз и не два говорил о том, как много для меня значит первая совместная «Жизель» Светланы Захаровой и Сергея Полунина. Тот спектакль, явивший образ идеальной трагической гармонии, стал вехой в моей даже не зрительской, а духовной жизни. Поэтому я долго не решался пересматривать «Жизель» с этими артистами, в частности, не смотрел ни в театре, ни на видео их июньское выступление. Но пропускать трансляцию не захотел. Могу сказать, что такого же потрясения в этот раз со мной не случилось, но и разочарования не случилось тоже. Просто нынешняя «Жизель» была совсем о другом.
Первый акт увиделся мне коллективным поклоном участников действия миру старинной пасторали с плясками виноградарей и охотой, с добрыми вельможами и прекрасными пейзанками, с наивным гаданием на ромашке и жеманным обменом воздушными поцелуями. Как будто бы герои заранее знали, что вместе с вот этой - так гениально нарисованной С. Вирсаладзе - золотой осенью навсегда отцветет праздник их жизни, и потому сейчас длить его мгновения они готовы любой ценой: оборвав увещевания оруженосца, разбив сердце влюбленному лесничему, не обращая внимания на подступающую смертельную болезнь.
А параллельно - поклоном всей труппы ритуалу старинного балетного спектакля, где шествия фигурантов, танцы кордебалета, корифеек, солистов постепенно подводят к выступлениям «первых сюжетов», где балерина, встав в арабеск, мило улыбается зрителям, чтобы через секунду вернуться в образ деревенской девушки. То, как старательно проигрывалась пантомима и протанцовывались все номера, тоже несло в себе какую-то прощальную ноту увядания. В последние два сезона по многим причинам - начиная от объективно неравноценных составов, заканчивая личными предпочтениями - мне часто приходилось смотреть спектакли по принципу «сюда смотрим, сюда не смотрим». В воскресение я постоянно ловил себя на мысли, что для меня одинаково значимо все, происходящее на сцене. Что поза сидящей на помосте пейзаночки с кокетливо сложенными ногами и вздувшейся пышной юбкой - такая же важная часть общей картины, как выступления героев. Конечно, как всегда, кто-то был лучше, кто-то был хуже, но все были частью целого.
Жизель Светланы Захаровой действительно чем-то напоминала ее же Маргариту, но это закономерно. Героиня А. Дюма увидена Дж. Ноймайером через призму искусства эпохи, в том числе и балетного. «Жизель» присутствует в «Даме …» и в форме стилистических отголосков, и в форме прямых парафразов (тут Альберт хочет сесть рядом с героиней на скамейку, а она стесняется - там Маргарита сама настойчиво зовет Армана присесть на кушетку, а он от волнения падает в обморок). Так что балерина просто высвечивает связь самих произведений.
Альберт Сергея Полунина был в этот раз не таким трагическим, как обычно, но образ мальчишки, «наломавшего дров» и «влипшего в историю» мне понравился. Можно и так - почему бы и нет?
Очень впечатлила Берта Анны Антроповой - выписанная диккенсоновскими красками добродушная старушка, с виду будто бы и не замечающая происходящее с ее дочерью, а на проверку все и всех понимающая. Примерно к середине действия я понял, что в ряду двух моих любимых московских Берт - совершенно живой Кадрии Амировой и Ирины Гришиной, переходящей от сочного жанризма к безусловной трагедии - теперь появится третья.
Еще упомяну Анну Окуневу (одну из шести пейзанок-корифеек) - она всегда так выкладывается в «Жизели», как будто бы именно на нее пришли посмотреть все зрители (и вправду добивается того, что ее безымянную героиню начинаешь воспринимать наравне с главными действующими лицами!).
Финал первого акта нахлынул тем самым «концом сказки», который неминуемо должен был наступить. Сцену сумасшествия Захарова провела, я бы сказал, интеллектуально. Уже в начале ее, когда Ганс вынес из домика меч, Светлана вместо традиционного вопроса Альберту разочарованно кивнула головой («Ну вот и все!»). Повтор гадания и других движений из эпизода встречи выглядел вполне еще сознательным, с глубоким горем, перебиранием того, что секунду назад было реальностью, а теперь вдруг рухнуло во тьму. Именно отсюда возникало помутнение рассудка Жизели: разум, лишенный точки опоры по эту сторону жизни, начинал искать ее за гранью бытия (и находил - подозвав с неба с себе на ладонь то ли невидимую птичку, то ли духа, прикрыв его второй ладонью и прижав к щеке, героиня забывалась в танце). А следом наступала физическая смерть - гибель ослепшей Сильфиды, пытавшейся вырваться из на волю заколдованного круга трагедии и лишь под конец на секунду прозревшей, чтобы в последний раз увидеть мать и жениха.
Жизель - Светлана Захарова, Альберт - Сергей Полунин. (Фото Екатерины Владимировой).
Второй акт выглядел уже совсем странным - полуэлегическим - полусюрреалистическим - действом. Обилие крупных планов подчеркнуло театральность происходящего. Ночная сцена на кладбище обернулась экскурсом в сценический мир романтической мелодрамы, где цветут искусственные цветы, качаются механические ветки, и на раскрашенных кулисах мигают гирлянды; где только и возможно посмертное свидание и посмертное примирение героев. На чисто театральное восприятие происходящего работала также как-то грустно и старомодно звучавшая музыка А. Адана, особенно номера, в которых мелодию ведут струнные. То, как постепенно из разрозненных деталей складывался образ балетного театра 40-х гг. XIX в., почему-то вызвало в памяти ахматовские строки: «И в памяти черной пошарив, найдешь // До самого локтя перчатки, // И ночь Петербурга. И в сумраке лож // Тот запах и душный и сладкий».
Ну а в план серьезного драматизма - как в первом акте - действие вновь вывел финал. Не возьмусь объяснить, какими средствами, но в момент, когда Жизель опускалась в могилу, Захарова смогла передать ощущение того, что сейчас над героиней навсегда захлопнутся каменные плиты, и она уже больше не увидит света, не почувствует свежей прохлады ночного воздуха. Это была, после сцены сумасшествия, вторая и очень нужная всему спектаклю капля подлинного трагизма.
Сейчас перечитал свой текст и заметил, что получилось больше про трансляцию, чем про спектакль. Но это вполне отражает реальность - в нынешней «Жизели» оператор и режиссер съемки работали так активно, что получившийся продукт, наверное, правильнее рассматривать как кинофильм на материале балета, а не как его запись.
© А. С. Галкин.
Данный текст охраняется авторским правом. Его прямое или скрытое цитирование без указания имени автора запрещено.
Я не раз и не два говорил о том, как много для меня значит первая совместная «Жизель» Светланы Захаровой и Сергея Полунина. Тот спектакль, явивший образ идеальной трагической гармонии, стал вехой в моей даже не зрительской, а духовной жизни. Поэтому я долго не решался пересматривать «Жизель» с этими артистами, в частности, не смотрел ни в театре, ни на видео их июньское выступление. Но пропускать трансляцию не захотел. Могу сказать, что такого же потрясения в этот раз со мной не случилось, но и разочарования не случилось тоже. Просто нынешняя «Жизель» была совсем о другом.
Первый акт увиделся мне коллективным поклоном участников действия миру старинной пасторали с плясками виноградарей и охотой, с добрыми вельможами и прекрасными пейзанками, с наивным гаданием на ромашке и жеманным обменом воздушными поцелуями. Как будто бы герои заранее знали, что вместе с вот этой - так гениально нарисованной С. Вирсаладзе - золотой осенью навсегда отцветет праздник их жизни, и потому сейчас длить его мгновения они готовы любой ценой: оборвав увещевания оруженосца, разбив сердце влюбленному лесничему, не обращая внимания на подступающую смертельную болезнь.
А параллельно - поклоном всей труппы ритуалу старинного балетного спектакля, где шествия фигурантов, танцы кордебалета, корифеек, солистов постепенно подводят к выступлениям «первых сюжетов», где балерина, встав в арабеск, мило улыбается зрителям, чтобы через секунду вернуться в образ деревенской девушки. То, как старательно проигрывалась пантомима и протанцовывались все номера, тоже несло в себе какую-то прощальную ноту увядания. В последние два сезона по многим причинам - начиная от объективно неравноценных составов, заканчивая личными предпочтениями - мне часто приходилось смотреть спектакли по принципу «сюда смотрим, сюда не смотрим». В воскресение я постоянно ловил себя на мысли, что для меня одинаково значимо все, происходящее на сцене. Что поза сидящей на помосте пейзаночки с кокетливо сложенными ногами и вздувшейся пышной юбкой - такая же важная часть общей картины, как выступления героев. Конечно, как всегда, кто-то был лучше, кто-то был хуже, но все были частью целого.
Жизель Светланы Захаровой действительно чем-то напоминала ее же Маргариту, но это закономерно. Героиня А. Дюма увидена Дж. Ноймайером через призму искусства эпохи, в том числе и балетного. «Жизель» присутствует в «Даме …» и в форме стилистических отголосков, и в форме прямых парафразов (тут Альберт хочет сесть рядом с героиней на скамейку, а она стесняется - там Маргарита сама настойчиво зовет Армана присесть на кушетку, а он от волнения падает в обморок). Так что балерина просто высвечивает связь самих произведений.
Альберт Сергея Полунина был в этот раз не таким трагическим, как обычно, но образ мальчишки, «наломавшего дров» и «влипшего в историю» мне понравился. Можно и так - почему бы и нет?
Очень впечатлила Берта Анны Антроповой - выписанная диккенсоновскими красками добродушная старушка, с виду будто бы и не замечающая происходящее с ее дочерью, а на проверку все и всех понимающая. Примерно к середине действия я понял, что в ряду двух моих любимых московских Берт - совершенно живой Кадрии Амировой и Ирины Гришиной, переходящей от сочного жанризма к безусловной трагедии - теперь появится третья.
Еще упомяну Анну Окуневу (одну из шести пейзанок-корифеек) - она всегда так выкладывается в «Жизели», как будто бы именно на нее пришли посмотреть все зрители (и вправду добивается того, что ее безымянную героиню начинаешь воспринимать наравне с главными действующими лицами!).
Финал первого акта нахлынул тем самым «концом сказки», который неминуемо должен был наступить. Сцену сумасшествия Захарова провела, я бы сказал, интеллектуально. Уже в начале ее, когда Ганс вынес из домика меч, Светлана вместо традиционного вопроса Альберту разочарованно кивнула головой («Ну вот и все!»). Повтор гадания и других движений из эпизода встречи выглядел вполне еще сознательным, с глубоким горем, перебиранием того, что секунду назад было реальностью, а теперь вдруг рухнуло во тьму. Именно отсюда возникало помутнение рассудка Жизели: разум, лишенный точки опоры по эту сторону жизни, начинал искать ее за гранью бытия (и находил - подозвав с неба с себе на ладонь то ли невидимую птичку, то ли духа, прикрыв его второй ладонью и прижав к щеке, героиня забывалась в танце). А следом наступала физическая смерть - гибель ослепшей Сильфиды, пытавшейся вырваться из на волю заколдованного круга трагедии и лишь под конец на секунду прозревшей, чтобы в последний раз увидеть мать и жениха.
Жизель - Светлана Захарова, Альберт - Сергей Полунин. (Фото Екатерины Владимировой).
Второй акт выглядел уже совсем странным - полуэлегическим - полусюрреалистическим - действом. Обилие крупных планов подчеркнуло театральность происходящего. Ночная сцена на кладбище обернулась экскурсом в сценический мир романтической мелодрамы, где цветут искусственные цветы, качаются механические ветки, и на раскрашенных кулисах мигают гирлянды; где только и возможно посмертное свидание и посмертное примирение героев. На чисто театральное восприятие происходящего работала также как-то грустно и старомодно звучавшая музыка А. Адана, особенно номера, в которых мелодию ведут струнные. То, как постепенно из разрозненных деталей складывался образ балетного театра 40-х гг. XIX в., почему-то вызвало в памяти ахматовские строки: «И в памяти черной пошарив, найдешь // До самого локтя перчатки, // И ночь Петербурга. И в сумраке лож // Тот запах и душный и сладкий».
Ну а в план серьезного драматизма - как в первом акте - действие вновь вывел финал. Не возьмусь объяснить, какими средствами, но в момент, когда Жизель опускалась в могилу, Захарова смогла передать ощущение того, что сейчас над героиней навсегда захлопнутся каменные плиты, и она уже больше не увидит света, не почувствует свежей прохлады ночного воздуха. Это была, после сцены сумасшествия, вторая и очень нужная всему спектаклю капля подлинного трагизма.
Сейчас перечитал свой текст и заметил, что получилось больше про трансляцию, чем про спектакль. Но это вполне отражает реальность - в нынешней «Жизели» оператор и режиссер съемки работали так активно, что получившийся продукт, наверное, правильнее рассматривать как кинофильм на материале балета, а не как его запись.
© А. С. Галкин.
Данный текст охраняется авторским правом. Его прямое или скрытое цитирование без указания имени автора запрещено.