Нобель как нувелль или границы литературы
Новость уже не самая свежая, но мы же о мраморе, а не о юбках.
Когда промелькнули ссылки на статью о расширении границ литературы, у меня крутилась в голове уже именно эта формулировка: расширение границ, но смысл вкладывался совсем другой. Ссылки не привожу, это беглые заметки из самолета (позднейшая вставка - из трех), но выскажусь кратко и, в своей манере, глобальненько.
Во-первых, в применении к Нобелевской премии, речь идет о расширении границ не изнутри, а снаружи: мало ли, что сочиняет автор, считая или нет свои опусы литературой: документальные заметки или вот песни. Этот двойной аккорд говорит, что речь идет не о случайном казусе, а о системе. Людьми относительно сведущими признано, что топография жанра а) зыбка и б) изжила себя. Явление это, на мой взгляд, положительное. Сейчас попытаюсь объяснить, почему.
Худ. литература, как наверняка полагают те, кто возмущается сейчас очередной шалостью нобелевского комитета, представлена двумя основными жанрами: поэзией и прозой. Начнем с поэзии как жанра более древнего.
То, что сегодня именуется поэзией, есть атавизм религиозного гимна, многоэтапная деградация его - это один из основных моих тезисов из теории поэзии, здесь не буду заниматься обоснованием, возьмем за аксиому. Таким образом, пристальный взгляд на песенную поэзию, в некотором смысле ее канонизация есть попытка вернуться к размаху древней бардически-аэдической поэзии. Шаг за шагом - кто знает? - и фигура певца-жреца-царя замаячит на горизонте. Возможно, нам удалось захватить начало прекрасной эпохи.
Перейдем к прозе. Жанр гораздо более новый и, с вселенской точки зрения, мертворожденный, не считая немногочисленных древних образцов. (Раз мы, как бы то ни было, находимся в оксидентальном культурном пространстве, примеры из других культур рассматривать не будем.) После, условно говоря, «Золотого осла», история художественной прозы продолжается, условно говоря, Кретьеном де Труа, от которого и следует вести историю современной художественной прозы. Это не значит, что за тысячу лет ничего не было написано, еще как было! Дело всего-лишь в том, что проза не есть ни необходимое состояние души, ни необходимое состояние культуры. Без нее можно обойтись.
Что являли собой первые прозаические опусы? - записи устных рассказов, известных каждому в то время. Новизна и оригинальность не требовались, стиль воспроизводил устное повествование. Дальше, век за веком, началось сочинительство, игра словом, пока весь героически припудренный кортеж, пройдя через сумеречные салоны лишних людей,не финишировал в области, казавшейся бесконечной, да оказавшейся тупиковой - психологии маленького человека.
Обыватель есть обыватель - здесь я о читателях и критиках, а не о персонажах. Именно эти несчастные последние лет сто-сто пятьдесят и воспринимаются обывательским сознанием как бесконечность, не знающая начала, но, возможно, обреченная на финал. Литературно-апокалиптические опасения, известные также как постмодернизм, исходя из представленной модели вполне обоснованны. Литературное, прости Аполлон, поле изъезжено вдоль и поперек, на нем как на китайском пляже: тот, кто не боится ходить по зыбкой почве, чувствует беззащитным боком резиновый круг соседа. Персонажам при этом следует оставаться обычными людишками, иначе о серьезной литературе речь не пойдет. Персонаж-герой или царь отсылает повествование в дремотное царство новейших сказок.
Способов выйти из тупика, не разваливая систему, несколько.
1) Самый дешевый и очевидный - пэтчворк, соединение разностильных и разносюжетных обрывков в одно относительно целое без попытки спрятать швы. Текст, мол, принимает дополнительные измерения. На самом деле, получаем плоскость со швами. И - да, стиль деревенского дома, склонного к скупости, не позволит развиться ничему. Читателя водят за нос, и все по плоскости. Примеры не привожу, они на виду.
2) Маргинальная литература - яростное отрицание так называемого мейнстрима, стилистиское и/или сюжетное. Сюда относится вся гей-литература, весь языковой садизм с лингво-расчлененкой. Проблема: горизонты ничуть не расширяются, напротив: литераторы этого типа отирают обочины основного поля, не видя ничего, что за пределами. В конечном итоге, речь даже не идет о маргиналиях. Если не оставлять геометрических аналогий, это анклав, гетто, небольшая внутренняя область литературного поля.
3) Разного рода расширения потока сознания с применением веществ - глухой звук без соответствующей выучки. Транс - мощный метод для (подчеркнуто) тех, кто знает, что делает, но результаты найдутся только далеко за пределами литературы в любом из ее определений. Если позволить дурману творить вместо, собственно, творца, происходит замыкание в собственной малоинтересности.
4) Магический реализм - наиболее честный и благородный метод, на мой распущенный вкус - единственный приемлемый сегодня, если уж предаваться беллетристическим забавам.
Какой вывод отсюда следует? Разговор о смерти литературы, или, тем более, автора, неоправданны, если под первой понимать совокупность нетехнических текстов, а под вторым - того, кто эти тексты пишет.
Процессы ассоциации и диссоциации свойственны всему сущему, культура - не исключение. Из мелких княжеств созидаются империи и наоборот, причем новые границы вовсе не обязаны повторять старые. Как косвенно свидетельствует выбор Нобелевского комитета, в интересующих нас сферах сейчас происходит движение в имперском направлении, у коего состояния есть масса преимуществ.
Тезисно dixi. Могу, пожалуй, развить тему в статье, если кому-нибудь интересно подобное опубликовать.
Тема потому что важная, и нобелевские события, понятно - лишь претекст.
Когда промелькнули ссылки на статью о расширении границ литературы, у меня крутилась в голове уже именно эта формулировка: расширение границ, но смысл вкладывался совсем другой. Ссылки не привожу, это беглые заметки из самолета (позднейшая вставка - из трех), но выскажусь кратко и, в своей манере, глобальненько.
Во-первых, в применении к Нобелевской премии, речь идет о расширении границ не изнутри, а снаружи: мало ли, что сочиняет автор, считая или нет свои опусы литературой: документальные заметки или вот песни. Этот двойной аккорд говорит, что речь идет не о случайном казусе, а о системе. Людьми относительно сведущими признано, что топография жанра а) зыбка и б) изжила себя. Явление это, на мой взгляд, положительное. Сейчас попытаюсь объяснить, почему.
Худ. литература, как наверняка полагают те, кто возмущается сейчас очередной шалостью нобелевского комитета, представлена двумя основными жанрами: поэзией и прозой. Начнем с поэзии как жанра более древнего.
То, что сегодня именуется поэзией, есть атавизм религиозного гимна, многоэтапная деградация его - это один из основных моих тезисов из теории поэзии, здесь не буду заниматься обоснованием, возьмем за аксиому. Таким образом, пристальный взгляд на песенную поэзию, в некотором смысле ее канонизация есть попытка вернуться к размаху древней бардически-аэдической поэзии. Шаг за шагом - кто знает? - и фигура певца-жреца-царя замаячит на горизонте. Возможно, нам удалось захватить начало прекрасной эпохи.
Перейдем к прозе. Жанр гораздо более новый и, с вселенской точки зрения, мертворожденный, не считая немногочисленных древних образцов. (Раз мы, как бы то ни было, находимся в оксидентальном культурном пространстве, примеры из других культур рассматривать не будем.) После, условно говоря, «Золотого осла», история художественной прозы продолжается, условно говоря, Кретьеном де Труа, от которого и следует вести историю современной художественной прозы. Это не значит, что за тысячу лет ничего не было написано, еще как было! Дело всего-лишь в том, что проза не есть ни необходимое состояние души, ни необходимое состояние культуры. Без нее можно обойтись.
Что являли собой первые прозаические опусы? - записи устных рассказов, известных каждому в то время. Новизна и оригинальность не требовались, стиль воспроизводил устное повествование. Дальше, век за веком, началось сочинительство, игра словом, пока весь героически припудренный кортеж, пройдя через сумеречные салоны лишних людей,не финишировал в области, казавшейся бесконечной, да оказавшейся тупиковой - психологии маленького человека.
Обыватель есть обыватель - здесь я о читателях и критиках, а не о персонажах. Именно эти несчастные последние лет сто-сто пятьдесят и воспринимаются обывательским сознанием как бесконечность, не знающая начала, но, возможно, обреченная на финал. Литературно-апокалиптические опасения, известные также как постмодернизм, исходя из представленной модели вполне обоснованны. Литературное, прости Аполлон, поле изъезжено вдоль и поперек, на нем как на китайском пляже: тот, кто не боится ходить по зыбкой почве, чувствует беззащитным боком резиновый круг соседа. Персонажам при этом следует оставаться обычными людишками, иначе о серьезной литературе речь не пойдет. Персонаж-герой или царь отсылает повествование в дремотное царство новейших сказок.
Способов выйти из тупика, не разваливая систему, несколько.
1) Самый дешевый и очевидный - пэтчворк, соединение разностильных и разносюжетных обрывков в одно относительно целое без попытки спрятать швы. Текст, мол, принимает дополнительные измерения. На самом деле, получаем плоскость со швами. И - да, стиль деревенского дома, склонного к скупости, не позволит развиться ничему. Читателя водят за нос, и все по плоскости. Примеры не привожу, они на виду.
2) Маргинальная литература - яростное отрицание так называемого мейнстрима, стилистиское и/или сюжетное. Сюда относится вся гей-литература, весь языковой садизм с лингво-расчлененкой. Проблема: горизонты ничуть не расширяются, напротив: литераторы этого типа отирают обочины основного поля, не видя ничего, что за пределами. В конечном итоге, речь даже не идет о маргиналиях. Если не оставлять геометрических аналогий, это анклав, гетто, небольшая внутренняя область литературного поля.
3) Разного рода расширения потока сознания с применением веществ - глухой звук без соответствующей выучки. Транс - мощный метод для (подчеркнуто) тех, кто знает, что делает, но результаты найдутся только далеко за пределами литературы в любом из ее определений. Если позволить дурману творить вместо, собственно, творца, происходит замыкание в собственной малоинтересности.
4) Магический реализм - наиболее честный и благородный метод, на мой распущенный вкус - единственный приемлемый сегодня, если уж предаваться беллетристическим забавам.
Какой вывод отсюда следует? Разговор о смерти литературы, или, тем более, автора, неоправданны, если под первой понимать совокупность нетехнических текстов, а под вторым - того, кто эти тексты пишет.
Процессы ассоциации и диссоциации свойственны всему сущему, культура - не исключение. Из мелких княжеств созидаются империи и наоборот, причем новые границы вовсе не обязаны повторять старые. Как косвенно свидетельствует выбор Нобелевского комитета, в интересующих нас сферах сейчас происходит движение в имперском направлении, у коего состояния есть масса преимуществ.
Тезисно dixi. Могу, пожалуй, развить тему в статье, если кому-нибудь интересно подобное опубликовать.
Тема потому что важная, и нобелевские события, понятно - лишь претекст.