У. Оден HORAE CANONICAE
IMMOLATUS VICERIT
1. Prime
Одновременно, и так же беззвучно,
Спонтанно, и так же внезапно
В час вестника зари, всем хороши
Врата тела распахиваются
В свой запредельный мир, врата души,
Врата из рога и врата из слоновой кости
Раскрываются, распахиваются, мгновенно
Успокаивают ночной хлам,
Некрасива фронды листва та,
Злобный и второго сорта суть ты
Лишенный прав, овдовевший и сирота
В ошибке виня историю:
Вызванный из теней, чтобы стать зрячим существом,
Из отсутствия, выставленный напоказ,
Без имени или истории я бодрствую
Между телом своим и днем сейчас.
Святой момент тот полностью правдив,
Как в полном послушании
Лаконичному крику света, рядом,
Как саван, близок, как стена,
Там, как горная твердыня камней,
Мир присутствует всего вокруг,
И я знаю, я здесь, не один, веселей
Мне с миром и радуюсь ему
Невозмутим, ибо воля требовать должна
Эту руку. как свою рядом с ней,
Память, чтоб дать имя мне, возобновит
Рутину хвалы и вины, она
Улыбается мне в этот миг, пока
Все еще день невредим, и я где
Адам безгрешный в нашем начале,
Адам еще до любого деяния.
Я воздух вдыхаю; это все равно как желать
Несмотря ни на что, быть мудрым,
Быть другим, умереть и цена тому,
Неважно как, Рай, гоним,
Потерянный, и сам я должник твой смерть:
Упрямый гребень горы, спокойное море,
Плоские крыши рыбацкой деревни
Все еще спящие в лепете своем,
Хотя такие же свежие и солнечные, но не друзья
А то что под рукой, эта готовая плоть
Не честного равного, но сообщника теперь,
Убийцы будущего моего, и мое имя
Означает мою историческую долю заботы
О лживом само-сотворенном городе,
Цели боящегося, сродни мертвецу,
С которого спросят грядущие дни.
2. Terce
Пожав лапы своему псу,
(Чей лай поведает миру, что он всегда добр)
Палач чрез пустошь стремглав бежит.
Еще не ведает он, кто поможет ему
Свершить Правосудия высший труд.
В спальню жены закрывая дверь
(Опять у нее головная боль),
Судья вздыхает, по ступеням ступив -
Еще не зная какой вынесет он приговор,
По какому закону, управляющему движением светил,
И поэт берет передышку
В саду, пред тем как начать эклогу,
Не зная, чью Истину поведает он.
Духов каминов и кладовых, и всех божков
Профессиональных мистерий, Громовержцев,
Кто может уничтожить город,
Сейчас беспокоить нельзя, а для нас всех,
Для каждого есть тайный культ, каждый из нас
Молится образу образа самого себя -
«Даждь пережить день без забот
Без нагоняя от высших сил,
Не потеряв уменья шутить,
Или при девушках не казаться ослом.
Даждь то, что хоть как разволнует нас,
Даждь мне найти монетку орлом вверх,
Даждь услыхать не бородатый анекдот».
В час этот все мы окажемся каждым:
И только у нашей жертвы желаний нет,
Кто знает уже (что именно это
Мы никогда не простим. Если он знает ответ,
То зачем здесь мы, почему здесь даже прах?)
Кто знает уже, что наши молитвы слышны,
И что никто из нас не оступится на пути,
Что все механизмы мира будут работать
Без рывков, что днесь хоть раз
Не будет ссор на горе Олимп,
Не будет хтонических дрязг тревоги,
И только одно остается чудо, когда наступает закат -
Великая Пятница нас всех ждет.
3. SEXT
I
Не нужно видеть, что делает человек,
чтобы понять, это ли его призвание,
достаточно посмотреть на его глаза:
повар, смешивающий соус, хирург,
делающий первый надрез,
клерк, заполняющий коносамент,
у всех восторженное выражение лица,
забывшего себя в действии.
Как он прекрасен,
этот взгляд, обращенный на объект.
Игнорировать аппетитных богинь,
покидать грозные святилища
Реи, Афродиты, Деметры, Дианы,
вместо этого молиться святому Фоке,
святой Варваре, Сан-Сатурнино,
или кто там ваш покровитель,
чтобы быть достойным их мистерий,
какой огромный шаг сделать должно.
Должны быть памятники, должны быть оды,
безымянным героям, первыми его сделавших,
первому камне-дробильщику,
забывшему об обеде,
первому собирателю ракушек,
сохранившему целомудрие.
их губы и складки вокруг губ
слабеют, принимая выражение
не простого удовольствия от того, что
все как надо, а удовлетворения
от того, что был прав, воплощение
Fortitudo, Justicia, Nous.
Вам они могут не нравиться
(И кому нравится?), но мы им обязаны
базиликами, дивами,
словарями, пасторальными стихами,
знаками внимания города:
без этих судебных уст
Где бы мы были, если бы не они?
Дикие еще, не одомашненные еще,
бродящие по лесам без
согласных в наших именах,
рабы Прекрасной Дамы, не имеющие
никакого понятия о городе,
и в этот полдень, для этой смерти,
не будет никаких посредников.
II
Не нужно слышать, какие приказы он отдает,
чтобы узнать, есть ли у кого-то полномочия,
достаточно следить за его ртом:
когда осаждающий генерал видит,
что войска прорвались через городскую стену,
когда бактериолог
во мгновение ока понимает, что не так
с его гипотезой, когда
взглянув на присяжных, прокурор
знает, что обвиняемый будет повешен,
(которые по большей части принадлежат
очень большим негодяям),
каким жалким было бы существование,
привязанное вечно к какой-нибудь хижине,
в боязни местной змеи
или местного речного демона
говоря на местных наречиях
из примерно трехсот слов
(подумайте о семейных ссорах и
отравленных перьях, о кровосмешении),
в этот полдень не было бы властей,
чтобы распорядиться о его смерти.
III
Где угодно, где-то
на широкогрудой животворящей Земле,
где угодно между ее пустошами
и непригодным для питья Океаном,
толпа стоит совершенно неподвижно,
глаза (которые кажутся одним) и рты
(которых кажется бесконечно много)
невыразительны, совершенно пусты.
Толпа не видит (то, что видят все)
боксерский поединок, крушение поезда,
линкор, который спускают на воду,
не задается вопросом (как все обычно),
кто победит, какой флаг поднимут,
сколько людей сгорит заживо,
никогда не отвлекается
(как все всегда отвлекаются)
на лай собаки, запах рыбы,
на комара на лысой голове:
толпа видит только одно
(что может видеть только толпа)
Эпифанию того,
что творит все, что сотворено.
В какого бы бога человек ни верил,
как бы он ни верил,
(нет двух совершенно одинаковых)
как один из толпы, он верит
и верит только в то,
на что есть только один способ веры.
Немногие принимают друг друга, и многие
ничего не делают должным образом,
но толпа никого не отвергает, быть в толпе
- единственное, что могут сделать все люди.
Только поэтому мы можем сказать,
что все люди - наши братья,
превосходящие поэтому
социальные экзоскелеты: Когда
они игнорировали своих королев,
на секунду прекращали работу
над своими провинциями, чтобы поклониться
Князю мира сего, как и мы,
в этот полдень, на этом холме,
по случаю этой смерти.
4. NONES
Что мы знаем о невозможном,
Предсказано раз за разом
Отшельниками, шаманами, и потом
Сивиллами с их бредом в трансах,
Или явленном ребенку в случайной рифме,
Как - «был» и «убил», и преходяще
Раньше, чем мы понимаем это:
Мы поражены скоростью деяний
Наших. Около трех пополудни -
И уже кровь нашей жертвы
Сохнет на траве; мы не готовы
К наступившей тишине так скоро.
Слишком жарко, светло и тихо днем,
Слишком вечно, останки слишком ничто.
Что будем делать до вечера?
Ветер утих, и публика ушла
Те безликие, кто всегда
Собирают любое слово, порушенное
Сожжённое, взорванное,
Срубленное, разодранное,
Исчезнувшее - ни один из них,
Кто в тени стены и деревьев
Лежит неуклюже посапывая,
Безвредный как овца, не помнит
Почему он кричал и о чем
Так громко в утреннем свете.
Словно вызову, он ответит не темня:
«То был красноглазый монстр среди дня,
Все, кто видел его, умер, но не я»:
Палач ушел мыть руки, солдаты - есть.
Мы одни с нашим подвигом здесь.
Мадонна с зеленым дятлом,
Мадонна фигового дерева,
Мадонна за желтой дамбой,
Отворачивают добрые лица
От нас и от недостроенного,
Глядят в одном направлении,
Впиваются взглядом в завершенное -
В копёр, бетономешалку, мотыгу
Подъемник, ждущих своего часа,
Но как это повторить?
Пережив дела, мы стоим на месте,
Игнорируемые, как
Выброшенные изделия
Как истертую перчатку не руке,
Ржавые чайники, кривобокие
Жернова, похороненные в сорняке.
Искалеченная плоть, наша жертва,
Объясняет слишком обнаженно
Заклятие спаржевого сада,
Цель наших кроссвордов, марок;
Птичьи яйца уже другие, за чудом
Троп у канaлов, затонувших улиц,
При вознесении по спиральной
Лестнице надо теперь помнить,
Куда ведут наши деяния,
За насмешливой ловлей и поимкой,
Скачками, и возней, и брызгами,
Одышкой и смехом,
Слушай плач и покой, следуя
За ними, где бы ни сияло солнце,
Бежал ручей, писались книги,
И там можно встретить смерть.
Скоро трамонтана поднимет листья,
Лавки откроются в четыре, голубой
Пустой автобус на пустой
Розовой площади уедет полный,
Есть время для ошибок, прощения
Отрицания, мифотворчества.
Пользуйся этим в отеле, в тюрьме,
Отринь дурные распутья, их знаков
Ждут наши жизни. Быстрее выбора
Хлеб потечет, вода сгорит,
И начнется невиданное усмирение,
Авадон построил три виселицы
У наших семи врат, толстый Велиал,
Заставил жен наших плясать нагими.
Лучше идти домой, если дом есть,
В любом случае, надо отдохнуть.
Наши мечтающие воли могут
Бежать штиля, и бродить
По лезвию ножа, по шахматной доске,
По мху, сукну, бархату, доскам -
По трещинам и буграм, в лабиринтах
Струн и кающихся шишек, по
Гранитным уступам и мокрым тропам
Чрез врата, которые не запрут,
К двери с надписью Не Входить,
Преследуемые маврами и ворами,
Во враждебные селения и фиорды,
До мрачного шато, где рыдает ветер
В елях, и звонит телефон,
Проча беды, в комнату
С одной лампой, где сидит наш Двойник,
И пишет, не поднимая головы.
Когда мы далеко, грешная плоть
Может трудиться мирно, возрождая
Порядок нами уничтожаемый, ритм
Расхищенный по злобе: клапаны
Закрываются и открываются,
Сосуды расширяются и сужаются
В нужное время, нужные жидкости
Текут, восстанавливая клетки,
Не знающие, что случилось,
Но боясь смерти, как все твари,
За нами наблюдающие, как ястреб
Не моргая, чопорные курицы
Идущие рядом, клюя попарно,
Жук, чей взгляд ограничен травой,
Или олень, глядящий робко
Издалека через просветы в лесу.
1. Prime
Одновременно, и так же беззвучно,
Спонтанно, и так же внезапно
В час вестника зари, всем хороши
Врата тела распахиваются
В свой запредельный мир, врата души,
Врата из рога и врата из слоновой кости
Раскрываются, распахиваются, мгновенно
Успокаивают ночной хлам,
Некрасива фронды листва та,
Злобный и второго сорта суть ты
Лишенный прав, овдовевший и сирота
В ошибке виня историю:
Вызванный из теней, чтобы стать зрячим существом,
Из отсутствия, выставленный напоказ,
Без имени или истории я бодрствую
Между телом своим и днем сейчас.
Святой момент тот полностью правдив,
Как в полном послушании
Лаконичному крику света, рядом,
Как саван, близок, как стена,
Там, как горная твердыня камней,
Мир присутствует всего вокруг,
И я знаю, я здесь, не один, веселей
Мне с миром и радуюсь ему
Невозмутим, ибо воля требовать должна
Эту руку. как свою рядом с ней,
Память, чтоб дать имя мне, возобновит
Рутину хвалы и вины, она
Улыбается мне в этот миг, пока
Все еще день невредим, и я где
Адам безгрешный в нашем начале,
Адам еще до любого деяния.
Я воздух вдыхаю; это все равно как желать
Несмотря ни на что, быть мудрым,
Быть другим, умереть и цена тому,
Неважно как, Рай, гоним,
Потерянный, и сам я должник твой смерть:
Упрямый гребень горы, спокойное море,
Плоские крыши рыбацкой деревни
Все еще спящие в лепете своем,
Хотя такие же свежие и солнечные, но не друзья
А то что под рукой, эта готовая плоть
Не честного равного, но сообщника теперь,
Убийцы будущего моего, и мое имя
Означает мою историческую долю заботы
О лживом само-сотворенном городе,
Цели боящегося, сродни мертвецу,
С которого спросят грядущие дни.
2. Terce
Пожав лапы своему псу,
(Чей лай поведает миру, что он всегда добр)
Палач чрез пустошь стремглав бежит.
Еще не ведает он, кто поможет ему
Свершить Правосудия высший труд.
В спальню жены закрывая дверь
(Опять у нее головная боль),
Судья вздыхает, по ступеням ступив -
Еще не зная какой вынесет он приговор,
По какому закону, управляющему движением светил,
И поэт берет передышку
В саду, пред тем как начать эклогу,
Не зная, чью Истину поведает он.
Духов каминов и кладовых, и всех божков
Профессиональных мистерий, Громовержцев,
Кто может уничтожить город,
Сейчас беспокоить нельзя, а для нас всех,
Для каждого есть тайный культ, каждый из нас
Молится образу образа самого себя -
«Даждь пережить день без забот
Без нагоняя от высших сил,
Не потеряв уменья шутить,
Или при девушках не казаться ослом.
Даждь то, что хоть как разволнует нас,
Даждь мне найти монетку орлом вверх,
Даждь услыхать не бородатый анекдот».
В час этот все мы окажемся каждым:
И только у нашей жертвы желаний нет,
Кто знает уже (что именно это
Мы никогда не простим. Если он знает ответ,
То зачем здесь мы, почему здесь даже прах?)
Кто знает уже, что наши молитвы слышны,
И что никто из нас не оступится на пути,
Что все механизмы мира будут работать
Без рывков, что днесь хоть раз
Не будет ссор на горе Олимп,
Не будет хтонических дрязг тревоги,
И только одно остается чудо, когда наступает закат -
Великая Пятница нас всех ждет.
3. SEXT
I
Не нужно видеть, что делает человек,
чтобы понять, это ли его призвание,
достаточно посмотреть на его глаза:
повар, смешивающий соус, хирург,
делающий первый надрез,
клерк, заполняющий коносамент,
у всех восторженное выражение лица,
забывшего себя в действии.
Как он прекрасен,
этот взгляд, обращенный на объект.
Игнорировать аппетитных богинь,
покидать грозные святилища
Реи, Афродиты, Деметры, Дианы,
вместо этого молиться святому Фоке,
святой Варваре, Сан-Сатурнино,
или кто там ваш покровитель,
чтобы быть достойным их мистерий,
какой огромный шаг сделать должно.
Должны быть памятники, должны быть оды,
безымянным героям, первыми его сделавших,
первому камне-дробильщику,
забывшему об обеде,
первому собирателю ракушек,
сохранившему целомудрие.
их губы и складки вокруг губ
слабеют, принимая выражение
не простого удовольствия от того, что
все как надо, а удовлетворения
от того, что был прав, воплощение
Fortitudo, Justicia, Nous.
Вам они могут не нравиться
(И кому нравится?), но мы им обязаны
базиликами, дивами,
словарями, пасторальными стихами,
знаками внимания города:
без этих судебных уст
Где бы мы были, если бы не они?
Дикие еще, не одомашненные еще,
бродящие по лесам без
согласных в наших именах,
рабы Прекрасной Дамы, не имеющие
никакого понятия о городе,
и в этот полдень, для этой смерти,
не будет никаких посредников.
II
Не нужно слышать, какие приказы он отдает,
чтобы узнать, есть ли у кого-то полномочия,
достаточно следить за его ртом:
когда осаждающий генерал видит,
что войска прорвались через городскую стену,
когда бактериолог
во мгновение ока понимает, что не так
с его гипотезой, когда
взглянув на присяжных, прокурор
знает, что обвиняемый будет повешен,
(которые по большей части принадлежат
очень большим негодяям),
каким жалким было бы существование,
привязанное вечно к какой-нибудь хижине,
в боязни местной змеи
или местного речного демона
говоря на местных наречиях
из примерно трехсот слов
(подумайте о семейных ссорах и
отравленных перьях, о кровосмешении),
в этот полдень не было бы властей,
чтобы распорядиться о его смерти.
III
Где угодно, где-то
на широкогрудой животворящей Земле,
где угодно между ее пустошами
и непригодным для питья Океаном,
толпа стоит совершенно неподвижно,
глаза (которые кажутся одним) и рты
(которых кажется бесконечно много)
невыразительны, совершенно пусты.
Толпа не видит (то, что видят все)
боксерский поединок, крушение поезда,
линкор, который спускают на воду,
не задается вопросом (как все обычно),
кто победит, какой флаг поднимут,
сколько людей сгорит заживо,
никогда не отвлекается
(как все всегда отвлекаются)
на лай собаки, запах рыбы,
на комара на лысой голове:
толпа видит только одно
(что может видеть только толпа)
Эпифанию того,
что творит все, что сотворено.
В какого бы бога человек ни верил,
как бы он ни верил,
(нет двух совершенно одинаковых)
как один из толпы, он верит
и верит только в то,
на что есть только один способ веры.
Немногие принимают друг друга, и многие
ничего не делают должным образом,
но толпа никого не отвергает, быть в толпе
- единственное, что могут сделать все люди.
Только поэтому мы можем сказать,
что все люди - наши братья,
превосходящие поэтому
социальные экзоскелеты: Когда
они игнорировали своих королев,
на секунду прекращали работу
над своими провинциями, чтобы поклониться
Князю мира сего, как и мы,
в этот полдень, на этом холме,
по случаю этой смерти.
4. NONES
Что мы знаем о невозможном,
Предсказано раз за разом
Отшельниками, шаманами, и потом
Сивиллами с их бредом в трансах,
Или явленном ребенку в случайной рифме,
Как - «был» и «убил», и преходяще
Раньше, чем мы понимаем это:
Мы поражены скоростью деяний
Наших. Около трех пополудни -
И уже кровь нашей жертвы
Сохнет на траве; мы не готовы
К наступившей тишине так скоро.
Слишком жарко, светло и тихо днем,
Слишком вечно, останки слишком ничто.
Что будем делать до вечера?
Ветер утих, и публика ушла
Те безликие, кто всегда
Собирают любое слово, порушенное
Сожжённое, взорванное,
Срубленное, разодранное,
Исчезнувшее - ни один из них,
Кто в тени стены и деревьев
Лежит неуклюже посапывая,
Безвредный как овца, не помнит
Почему он кричал и о чем
Так громко в утреннем свете.
Словно вызову, он ответит не темня:
«То был красноглазый монстр среди дня,
Все, кто видел его, умер, но не я»:
Палач ушел мыть руки, солдаты - есть.
Мы одни с нашим подвигом здесь.
Мадонна с зеленым дятлом,
Мадонна фигового дерева,
Мадонна за желтой дамбой,
Отворачивают добрые лица
От нас и от недостроенного,
Глядят в одном направлении,
Впиваются взглядом в завершенное -
В копёр, бетономешалку, мотыгу
Подъемник, ждущих своего часа,
Но как это повторить?
Пережив дела, мы стоим на месте,
Игнорируемые, как
Выброшенные изделия
Как истертую перчатку не руке,
Ржавые чайники, кривобокие
Жернова, похороненные в сорняке.
Искалеченная плоть, наша жертва,
Объясняет слишком обнаженно
Заклятие спаржевого сада,
Цель наших кроссвордов, марок;
Птичьи яйца уже другие, за чудом
Троп у канaлов, затонувших улиц,
При вознесении по спиральной
Лестнице надо теперь помнить,
Куда ведут наши деяния,
За насмешливой ловлей и поимкой,
Скачками, и возней, и брызгами,
Одышкой и смехом,
Слушай плач и покой, следуя
За ними, где бы ни сияло солнце,
Бежал ручей, писались книги,
И там можно встретить смерть.
Скоро трамонтана поднимет листья,
Лавки откроются в четыре, голубой
Пустой автобус на пустой
Розовой площади уедет полный,
Есть время для ошибок, прощения
Отрицания, мифотворчества.
Пользуйся этим в отеле, в тюрьме,
Отринь дурные распутья, их знаков
Ждут наши жизни. Быстрее выбора
Хлеб потечет, вода сгорит,
И начнется невиданное усмирение,
Авадон построил три виселицы
У наших семи врат, толстый Велиал,
Заставил жен наших плясать нагими.
Лучше идти домой, если дом есть,
В любом случае, надо отдохнуть.
Наши мечтающие воли могут
Бежать штиля, и бродить
По лезвию ножа, по шахматной доске,
По мху, сукну, бархату, доскам -
По трещинам и буграм, в лабиринтах
Струн и кающихся шишек, по
Гранитным уступам и мокрым тропам
Чрез врата, которые не запрут,
К двери с надписью Не Входить,
Преследуемые маврами и ворами,
Во враждебные селения и фиорды,
До мрачного шато, где рыдает ветер
В елях, и звонит телефон,
Проча беды, в комнату
С одной лампой, где сидит наш Двойник,
И пишет, не поднимая головы.
Когда мы далеко, грешная плоть
Может трудиться мирно, возрождая
Порядок нами уничтожаемый, ритм
Расхищенный по злобе: клапаны
Закрываются и открываются,
Сосуды расширяются и сужаются
В нужное время, нужные жидкости
Текут, восстанавливая клетки,
Не знающие, что случилось,
Но боясь смерти, как все твари,
За нами наблюдающие, как ястреб
Не моргая, чопорные курицы
Идущие рядом, клюя попарно,
Жук, чей взгляд ограничен травой,
Или олень, глядящий робко
Издалека через просветы в лесу.