В. Морт Два Стихотворения
‘Как вид я ближе всего / к винту /, который регулярно ослабевает.’
Состояние света: 1986
1
Девочка, я пою в хоре мальчиков,
мой город изуродован кислотным светом,
среди амфитеатров
мальчишеских ртов,
мое тело -
ломоть ничего.
Муза,
с двумя языками вместо крыльев,
наверно,
я начинаю с музыки,
брошенной на весы мясника
в кислотном городе,
свет говорит тонкими губами улиц,
толстыми губами проспектов, струнами света,
натянутыми в дверях молочных и мясных магазинов,
музыкой,
брошенной на весы мясников
продавщицами, изуродованными кислотным светом,
продавщицами, чьи руки квадратны, как рамы картин,
у наших продавщиц,
которые никогда не видят себя на полотнах
великих мастеров,
самые живописные губы -
арки прекраснейшей архитектуры,
триумфальные арки, построенные для языка презрения.
Они презирают наш голод -
место ребенка в хоре, а не за столом!
Они презирают наши деньги -
дети не должны прикасаться к деньгам, деньги - это гениталии нашего государства!
Мы поджариваем свет под крики света
и мы живем светом
в этом невинном городе, изуродованном кислотным светом
построенном не на костях - не на костях - не на костях - не на костях.
Ни одного обломка человеческих костей в нашей земле!
Мы можем опустить руки в нашу землю, как в воду!
И моя книга по истории набита, как колбаса.
2
Воистину, по образу Твоему: я парю
в процветании рыбных магазинов,
в хлорке классных комнат.
В моем желудке полночи хлеба,
бездна коньяка.
Как вид я ближе всего
к винту,
который ослабевает регулярно.
В черной, как в Рембрандтовской ванной
девочка-ребенок - неграмотная - моет меня,
слева направо мой неграмотный ребенок
перечеркивает и подчеркивает
пропитанной губкой
то, что Ты создал по образу Твоему.
Она не родилась.
Она встала и сбросила меня со спины,
как шкуру животного.
Я знаю слово для этого
но не спрашивай меня -
спроси корову, спроси собаку.
Воистину: кроме правой щеки Рембрандта,
она темная.
Собрав
пригоршню винограда, Караваджо
честно рисует грязь под ногтями.
Нет, правдивые историки, эта грязь не означает гниение.
Под обугленными ногтями: сад,
происхождение (а я - винт, который ослабевает регулярно).
В его неизведанной темноте -
женщины моют друг друга
в свете своих щек,
в свете своих колен.
Песенки
*
Над этими домами
как руки мертвеца
сложены крыши.
*
«Поезд?» «Собаки
гремят цепями».
Подоконники, заснеженные
усталыми мухами.
*
Амелия пьет густой кофе.
Янина делится утварью, как игральными картами.
Юсефа, после громких, театральных прощаний
умерла.
*
Юсефа грызет членов
разрушенных домохозяйств, она составляет
бюджет детей и родственников, вычитает мертвых,
переносит пропавших без вести.
Это математическая задача,
которую она хоронит вместе с собой.
*
Все окна в невестово-белом, дом-отчим с
обитателями-падчерицами,
рожденными на этой кухне, приходящими три раза в день,
чтобы поесть в месте своего рождения.
Но никто не похоронен поблизости.
*
Янина сгребает сугробы мух.
Как смелая слеза, птица скользит по воздуху.
*
Цепи следуют за собаками, словно цепи,
выделяющиеся,
как слизь.
*
Справедливость оказалась
страшнее
несправедливости.
Янина оседает как пыль на кровать.
*
Чтобы выглядеть здоровой? Оставьте это
животным.
Когда танк проезжает по улице.
Как слон,
он машет хоботом
справа налево.
Слон в нашей деревне!
Вместо того, чтобы прятаться, женщины бегут смотреть.
*
С тех пор много птиц линяют
в воздухе.
Царапины на чашках затыкают жаждущие рты.
То, что было сделано с нами, смешано со страхами
того, что могло бы быть сделано.
Наши знаменитые навыки
в производстве танков
были перенаправлены
на студентов и журналистов.
Но под этой крышей,
сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем.
*
Но под этой крышей, сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем,
нося ведра между деревом и зверем.
И вместо вечерних молитв
я умоляю
себя
просто оставить тебя,
мой дорогой, мой
ненаглядный Господь.
Оригинал:
https://granta.com/two-poems-valzhyna-mort/?fbclid=IwAR1NJ3npA5bx5SnCW3_sWJ7lfqZaylKTkssGxLmVUbg_764P97tKSv8tl6Y
Состояние света: 1986
1
Девочка, я пою в хоре мальчиков,
мой город изуродован кислотным светом,
среди амфитеатров
мальчишеских ртов,
мое тело -
ломоть ничего.
Муза,
с двумя языками вместо крыльев,
наверно,
я начинаю с музыки,
брошенной на весы мясника
в кислотном городе,
свет говорит тонкими губами улиц,
толстыми губами проспектов, струнами света,
натянутыми в дверях молочных и мясных магазинов,
музыкой,
брошенной на весы мясников
продавщицами, изуродованными кислотным светом,
продавщицами, чьи руки квадратны, как рамы картин,
у наших продавщиц,
которые никогда не видят себя на полотнах
великих мастеров,
самые живописные губы -
арки прекраснейшей архитектуры,
триумфальные арки, построенные для языка презрения.
Они презирают наш голод -
место ребенка в хоре, а не за столом!
Они презирают наши деньги -
дети не должны прикасаться к деньгам, деньги - это гениталии нашего государства!
Мы поджариваем свет под крики света
и мы живем светом
в этом невинном городе, изуродованном кислотным светом
построенном не на костях - не на костях - не на костях - не на костях.
Ни одного обломка человеческих костей в нашей земле!
Мы можем опустить руки в нашу землю, как в воду!
И моя книга по истории набита, как колбаса.
2
Воистину, по образу Твоему: я парю
в процветании рыбных магазинов,
в хлорке классных комнат.
В моем желудке полночи хлеба,
бездна коньяка.
Как вид я ближе всего
к винту,
который ослабевает регулярно.
В черной, как в Рембрандтовской ванной
девочка-ребенок - неграмотная - моет меня,
слева направо мой неграмотный ребенок
перечеркивает и подчеркивает
пропитанной губкой
то, что Ты создал по образу Твоему.
Она не родилась.
Она встала и сбросила меня со спины,
как шкуру животного.
Я знаю слово для этого
но не спрашивай меня -
спроси корову, спроси собаку.
Воистину: кроме правой щеки Рембрандта,
она темная.
Собрав
пригоршню винограда, Караваджо
честно рисует грязь под ногтями.
Нет, правдивые историки, эта грязь не означает гниение.
Под обугленными ногтями: сад,
происхождение (а я - винт, который ослабевает регулярно).
В его неизведанной темноте -
женщины моют друг друга
в свете своих щек,
в свете своих колен.
Песенки
*
Над этими домами
как руки мертвеца
сложены крыши.
*
«Поезд?» «Собаки
гремят цепями».
Подоконники, заснеженные
усталыми мухами.
*
Амелия пьет густой кофе.
Янина делится утварью, как игральными картами.
Юсефа, после громких, театральных прощаний
умерла.
*
Юсефа грызет членов
разрушенных домохозяйств, она составляет
бюджет детей и родственников, вычитает мертвых,
переносит пропавших без вести.
Это математическая задача,
которую она хоронит вместе с собой.
*
Все окна в невестово-белом, дом-отчим с
обитателями-падчерицами,
рожденными на этой кухне, приходящими три раза в день,
чтобы поесть в месте своего рождения.
Но никто не похоронен поблизости.
*
Янина сгребает сугробы мух.
Как смелая слеза, птица скользит по воздуху.
*
Цепи следуют за собаками, словно цепи,
выделяющиеся,
как слизь.
*
Справедливость оказалась
страшнее
несправедливости.
Янина оседает как пыль на кровать.
*
Чтобы выглядеть здоровой? Оставьте это
животным.
Когда танк проезжает по улице.
Как слон,
он машет хоботом
справа налево.
Слон в нашей деревне!
Вместо того, чтобы прятаться, женщины бегут смотреть.
*
С тех пор много птиц линяют
в воздухе.
Царапины на чашках затыкают жаждущие рты.
То, что было сделано с нами, смешано со страхами
того, что могло бы быть сделано.
Наши знаменитые навыки
в производстве танков
были перенаправлены
на студентов и журналистов.
Но под этой крышей,
сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем.
*
Но под этой крышей, сложенные,
как руки мертвеца над домом,
мы все еще живем,
нося ведра между деревом и зверем.
И вместо вечерних молитв
я умоляю
себя
просто оставить тебя,
мой дорогой, мой
ненаглядный Господь.
Оригинал:
https://granta.com/two-poems-valzhyna-mort/?fbclid=IwAR1NJ3npA5bx5SnCW3_sWJ7lfqZaylKTkssGxLmVUbg_764P97tKSv8tl6Y