О, достоевскиймо (часть 2)
Бесы
Похожие идеи можно найти у Кириллова в “Бесах”.
- <...> Бог необходим, а потому должен быть.
- Ну, и прекрасно.
- Но я знаю, что его нет и не может быть.
- Это вернее.
- Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых?
<...>
- Если бог есть, то вся воля его, и из воли его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие.
- Своеволие? А почему обязаны?
- Потому что вся воля стала моя. Неужели никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится заявить своеволие, в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть. Я хочу заявить своеволие. Пусть один, но сделаю.
<...>
- Я обязан неверие заявить, - шагал по комнате Кириллов. - Для меня нет выше идеи, что бога нет. За меня человеческая история. Человек только и делал, что выдумывал бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый раз выдумывать бога. Пусть узнают раз навсегда.
<...>
- Наконец‑то ты понял! - вскричал Кириллов восторженно. - Стало быть, можно же понять, если даже такой, как ты, понял! Понимаешь теперь, что всё спасение для всех - всем доказать эту мысль. Кто докажет? Я! Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет бога, и не убить себя тотчас же? Сознать, что нет бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал, есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь - ты царь и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет? Это я убью себя сам непременно, чтобы начать и доказать. Я еще только бог поневоле и я несчастен, ибо обязан заявить своеволие. Все несчастны потому, что все боятся заявлять своеволие. Человек потому и был до сих пор так несчастен и беден, что боялся заявить самый главный пункт своеволия и своевольничал с краю, как школьник. Я ужасно несчастен, ибо ужасно боюсь. Страх есть проклятие человека… Но я заявлю своеволие, я обязан уверовать, что не верую. Я начну, и кончу, и дверь отворю. И спасу. Только это одно спасет всех людей и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думал, нельзя быть человеку без прежнего бога никак. Я три года искал атрибут божества моего и нашел: атрибут божества моего - Своеволие! Это всё, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую страшную свободу мою. Ибо она очень страшна. Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою.
Неверие оставляет его в одиночестве перед безразличием вселенной, обнажает ему весь ужас его положения. Тогда он заменяет одну идею другой, ставит на место внешнего - внутреннее, фактически - конструирует вселенную из самого себя. Но он не верит в свою идею и хочет испытать её. Потому что идея остаётся всего лишь идеей и не меняет реальность. Но если “заявить своеволие”, то есть если идея сможет найти выход в реальность, изменить хотя бы его жизнь и реальность, то она получит власть над всей реальностью. И смерть будет отменена.
…
Теперь бы я хотел от себя сказать. Как «разумеется матерьялист». Поделиться своим опытом жизни под неотвратимой угрозой небытия. Высказать свои соображения о том, действительно ли невозможно жить без веры в бессмертие души.
Человек, кажется, по своему внутреннему устройству стремится отыскивать причинно-следственные связи и, таким образом, ищет порождающую причину и цель, которая должна быть достигнута. И уж конечно он хочет осмысленности в самом важном для него - в собственной жизни.
Осознание смертности упраздняет возможность всякого смысла, потому что не может представлять ценность то, что неотвратимо будет разрушено. Возможны ли возражения?
Здесь можно вспомнить буддистскую практику создания мандалы, которую уничтожают в момент завершения. Буддисты, впрочем, верят в бессмертие, и это, больше того, является краеугольным камнем их учения.
Ирвин Ялом приводит в качестве аналогии океанский круиз, который также непременно закончится, но вряд ли это означает, что он не приносит удовольствия. Аналогия не вполне корректна, поскольку конец круиза не означает конца жизни, и ценность его, в том числе, в воспоминаниях, в приобретённом опыте. То есть в данном контексте круиз больше похож на жизнь или часть жизни бессмертной души, которая продолжает жить. Впечатления имеют ценность потому, что не уничтожаются. Если предложить совершить путешествие, от которого не останется никакого следа - много ли найдётся желающих?..
Идеи служения общей цели, счастья человечества и т.д. - это лишь варианты косвенного бессмертия. Такие же недостижимые, как и личное.
“Логический самоубийца” говорит о страданиях, которые приводят его к суициду. При этом, очевидно, речь не об объективных страданиях. Его жизненные условия, можно предположить, вполне сносны. Таким образом, проблема лежит в области субъективного восприятия. В жизни можно найти множество причин и поводов для счастья, и он даже не отрицает их и, более того, сам говорит о “самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества”, но не может принять никакого счастья, зная о его конечности.
Именно смертность, неизбежность разрушения, является причиной страдания. (Достоевский говорит о бессмертии души, но мне кажется, что форма бессмертия неважна, просто тело слишком очевидно смертно.) Но если её отменить - станет ли это решением проблем? Будет ли необходимым следствием всеобщее счастье? Само по себе бессмертие не содержит смысла и не является его источником. Больше того, я полагаю, что бессмертие сформировало бы свои специфические проблемы, которые в конечном счёте оказались бы не менее разрушительными. Но даже без них - проявятся те проблемы, которые отбрасывались ранее ввиду наличия более основательной. Достижение общего счастья человечества и отдельных его представителей уже является большой проблемой, в решении которой, кажется, продвинулись не чересчур, но если, опять же, отбросить все трудности и представить проблему решённой, то и тут счастья может не оказаться, и об этом сам Достоевский пишет в “Записках из подполья” (см. Приложение).
Здесь, впрочем, возражение против счастья лежит в области “непосредственного чувства”, субъективного восприятия. Несомненно, окончательно решить бесчисленные проблемы человека невозможно, тем более невозможно, что всякое решение создаёт новые проблемы, но совершенно ли невозможно изменить восприятие реальности?
Человек ищет упорядоченности, причинно-следственных связей, последовательности, смысла. Но обнаруживает себя в мире, законов и правил которого не понимает вполне, но который, по всей видимости, нисколько не интересуется его существованием. Осознать сам факт своего существования - что вдруг возник из ничего, никогда тебя не было, и из миллиардов живших до тебя людей никто не был тобою, их жизнь никак не отражалась в твоём сознании и самого сознания не было; возникло непостижимым образом, именно сейчас, именно в этом месте, именно ты, и почему-то проживаешь свою жизнь, свои мысли и чувства, и из миллиардов живущих людей по-прежнему никто не является тобою, не знает твоих мыслей и чувств, не живёт твоей жизнью - и принять, что твоя эта единственная жизнь так же непостижимо исчезнет, и всё это непонятное и невозможное не имело ни смысла, ни цели, никакого особенного предназначения, ни оправдания, совсем ничего - невыносимо мучительно. (См. Приложение, Ирвин Ялом, 1.)
И если не верить в бессмертие, то необходимо искать спасение в чём-то другом. Одним из возможных защитных механизмов является понимание, бегство в интеллект. Но понимание даёт лишь иллюзию - что когда поймёшь всё до самого конца, реальность всё-таки изменится. (См. Приложение, Ирвин Ялом, 2; Жан Бодрийяр.)
Человек должен принять своё одиночество, полное равнодушие мира. Ничто не происходит ради него и ничему он не является причиной. Самые невыносимые его страдания никого не тронут и даже его смерть, исчезновение его единственного в своём роде, уникального сознания пройдёт незамеченным.
Впрочем. Не совсем так. Да, небо не упадёт на землю, солнце не остынет. И его самоубийство с идеей, его своеволие ничего не докажет и не дарует человечеству бессмертия. И даже не спасёт от страха смерти. Но отдельным людям, пусть таким же смертным, может быть и не всё равно. В их конечной, несчастной и одинокой жизни можно что-то изменить, и для них ваше существование будет небезразлично. Об этом пишет, в частности, Ирвин Ялом - что можно находить утешение и смысл в конкретных отношениях с конкретными людьми, в осознании того факта, что вы что-то для них сделали, что-то изменили. Что вас нельзя просто заменить другим таким же. И хотя следов этого слишком скоро не останется, вряд ли это неважно. И хотя это очень локальное решение, разве оно так уж плохо? Разве лучше желать всеохватное и непротиворечивое решение, раз оно очевидно недостижимо, отказываясь при этом от возможного, пусть и весьма скромного? (См. Приложение, Ирвин Ялом, 3.)
Но всё это лишь слова. А герой Достоевского говорит о непосредственном чувстве, которое он не в силах побороть. И с этим сложно что-то сделать. Повторять хорошие и правильные слова и надеяться, что вдруг поможет.
Смысл, как и удовольствие, должен преследоваться косвенно. Ощущение осмысленности - побочный продукт вовлеченности. Вовлеченность на логическом уровне не разрешает фатальные вопросы, которые ставит перед нами галактическая перспектива, но она приводит к тому, что эти вопросы не имеют значения. Таков смысл изречения Витгенштейна: «Решение проблемы жизни видится в исчезновении проблемы».
/Ирвин Ялом/
Приложение
Записки из подполья
И с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого то нормального, какого то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо - одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела.
<...>
Теперь вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, - так он вам и тут человек то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств у него не окажется, - выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша!
Ирвин Ялом
(1) Многие экзистенциальные теоретики отмечали высокую цену, которую индивиду приходится платить в борьбе за обуздание тревоги смерти. Кьеркегор знал, что в стремлении не чувствовать «ужас, гибель и уничтожение, обитающие рядом с любым человеком» люди ограничивают и умаляют себя". Отто Ранк охарактеризовал невротика как «отказывающегося брать в долг (жизнь), чтобы не платить по векселю (смерть)». Пауль Тиллих утверждал, что «невроз есть способ избегания небытия путем избегания бытия». Эрнест Бекер говорил примерно о том же самом: «Ирония человеческой ситуации состоит в том, что глубочайшая потребность человека - быть свободным от тревоги, связанной со смертью и уничтожением, но эту тревогу пробуждает сама жизнь, и поэтому мы стремимся быть не вполне живыми». Роберт Джей Лифтон использовал термин «психическое оцепенение» для описания защиты невротика от тревоги смерти.
(2) Я уверен, что даже в сфере нашей базовой экзистенциальной ситуации понимание рождает ощущение силы: как это ни парадоксально, но любой из нас начинает меньше чувствовать свою ничтожность, свою беспомощность, свое одиночество, когда приходит к пониманию факта нашей фундаментальной беспомощности и одиночества перед лицом космического безразличия.
(3) Размышляя о встрече одноклассников в самолете по дороге домой, Барбара сделала открытие, которое помогло ей взглянуть на смерть другими глазами. Может быть, смерть - не полное уничтожение, как она думала раньше. Может быть, не так важно, будет ли жить ее личность или даже воспоминания о ее личности. Возможно, важно то, что останутся «волны», идущие от ее действий или мыслей, которые даруют другим людям радость и силу, наполнят их чувством собственного достоинства и помогут противостоять аморальности, ужасу и насилию, которые царят в средствах массовой информации и в окружающем мире.
<...> вера в то, что человек может остаться в жизни, - нет, не через собственную личность, но через ценности и поступки, волны от которых переходят из поколения в поколение, - служит мощным утешением всем, кто страшится собственной смертности.
<...>
Мне вспомнилась строка Дилана Томаса о том, что влюбленные умирают, но любовь продолжает жить. Я был тронут, прочитав это впервые, но теперь мне стало интересно: где же она продолжает жить? Или это идеал платоников? Кто услышит грохот падающих деревьев, если поблизости нет ушей?
Постепенно в мой разум проникли идеи «волнового эффекта» и человеческих отношений, принеся с собой облегчение и надежду. То, что произошло в группе сего дня, повлияет на каждого участника, может быть, необратимо. Вовлечены мы все, и мы обязательно, прямо или косвенно, передадим другим людям то, чему научились сегодня. Все люди, слышавшие рассказ Джеффа, передадут его другим. Мы просто не может не поделиться столь серьезным уроком. Волны мудрости, сочувствия и достоинства пойдут дальше, дальше и дальше…
Жан Бодрийяр
Мне вспоминается притча о тибетских монахах, на протяжении многих веков пытавшихся справиться с задачей расшифровки всех имен Бога, девяти миллиардов его имен. Однажды они приглашают людей из IBM, которые привозят с собой компьютеры и завершают работу за один месяц. Монахи сообщают им о пророчестве: как только полный перечень имен Бога будет составлен, миру придет конец. Люди из IBM пророчеству, естественно, не верят, но когда, вручив готовый список монахам, они начинают спускаться на равнину, то видят, как в ночном небе одна за другой гаснут звезды. Это очень красивая притча об уничтожении вселенной ее последней верификацией, верификацией, которая делает вселенную совершенной, отдавая во власть исчислению, во власть истине.