Венеция - 4
Следующим утром туман полился дождем. Неба закрыли тучи, церковные колокола позвякивали, как елочные игрушки, а температура ползла вверх. Правда, не снаружи, а внутри: у меня начинался грипп.
Может, его принес местный вирус, дальний потомок венецианской чумы. Может, сырость и ветер с моря. Или просто вчерашняя выставка Босха была лишней, думала я, плотнее заворачиваясь в одеяло.
Cледующие дни я помню плохо.
Странно, но я люблю это горячечное состояние на грани яви и сна, когда видимое глазом разъединяется, звук доносится словно из другой комнаты, а тело, размягченное, ватное от болезни, неуверенно в своем расположении в пространстве и движется на ощупь, опираясь не на предметы, а на идеи о них.
Когда связь между сознанием и реальностью распадается, ты становишься ближе этому городу, открываешься его логике, по которой улица вдруг обрывается в воду, из-под арки выруливает катер, а мимо, взметнув полой плаща, проходит человек в маске.
Чем выше температура, тем легче я ориентируюсь в безлюдных переулках, ныряют в черную пустоту, срезаю углы, проскальзываю под арками, как говорят местные, «хожу по подкладке». Неуверенное в твердости почвы, тело не столько чувствует, сколько вспоминает город, словно в нем просыпается когда-то вышедшая на берег рыба.
Как-то ночью, на третий день болезни, я оказываюсь в гетто - крошечном острове за тремя когда-то поднимавшимися мостами. Воды отсюда не видно, горизонт перерезает ломаная линия крыш, фонарь над витриной освещает кусок муранского стекла в форме Звезды Давида, по фасаду бежит струйка воды, словно конденсат времени.
Я закуриваю, щелчок зажигалки разносится по пустой площади. Он словно выдает меня, выбрасывает из-под подкладки наружу - и воздух смещается, давний, затаившийся в нем страх подкатывает ко мне. Испуганная, я вздрагиваю - и понимаю, что выздоровела.
***
Если утверждение о красоте как об отпечатке прожитой жизни верно, то в Венеции мне симпатичнее всего старики. Большеносые, в длинных пальто и обязательно твидовых шляпах, они несут на лице следы жизни, которую не жалко прожить.
На одного из них я смотрю неприлично долго, придумывая ему судьбу (университет; гуманитарные науки, что-то вроде истории античности или средних веков; монографии, несколько знаменитых; славные предки, равнодушные дети, давно умершая - рак? - жена; одинокие ужины в соседней траттории - рыба и бутылка вина - большой пёс, выходные за книгами в Лидо) - так что он замечает мой взгляд. И, замерев и глядя друг на друга, мы долго стоим на мосту.
***
Самое нелепое в городе - это гондолы. На них гондольеры с ухватками домодедовских таксистов возят некрасивых немецких влюбленных и говорливых китайских туристов. Мне кажется анекдотичным этот вид транспорта, пока однажды ночью я выхожу к каналу, где гондолы оставляют на ночь. Черная ванна до краев заполнена маслянистой водой, в ней скрипят, колышутся и подрагивают черные лодки. Тесно сомкнутые, так что носы одних поднимаются над сиденьями других, они кажутся конницей, затаившейся в ночи. Носы их подрагивают, узкие крупы блестят, и можно представиться, как, дождавшись приказа, ринутся они в бой: блестящие, черные, обтекаемые водой. Но невидимые всадники спят, город захвачен врагом, приказ не отдан, и полководца нет.
***
Джудекка - остров в одной остановке от Венеции, но соотносится с ней также, как Рим из фильмов Антониони - с Римом как таковым. Здесь ясно понимаешь, что Венеция - провинция у моря; что в ней всего 60 тысяч жителей, на которых приходится 20 миллионов туристов. Что энциклопедиях не зря пишут про венецианскую химическую и электротехническую промышленности, что в Италии безработица и кризис.
В XIX веке на Джудекке был мукомольный завод, потом делали гондолы, сбирали катера-вапоретто. Теперь здесь - пара десяток палаццо, построенные сбегавшими из города венецианцами (например, Микеланджело) судоремонтный завод, тюрьма, налоговая полиция, студенческие общежития и современный, материковый дух.
В Джудекке все проще, лаконичнее и сдержаннее, чем в Венеции. Канал полирует конструктивистские коробки, гондолы свалены в доках, как театральный реквизит, лев Святого Марка превращается в граффити, а брусчатка - в асфальт; и ничто не маскирует таящуюся за углом пустоту.
В Джудекке, в крошечном баре за судоремонтными доками, у меня случается самый неожиданный в Венеции обед. Гудит телевизор, старик в твиде читает La Stampa, рабочие с судоремонтного завода штурмуют игровой автомат, за бокалом просекко болтает с подругой фармацевт из соседней аптеки (длинные ноги и белый халат), над стойкой висят фотографии младенца официантки, в окно было видно обычный хмурый двор, и здание легко вибрирует от бьющих в фундамент невидимых волн.
Сидя у стойки, я думаю, что только здесь, между судоремонтным заводом и полицией, у меня пропадает ощущение ускользающей, расползающейся материи; что бетон держит то, что не в силах - венецианская штукатурка; что, в сущности, город создают простые древесные сваи, а лепнина и мрамор начинаются уже потом. Следуя этой логике, я решаю, что лишь физическое, видимое глазу деланье защищает от небытия, утверждает твою реальность, дает смысл; что труд формирует, обтачивает человека; что что-то подобное я уже читала. У Энгельса, может быть.
«Бред», - бормочу я вслух, вставая. И думаю, что надо еще раз зайти в Сан Марко: посмотреть, как в сумерках ложатся тени на лица ангелов под куполом.
***
В Венеции особенно заметен контраст масштабов. Суша здесь меньше воды, жизнь меньше искусства, человек меньше пейзажа. Город сделан не по человеческой мерке, и, попав сюда впервые, чувствуешь себя, как влезший в чужое, слишком большое пальто.
На площади St. Giovanni e Paolo я сдаюсь. Готический фасад церкви упирается в белую мраморную шкатулку госпиталя, мост изгибается, конная статуя рвется вперед, канал Mendicanti уходит в сторону Fondamente Nuove густо покрытой статуями стеной. Мозг не в состоянии все это вместить, сетчатка - впитать, и я ретируюсь в ближайшее кафе: выдохнуть и переварить.
Втиснутый в раму окна, пейзаж кажется меньше и безопаснее. Я заказываю кофе и, пока оно длится, успеваю придумать жизнь, которая может произойти здесь со мной. Поступить на кафедру славистики университета Ca’Foscari, поселиться в Джудекке, в сыром доме окнами на канал. Просыпаться от пароходного гудка, покупать газету ради прогноза погоды и уровня воды. Завести моторку. В выходные уходить в открытое море, к южным островам. По утрам, распахнув ставни, вдыхать смесь водорослей, тлена, машинного масла и тоски.
Но кофе выпит, на улице сыро, и скоро опустится темнота. До отъезда несколько дней, а статус венецианки не продается с недвижимостью. Il conto, per favore.
P.S. Джудекка:
Самый логичный в этом городе портрет - отражения в отражении.
