Приказ
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный Тайнам плакал ребенок,
О том, что никто не придет назад.
Александр БЛОК
4-го ноября. В "день согласия и примирения" - так, кажется? Гуляли по старому городу... И как-то незаметно забрели на пыльную площадь, к скверу, в котором три года назад установили памятник. Высокий, будто вырубленный из скалы грубоватыми, но очень точными ударами каменотеса. На постаменте ребенок, крепко вцепившись обеими руками, буквально висит на взрослом мужчине. Руки у мужчины связаны за спиной. Это отец и сын. Памятник всем - растрелянным, порубленным шашками, заколотым штыками людям некогда по-настоящему великой страны.
Решили подойти. Сквер разбит таким образом, что у памятника сходятся пять дорожек. Все они оказались перекрыты стальными турникетами. Возде каждого турникета - по два человека. В форме. Пытаемся пройти между турникетами - останавливают:
- Митинг, вход только по центральной аллее.
Приходится повиноваться. Подходим к рамке металлоискателя.
- Зачем?
- А вдруг вы бомбу пронесете.
- Зачем?!
- Ну, митинг же.
- Да мы не на митинг, мы к памятнику.
- Какая разница.
Действительно, какая? Понятно, что в итоге все звенит. И на белый свет из карманов под любопытными взглядами зевак приходится извлекать: телефоны, ключи, мелочь. Наконец проходим.
Ладони на стылом шершавом металле. Какой день был тогда? Какой месяц? Вполне может быть, что точно такой же безснежный ноябрь. И воздух будто сгустился. Сырыми комками при каждом судорожном вздохе врывался он в отбитые кулаками и сапогами чекистов легкие. И голос у отца пропал. От волнения. Когда увидел худую, кое-как одетую, сутулую фигурку сына. Когда увидел его глаза - испуганные, наполненные болью и ужасом от полнейшего непонимания происходящего. И вдруг будто лопнула где-то над головой струна и стало пронзительно тихо...
Почему-то вспомнилось, как однажды вечером сын, примостившись у него на коленях, долго и внимательно смотрел прямо в глаза. Молча. И вдруг шепотом, как-то необычайно серьезно сказал:
- Пап, а я твоих глазах вижу себя... Прдеставляешь?
Тогда неожиданно засвербило в носу и предательски дрогнули руки. Он обнял его, такого родного, такого маленького и беззащитного, взъерошил волосы и поцеловал в лоб... Сейчас уже не обнять - руки связаны. Но комок в горле встал сразу и начал душить. Навернулись слезы. Сын бросился вперед. Кто-то из чекистов дернулся наперерез. Понял, что не успевает и выставил ногу. Мальчишка споткнулся, упал, но не остановился и на четвереньках добрался до отцовских ног. Ухватился, подтянулся и обнял крепко худыми ручонками...
Уходим медленными шагами по одной из боковых тропинок. На выходе из сквера - турникет и двое в погонах.
- Здесь выхода нет.
- Как так, а это тогда что?
- Выход через центральную аллею.
- Погодите, но это же вон аж куда возвращаться, а нам-то сюда.
- Выхода нет.
- Да почему нет-то?
- Не могу знать - приказ.
- Мда-а... Вот уж ирония судьбы! Вы знаете, как называется эта площадь? Площадь Свободы. Там памятник сзади, видите? Знаете, кому он установлен? Растрелянным без счета - мужчинам, женщинам, детям и старикам. А знаете, кто их расстреливал, рубил и колол штыками? Вы. Оба. И на вопрос - за что - тогда вы отвечали точно так же: "не могу знать, приказ".
Разворачиваемся. Молча уходим. Двое в погонах равнодушно смотрят вслед. И я будто чувствую обжигающе холодную сталь вонзающегося в спину клинка...
(с) Alk
И только высоко, у царских врат,
Причастный Тайнам плакал ребенок,
О том, что никто не придет назад.
Александр БЛОК
4-го ноября. В "день согласия и примирения" - так, кажется? Гуляли по старому городу... И как-то незаметно забрели на пыльную площадь, к скверу, в котором три года назад установили памятник. Высокий, будто вырубленный из скалы грубоватыми, но очень точными ударами каменотеса. На постаменте ребенок, крепко вцепившись обеими руками, буквально висит на взрослом мужчине. Руки у мужчины связаны за спиной. Это отец и сын. Памятник всем - растрелянным, порубленным шашками, заколотым штыками людям некогда по-настоящему великой страны.
Решили подойти. Сквер разбит таким образом, что у памятника сходятся пять дорожек. Все они оказались перекрыты стальными турникетами. Возде каждого турникета - по два человека. В форме. Пытаемся пройти между турникетами - останавливают:
- Митинг, вход только по центральной аллее.
Приходится повиноваться. Подходим к рамке металлоискателя.
- Зачем?
- А вдруг вы бомбу пронесете.
- Зачем?!
- Ну, митинг же.
- Да мы не на митинг, мы к памятнику.
- Какая разница.
Действительно, какая? Понятно, что в итоге все звенит. И на белый свет из карманов под любопытными взглядами зевак приходится извлекать: телефоны, ключи, мелочь. Наконец проходим.
Ладони на стылом шершавом металле. Какой день был тогда? Какой месяц? Вполне может быть, что точно такой же безснежный ноябрь. И воздух будто сгустился. Сырыми комками при каждом судорожном вздохе врывался он в отбитые кулаками и сапогами чекистов легкие. И голос у отца пропал. От волнения. Когда увидел худую, кое-как одетую, сутулую фигурку сына. Когда увидел его глаза - испуганные, наполненные болью и ужасом от полнейшего непонимания происходящего. И вдруг будто лопнула где-то над головой струна и стало пронзительно тихо...
Почему-то вспомнилось, как однажды вечером сын, примостившись у него на коленях, долго и внимательно смотрел прямо в глаза. Молча. И вдруг шепотом, как-то необычайно серьезно сказал:
- Пап, а я твоих глазах вижу себя... Прдеставляешь?
Тогда неожиданно засвербило в носу и предательски дрогнули руки. Он обнял его, такого родного, такого маленького и беззащитного, взъерошил волосы и поцеловал в лоб... Сейчас уже не обнять - руки связаны. Но комок в горле встал сразу и начал душить. Навернулись слезы. Сын бросился вперед. Кто-то из чекистов дернулся наперерез. Понял, что не успевает и выставил ногу. Мальчишка споткнулся, упал, но не остановился и на четвереньках добрался до отцовских ног. Ухватился, подтянулся и обнял крепко худыми ручонками...
Уходим медленными шагами по одной из боковых тропинок. На выходе из сквера - турникет и двое в погонах.
- Здесь выхода нет.
- Как так, а это тогда что?
- Выход через центральную аллею.
- Погодите, но это же вон аж куда возвращаться, а нам-то сюда.
- Выхода нет.
- Да почему нет-то?
- Не могу знать - приказ.
- Мда-а... Вот уж ирония судьбы! Вы знаете, как называется эта площадь? Площадь Свободы. Там памятник сзади, видите? Знаете, кому он установлен? Растрелянным без счета - мужчинам, женщинам, детям и старикам. А знаете, кто их расстреливал, рубил и колол штыками? Вы. Оба. И на вопрос - за что - тогда вы отвечали точно так же: "не могу знать, приказ".
Разворачиваемся. Молча уходим. Двое в погонах равнодушно смотрят вслед. И я будто чувствую обжигающе холодную сталь вонзающегося в спину клинка...
(с) Alk