АКАЛЛАБЕТ (4)
IV. Амандил
В ясные дни Тол-Эрессэа виден даже из Нуменорэ - белые скалы и башни, запретный берег, вечное искушение. Недалёким кажется путь: можно успеть упредить Великих, заступником встать в Круге Судеб... Сладко и жутко щемит сердце от этой мысли, и Амандил стыдит себя за гордыню, за само желание стать подобным Эарендилу Вестнику - но мучительная тревога предвиденья сплавляется с предощущением подвига: не разъять, как ни старайся, как ни кори себя.
Сейчас, когда так недостижима оказалась обманчиво близкая земля, Амандил думает: может, в том всё дело, что не с чистым сердцем отправился я в путь? Вот почему желанный берег недоступен: манит, дразнит, подобно миражам в пустыне - там, говорят, бывает такое, и тогда встают среди песков дворцы и сады, синеют озера с прохладной водой или горы в ледяных мантиях…
Хочется пить. Вон сколько её, воды - горькой, тяжёлой, а над головой летят Свидетели Манве, над головой бушуют который день сухие грозы: бессмысленно надеяться, что упадёт хоть капля дождя.
Ему очень отчётливо видится вдруг эта капля - одна-единственная, крупная, холодная, растекающаяся благословением по запёкшимся губам, по пересохшей гортани. Как он мог раньше не любить дождя? Глупец. Всё потому, что в дождливые дни тонул в шелестящей взблескивающей пелене берег Благословенной Земли: не разглядеть. А так хотелось увидеть его: недостижимый, близкий, запретный... на юге, говорят, пресную воду называют сладкой, а надо бы - божественной; священной водой надо бы звать её... сколько же дней он не пил?..
...Наверное, в глубине души Амандилу верилось: воззовет к нему Глашатай, приветствуя нового Вестника, укажет ему путь пред престолы Великих, и те преклонят слух к мольбе человека. Наверное, если бы не эта вера, не подняться бы ему с песка на краю земли, не сделать первый шаг, а за ним второй, третий - ещё и ещё. Нельзя смертному ступить на берега Земли Бессмертных и остаться в живых - ну, так что же? Главное, что он успеет сказать слово, успеет защитить свою землю, ведь не могут Великие не услышать эту мольбу, пусть даже Вестник и недостоин вести. Разве не для этого он избран? Разве не был ему ниспослан знак?..
Ложится под ноги белая дорога, и становится легче идти, ибо все пути ведут в Валимар; и он идёт вперёд. Ему кажется - идёт быстро, почти бежит; он только не понимает, почему так медленно, рывками надвигается на него вон то дерево, вот эта скала...
Он теряет счёт времени, а Голос всё не звучит, никто не спешит приветствовать его, и на миг приходит страх: неужто ложь всё, неужто Валинор - пустая, покинутая земля, где искать и взывать можно до конца времён - всё равно не услышит никто?..
Он идёт, коря себя за малодушие и неверие. Болит голова. И хочется пить. Снова приходит на ум пустыня - и снова он со стыдом отбрасывает это сравнение: не только умирать в пустыне, но и видеть её не довелось ему, и кажущееся сейчас страданиями ничтожно и мелко в сравнении с тем, что испытывали погибавшие в давние времена у Ока Смерти.
Он почти не видит, куда идёт, но дорога по-прежнему ложится под ноги, а все дороги ведут в Валимар, и слабость смертной оболочки не помешает ему: ведь вера, ведь дух сильнее, и не дойти он попросту не может - но было бы, конечно, легче, если бы можно было выпить хоть глоток воды, малую толику. Он идёт. Потому что не может не дойти. Даже мёртвым. Нужно только верить, потому что знать оказалось невозможно. Скоро все ощущения сосредотачиваются на его собственном теле. Усталость. Жажда. Боль: в спине, в ногах. Он уже не смотрит по сторонам: болят, слепнут глаза. Кожа стала как пергамент, просоленный морем. Наверное, можно было свернуть с дороги и поискать воду: в земле Валар сотни, тысячи родников и рек, столько хрустально-чистой ледяной воды, ведь это же не задержит его надолго - он только напьётся, смоет соль и снова вернётся на белоснежную дорогу, ведущую в Валимар...
Он идёт вперёд, отвергая искушение. Потому что идущий осилит дорогу, и тот, кому суждено дойти, достигнет цели.
Сколько бы ни пришлось идти.
Тем более, что он не имеет представления о том, сколько длится путь и сколько ещё впереди.
Просто идёт.
Почему не выходит из головы пустыня, жёлтый жар, скальные пещеры, а в них - родники, вода течёт по каменным желобам к виноградникам: какое безумие - пить вино, когда есть вода, вода из самого сердца земли, ледяная, такая, что зубы стынут, больно почти, но он смеялся бы над этой болью, это ничтожная плата за холод, влажный холод, от которого немеет в сладостном спазме горло, не закашляться бы только: лёд в горле - чистый, голубоватый, струящийся, сверкающий, звенящий, какое блаженство - лёд ложится на пылающие веки, течёт прозрачной влагой, какое расточительство, какая безумная щедрость - скудные струйки воды на коже: так слёзы текут по лицу любимой, можно осушить их губами, можно пить их, чуть солоноватые, прохладные - о, прекрасна ты, возлюбленная моя, влага глаз твоих - как влага горных озёр, и слёзы твои - потоки чистые...
Но все пути вели в Валимар, и идущий смог осилить дорогу, и он всё же вышел победителем! Потому что - вот, прямо перед ним - никогда не виденный, но узнанный мгновенно Круг Судеб, сияние тронов Валар.
Благословенное место изо всех в Благословенной Земле.
Он ступил на белые плиты, присыпанные алмазной крошкой, и открыл глаза, привыкшие быть прищуренными, забыв о жажде, голоде, усталости - обо всём, кроме того, что должен был сказать сейчас Великим, потому что он дошёл, потому что его должны выслушать, должны услышать, потому что...
Кажется, он улыбался, не чувствуя ни лица, ни губ. Потому что добрался туда, где оказаться нельзя без позволения и воли Валар. И плечи расправились, распрямилась спина - не униженным просителем был он сейчас, но избранником, Вестником, как светозарный предок его - тем, чьё слово будет услышано, чья мольба не может быть тщетной.
Он заговорил. Что с того, что пустовали сияющие троны? - разве есть место в Валиноре, где Великие не услышали бы его?
Зачем же тогда было идти сюда от берега? - мелькнула мысль; он прогнал её прочь.
Но рано или поздно заканчиваются все слова, последние отзвуки их осыпаются песчинками в безмолвие. Он стоял посреди Маханаксар, ожидая ответа, но ответа не было, зато пришло вдруг осознание - как же нелепо выглядит всё это со стороны! Стоит человек в круге пустующих тронов, говорит в пустоту - и ждёт ответа от этой пустоты...
Он не успел ужаснуться кощунственной мысли, не успел устыдиться нелепости происходящего - он вообще не успел ощутить толком ничего, а осознать - того меньше. Кто-то шёл к нему мимо тронов, вовсе не торжественно, медленно и утомленно. Подошёл так близко, что можно стало рассмотреть лицо, похожее на лицо самого Амандила, но больше - на лицо его сына.
- Они не придут, - сказал незнакомец.
- Они не услышат тебя, - сказал он.
- Поздно, - сказал Эарендил.
Амандил смотрел, не понимая. Смотрел на своего нестареющего предка, не решаясь отвести глаза, не смея увидеть четырнадцать пустых тронов, смысл увиденного - осознать. Кажется, он хотел что-то сказать. Или закричать. Из горла вырвался только глухой хрип.
Неужели нельзя притушить этот огонь - в небе, во мне, под веками, жёлтое пламя, жёлтый жар, струями раскалённого песка бьющий с неба, пожалейте, уберите, не надо, а в степи пьют кровь коней, горячую, солёную - пьют, пьют воду подземных родников и мутноватую тёплую воду мелких запруд, просто невозможно - ждать, пока осядет песок, цедить капли сквозь тонкую ткань - ладно, это ничего, я подожду, буду смотреть, как набухают мутноватые капли, как падают в щербатую глиняную миску, надо только потерпеть, а потом вода коснётся губ, солоноватая она, но это не страшно, правда...
...как же пить хочется.
V. Лучник
В оконном проеме сидит человек, глядя в ночь, и волосы его кажутся седыми.
- Эй, - негромко окликает Элендил. - Эй, ты кто?
- А это неважно, - оборачивается незнакомец.
Это я, думает Элендил. Это моё лицо, я знаю его - это лицо было у меня во сне, и натянутый лук в моих руках сиял холодным серебром зимней луны, а с тетивы гибелью рвались полынные стрелы.
Он почему-то не удивляется.
- Господин мой князь, - говорит юноша; и вовсе не седые волосы у него, пепельные, и глаза цвета холодного моря смотрят пристально, видя больше, чем можно даже в яви сна. - Твои записи, господин мой князь. Они нужны... нужны моему брату.
- Я, - Элендил растерян, - не могу отдать...
- Это и не нужно, - улыбается юноша. - Я перепишу потом; мне достаточно твоего позволения прочесть их - если, конечно, ты дашь это позволение.
- Почему нет?
- Потому, что единственный дом, который остался у моего брата, - юноша становится необыкновенно серьезен, темнеют его глаза, жёсткой, старой тенью складки ложатся в углах губ, - на другом берегу Андуина.
Долго, неотрывно смотрит Элендил на своего собеседника. Потом всё же говорит:
- Это ты - лучник. Это тебя я видел во сне. Тобой я был.
- Меня до сих пор иногда называют так, - кивает собеседник князя. - Это могло быть.
Слишком о многом Элендилу хочется спросить, и поэтому он не спрашивает ни о чём: встаёт, уступая место за столом. Беспокоится, что слишком мало света от единственной свечи - но его собеседнику всё равно.
Юноша читает быстро; губы его горько кривятся, но он молчит, и кажется только, что краски уходят с его лица, истаивают, так что оно превращается в беспощадный - самой резкостью, отчётливостью своей - рисунок пером.
Бывает так, - думает собеседник князя, - когда сознание не в силах уже воспринимать боль и ужас. Тогда приходят слова, словно бы взятые из священных книг. Скупые, высокие и страшные. Те, точнее которых - не подобрать потом, как ни старайся.
Перевернув последнюю страницу рукописи, поднимается. Не может заставить себя выговорить благодарность: да и не благодарят за такое. Князь, поняв всё, и не ждёт этих слов. Ему только мучительно хочется узнать имя того, кого ночной собеседник назвал братом. И вновь он не задает вопроса; только, решившись, протягивает ночному гостю ещё одну рукопись, написанную угловатым мальчишеским почерком, ту, которую Кадо недавно вернул ему, попросив сохранить.
- Возьми, - просит. - Вряд ли этому место в здешней библиотеке.
Лучник бережно принимает пожелтевшие, обтрёпанные по краям страницы.
- Ты знаешь, что мир не сразу перестаёт видеть сны мёртвых? - спрашивает невпопад. - Я вот - не знал...
В ясные дни Тол-Эрессэа виден даже из Нуменорэ - белые скалы и башни, запретный берег, вечное искушение. Недалёким кажется путь: можно успеть упредить Великих, заступником встать в Круге Судеб... Сладко и жутко щемит сердце от этой мысли, и Амандил стыдит себя за гордыню, за само желание стать подобным Эарендилу Вестнику - но мучительная тревога предвиденья сплавляется с предощущением подвига: не разъять, как ни старайся, как ни кори себя.
Сейчас, когда так недостижима оказалась обманчиво близкая земля, Амандил думает: может, в том всё дело, что не с чистым сердцем отправился я в путь? Вот почему желанный берег недоступен: манит, дразнит, подобно миражам в пустыне - там, говорят, бывает такое, и тогда встают среди песков дворцы и сады, синеют озера с прохладной водой или горы в ледяных мантиях…
Хочется пить. Вон сколько её, воды - горькой, тяжёлой, а над головой летят Свидетели Манве, над головой бушуют который день сухие грозы: бессмысленно надеяться, что упадёт хоть капля дождя.
Ему очень отчётливо видится вдруг эта капля - одна-единственная, крупная, холодная, растекающаяся благословением по запёкшимся губам, по пересохшей гортани. Как он мог раньше не любить дождя? Глупец. Всё потому, что в дождливые дни тонул в шелестящей взблескивающей пелене берег Благословенной Земли: не разглядеть. А так хотелось увидеть его: недостижимый, близкий, запретный... на юге, говорят, пресную воду называют сладкой, а надо бы - божественной; священной водой надо бы звать её... сколько же дней он не пил?..
...Наверное, в глубине души Амандилу верилось: воззовет к нему Глашатай, приветствуя нового Вестника, укажет ему путь пред престолы Великих, и те преклонят слух к мольбе человека. Наверное, если бы не эта вера, не подняться бы ему с песка на краю земли, не сделать первый шаг, а за ним второй, третий - ещё и ещё. Нельзя смертному ступить на берега Земли Бессмертных и остаться в живых - ну, так что же? Главное, что он успеет сказать слово, успеет защитить свою землю, ведь не могут Великие не услышать эту мольбу, пусть даже Вестник и недостоин вести. Разве не для этого он избран? Разве не был ему ниспослан знак?..
Ложится под ноги белая дорога, и становится легче идти, ибо все пути ведут в Валимар; и он идёт вперёд. Ему кажется - идёт быстро, почти бежит; он только не понимает, почему так медленно, рывками надвигается на него вон то дерево, вот эта скала...
Он теряет счёт времени, а Голос всё не звучит, никто не спешит приветствовать его, и на миг приходит страх: неужто ложь всё, неужто Валинор - пустая, покинутая земля, где искать и взывать можно до конца времён - всё равно не услышит никто?..
Он идёт, коря себя за малодушие и неверие. Болит голова. И хочется пить. Снова приходит на ум пустыня - и снова он со стыдом отбрасывает это сравнение: не только умирать в пустыне, но и видеть её не довелось ему, и кажущееся сейчас страданиями ничтожно и мелко в сравнении с тем, что испытывали погибавшие в давние времена у Ока Смерти.
Он почти не видит, куда идёт, но дорога по-прежнему ложится под ноги, а все дороги ведут в Валимар, и слабость смертной оболочки не помешает ему: ведь вера, ведь дух сильнее, и не дойти он попросту не может - но было бы, конечно, легче, если бы можно было выпить хоть глоток воды, малую толику. Он идёт. Потому что не может не дойти. Даже мёртвым. Нужно только верить, потому что знать оказалось невозможно. Скоро все ощущения сосредотачиваются на его собственном теле. Усталость. Жажда. Боль: в спине, в ногах. Он уже не смотрит по сторонам: болят, слепнут глаза. Кожа стала как пергамент, просоленный морем. Наверное, можно было свернуть с дороги и поискать воду: в земле Валар сотни, тысячи родников и рек, столько хрустально-чистой ледяной воды, ведь это же не задержит его надолго - он только напьётся, смоет соль и снова вернётся на белоснежную дорогу, ведущую в Валимар...
Он идёт вперёд, отвергая искушение. Потому что идущий осилит дорогу, и тот, кому суждено дойти, достигнет цели.
Сколько бы ни пришлось идти.
Тем более, что он не имеет представления о том, сколько длится путь и сколько ещё впереди.
Просто идёт.
Почему не выходит из головы пустыня, жёлтый жар, скальные пещеры, а в них - родники, вода течёт по каменным желобам к виноградникам: какое безумие - пить вино, когда есть вода, вода из самого сердца земли, ледяная, такая, что зубы стынут, больно почти, но он смеялся бы над этой болью, это ничтожная плата за холод, влажный холод, от которого немеет в сладостном спазме горло, не закашляться бы только: лёд в горле - чистый, голубоватый, струящийся, сверкающий, звенящий, какое блаженство - лёд ложится на пылающие веки, течёт прозрачной влагой, какое расточительство, какая безумная щедрость - скудные струйки воды на коже: так слёзы текут по лицу любимой, можно осушить их губами, можно пить их, чуть солоноватые, прохладные - о, прекрасна ты, возлюбленная моя, влага глаз твоих - как влага горных озёр, и слёзы твои - потоки чистые...
Но все пути вели в Валимар, и идущий смог осилить дорогу, и он всё же вышел победителем! Потому что - вот, прямо перед ним - никогда не виденный, но узнанный мгновенно Круг Судеб, сияние тронов Валар.
Благословенное место изо всех в Благословенной Земле.
Он ступил на белые плиты, присыпанные алмазной крошкой, и открыл глаза, привыкшие быть прищуренными, забыв о жажде, голоде, усталости - обо всём, кроме того, что должен был сказать сейчас Великим, потому что он дошёл, потому что его должны выслушать, должны услышать, потому что...
Кажется, он улыбался, не чувствуя ни лица, ни губ. Потому что добрался туда, где оказаться нельзя без позволения и воли Валар. И плечи расправились, распрямилась спина - не униженным просителем был он сейчас, но избранником, Вестником, как светозарный предок его - тем, чьё слово будет услышано, чья мольба не может быть тщетной.
Он заговорил. Что с того, что пустовали сияющие троны? - разве есть место в Валиноре, где Великие не услышали бы его?
Зачем же тогда было идти сюда от берега? - мелькнула мысль; он прогнал её прочь.
Но рано или поздно заканчиваются все слова, последние отзвуки их осыпаются песчинками в безмолвие. Он стоял посреди Маханаксар, ожидая ответа, но ответа не было, зато пришло вдруг осознание - как же нелепо выглядит всё это со стороны! Стоит человек в круге пустующих тронов, говорит в пустоту - и ждёт ответа от этой пустоты...
Он не успел ужаснуться кощунственной мысли, не успел устыдиться нелепости происходящего - он вообще не успел ощутить толком ничего, а осознать - того меньше. Кто-то шёл к нему мимо тронов, вовсе не торжественно, медленно и утомленно. Подошёл так близко, что можно стало рассмотреть лицо, похожее на лицо самого Амандила, но больше - на лицо его сына.
- Они не придут, - сказал незнакомец.
- Они не услышат тебя, - сказал он.
- Поздно, - сказал Эарендил.
Амандил смотрел, не понимая. Смотрел на своего нестареющего предка, не решаясь отвести глаза, не смея увидеть четырнадцать пустых тронов, смысл увиденного - осознать. Кажется, он хотел что-то сказать. Или закричать. Из горла вырвался только глухой хрип.
Неужели нельзя притушить этот огонь - в небе, во мне, под веками, жёлтое пламя, жёлтый жар, струями раскалённого песка бьющий с неба, пожалейте, уберите, не надо, а в степи пьют кровь коней, горячую, солёную - пьют, пьют воду подземных родников и мутноватую тёплую воду мелких запруд, просто невозможно - ждать, пока осядет песок, цедить капли сквозь тонкую ткань - ладно, это ничего, я подожду, буду смотреть, как набухают мутноватые капли, как падают в щербатую глиняную миску, надо только потерпеть, а потом вода коснётся губ, солоноватая она, но это не страшно, правда...
...как же пить хочется.
V. Лучник
В оконном проеме сидит человек, глядя в ночь, и волосы его кажутся седыми.
- Эй, - негромко окликает Элендил. - Эй, ты кто?
- А это неважно, - оборачивается незнакомец.
Это я, думает Элендил. Это моё лицо, я знаю его - это лицо было у меня во сне, и натянутый лук в моих руках сиял холодным серебром зимней луны, а с тетивы гибелью рвались полынные стрелы.
Он почему-то не удивляется.
- Господин мой князь, - говорит юноша; и вовсе не седые волосы у него, пепельные, и глаза цвета холодного моря смотрят пристально, видя больше, чем можно даже в яви сна. - Твои записи, господин мой князь. Они нужны... нужны моему брату.
- Я, - Элендил растерян, - не могу отдать...
- Это и не нужно, - улыбается юноша. - Я перепишу потом; мне достаточно твоего позволения прочесть их - если, конечно, ты дашь это позволение.
- Почему нет?
- Потому, что единственный дом, который остался у моего брата, - юноша становится необыкновенно серьезен, темнеют его глаза, жёсткой, старой тенью складки ложатся в углах губ, - на другом берегу Андуина.
Долго, неотрывно смотрит Элендил на своего собеседника. Потом всё же говорит:
- Это ты - лучник. Это тебя я видел во сне. Тобой я был.
- Меня до сих пор иногда называют так, - кивает собеседник князя. - Это могло быть.
Слишком о многом Элендилу хочется спросить, и поэтому он не спрашивает ни о чём: встаёт, уступая место за столом. Беспокоится, что слишком мало света от единственной свечи - но его собеседнику всё равно.
Юноша читает быстро; губы его горько кривятся, но он молчит, и кажется только, что краски уходят с его лица, истаивают, так что оно превращается в беспощадный - самой резкостью, отчётливостью своей - рисунок пером.
Бывает так, - думает собеседник князя, - когда сознание не в силах уже воспринимать боль и ужас. Тогда приходят слова, словно бы взятые из священных книг. Скупые, высокие и страшные. Те, точнее которых - не подобрать потом, как ни старайся.
Перевернув последнюю страницу рукописи, поднимается. Не может заставить себя выговорить благодарность: да и не благодарят за такое. Князь, поняв всё, и не ждёт этих слов. Ему только мучительно хочется узнать имя того, кого ночной собеседник назвал братом. И вновь он не задает вопроса; только, решившись, протягивает ночному гостю ещё одну рукопись, написанную угловатым мальчишеским почерком, ту, которую Кадо недавно вернул ему, попросив сохранить.
- Возьми, - просит. - Вряд ли этому место в здешней библиотеке.
Лучник бережно принимает пожелтевшие, обтрёпанные по краям страницы.
- Ты знаешь, что мир не сразу перестаёт видеть сны мёртвых? - спрашивает невпопад. - Я вот - не знал...