ИЗБРАННИКИ: Золотой венец (2)
Их остановили неподалёку от границ, на самой окраине прозрачного соснового леса, откуда ещё нельзя было разглядеть мерцающие шпили гавани.
- Владения Артанаро запретны для вас, - возвестил страж в крылатом шлеме, - ибо вы отступили от путей, положенных Валар и Эру.
Калион прищурился, положил руку на рукоять меча. Эльф это заметил.
- Если же вы попытаетесь добиться своего силой оружия, это послужит лишь к войне между нашими народами, и наследник Великого Врага возрадуется, вы же докажете, что воистину подобны Неназываемому, как того и опасались наши мудрецы.
Стражи развернули коней, видимо, полагая, что сказанного достаточно. У Калиона потемнело в глазах от гнева, но голос его звучал спокойно:
- Я не прошу аудиенции у короля элдар. Я пришёл в поисках ответов. Мне нужно говорить с одним из мудрых - тех, кто видел свет Благословенной земли.
Предводитель стражей Митлонда обернулся. Посмотрел с удивлением.
- Тогда, возможно, твоё желание исполнится. Жди здесь.
Ждать пришлось пять дней. Утром шестого дня с первыми лучами солнца на дороге появился всадник на великолепном коне редкой серебристо-буланой масти. Спешился, пошёл к королевскому шатру. Солнце золотило доспехи, взблескивало на драгоценных камнях, украшавших ножны меча.
- Ты словно бы на бой собрался, мой благородный гость, а ведь я хотел лишь беседы, - улыбка Калиона вышла натянутой. Что ж, придётся стерпеть и это оскорбительное нарушение обычаев. Не так высока плата, если он всё-таки получит ответ.
- Садись; раздели со мной трапезу, - широким жестом обвёл уставленный яствами стол, сам налил драгоценное сладкое вино в золотой, искусной работы, кубок. - Как мне обращаться к тебе?
- Я - Лаурэфиндэле [1] из Дома Нолофинве, - бесстрастно, показалось, с тенью надменности ответил гость. - Я тот, кто сражался с порождениями зла в семивратной Ондолиндэ; тот, кто принял смерть и восстал из мёртвых; тот, кто вернулся в Смертные земли, дабы исполняющие волю Единого в мире не теряли надежды.
Калион кивнул:
- Моё имя…
Эльф жестом остановил его:
- Мне известно, кто ты, Калион, племянник короля Нуменорэ. Ты искал ответы на свои вопросы; что ж, спрашивай.
- Почему Детям Единого положены столь разные пути и дары?
- Ты тоже из тех, кто ищет избавления от смерти? - поднял бровь эльф. - Полагаешь, ты способен постичь замыслы Создателя и изменить то, что предопределено Им ещё до начала времён?.. Судьбы мира и живущих в нём может изменить лишь Тот, Кто создал мир. Даже если ты и сумел бы достичь Благословенной земли, преодолев все обманы и ловушки, это не принесло бы тебе блага. Не земля Аман дарит бессмертие её обитателям: живущие в ней делают эту землю благодатной. Близость к благословенным берегам продлевает ваш век, но смертный, ступивший на берега Амана, уподобился бы мотыльку, летящему навстречу слишком яркому и жаркому пламени.
- Я спрашивал не об этом; но ладно, пусть так… Разве мой предок Эарендил не обрёл вечной жизни? Разве не достиг Туор берегов земли Бессмертных? Разве не пребывают они в земле Аман?
- Быть может, они и живы; но об этом я не могу говорить с тобой.
- Итак, смертный может ступить на берега земли Бессмертных и остаться в живых?
- Ты хочешь повторить их путь? Тогда задумайся вот о чем: таково устройство Арды, что, даже если поиски твои длились бы целую вечность, быть может, тебе не удалось бы отыскать обители Манве. Ты лишь вернулся бы туда, откуда начал свой путь, и тебе показалось бы, что мир сжался, став для тебя подобным тюрьме. Возможно, Арда давно уже стала тюрьмой для всего вашего племени, оттого нигде не находите вы ни отдыха, ни покоя; но знай, что кара Эру ведет к исцелению, а милость бывает сурова. Вы говорите - элдар не постигла кара, оттого мы не умираем; но мы не можем и покинуть этот мир, мы обречены оставаться в нём до той поры, пока не изменится само мироздание. Вы говорите, что несёте кару и оттого умираете; но Смертные могут уйти из мира, и не прикованы к нему, подобно нам. Кто знает, в конце времён не позавидуют ли Старшие тем, кто пришёл следом?
- Легко рассуждать о конце времён тому, у кого впереди вечность. Разве нельзя понять людей, завидующих участи даже последнего из бессмертных? Ты требуешь от нас величайшего доверия; ибо нам неведомо, что будет с нами уже завтра - а ведь мы тоже любим этот мир и не хотим его терять!
- Доверия требую не я. Верно, в том, что касается людей, замысел Эру неведом даже Валар. Так говорят они: вам должно следовать своему предначертанию и верить в то, что каждое ваше стремление в конце концов принесёт плоды. Любовь к этому миру вложена в ваши сердца Тем, Кто создал и его, и вас; и знай, что Эру ничего не насаждает без цели, хотя, быть может, пройдут многие века и многие поколения сменятся прежде, чем цель Его откроется вам [2].
- Итак, по твоим словам, мы должны довольствоваться тем, что нам дано, и не искать иного, и следовать предназначению, которое неведомо никому в этом мире, уповая на то, что всё ко благу Единого?
Должно быть, Калиону не удалось до конца скрыть свои чувства; эльф остро взглянул ему в лицо, сдвинул тёмные брови, похожие на крылья ласточки:
- Ты находишь это смешным?..
- Напротив, благородный Лаурэфиндэле из Дома Нолофинве; я не вижу в этом ничего смешного. Что же нам делать, пока Единый не открыл Своих тайных целей?
- Чтить Его веление. Повиноваться воле тех, кто назначен быть хранителями этого мира. Не преступать положенных ими запретов и следовать их наставлениям. Уповать на то, что замысел Его когда-нибудь будет явлен вам во всём величии.
- Это всё?
- Да, - эльф поднялся, всем своим видом показывая, что беседа окончена, и что больше ему нечего сказать.
- Благодарю, - сухо уронил Калион. Он тоже встал: равный ростом со своим гостем, такой же светлоглазый и золотоволосый.
С минуту эльф и смертный смотрели друг на друга: как в зеркало гляделись. Потом гость развернулся и, не сказав больше ни слова, покинул шатёр. Лишь тогда племянник короля осознал, что Лаурэфиндэле так и не притронулся к угощению.
Калиону это не понравилось.
На следующий день отряд Калиона двинулся назад к гавани в устье Гватло. Сын Гимилхада провел эту ночь без сна, задремав лишь под утро.
Слова, слова, слова… Всё пустые велеречивые слова, высокомерные наставления, и - ни одного ответа. Неужели никогда никто из наших вождей не усомнился в повелениях, следуя которым они шли на смерть? - думал он, сжимая виски. Не задавая вопросов, покорно - потому, что так повелели мудрые, Старшие, те, кто видел свет Благословенной земли? Воевали за пресветлых эльфов - чтобы те снова и снова отворачивались от людей в час нужды, а потом вновь приходили учить смирению и покорности, звали на свои битвы, дабы смертные защищали их - тех, кто всё равно вернётся в мир, кому суждено наслаждаться счастьем в земле Бессмертных? За это Смертные отдавали свою, единственную жизнь? Три тысячи лет прошло после Войны Гнева; три тысячи лет они твердят нам о зёрнах зла, приносящих недобрые всходы - и запираются в своих домах, и греют руки у очага в ожидании часа, когда им дозволено будет уйти на Запад, не делая ничего, чтобы вырвать с корнем эти тёмные побеги, предоставляя это нам: Пришедшим следом, Недужным, Смертным, Чужакам, Захватчикам!.. Даже сейчас, когда, быть может, нам нужнее всего их помощь, их совет, когда нам невозможно стало жить без ответов на свои вопросы - сейчас они снова отворачиваются от нас… потому, что в нас слишком много от Тёмного, потому что на него мы похожи более, чем на прочих Валар!..
Он остановился. Задумался; тряхнул головой, отгоняя неуютную, не ко времени пришедшую мысль.
Век эльфов прошёл. Наступил век людей: непредсказанное время, не предпетое в Великой Музыке. Мы сами будет вершить свою судьбу.
Только один раз он оглянулся на редколесье, за которым остались запретные земли эльфийского государя. Повторил вслух - тихо, так, что его слов не услышал больше никто:
- Мы сами будем вершить свою судьбу. Я буду решать сам.
…Ровно год, верный своему слову, Калион ждал. Не искал встреч с королевной, не навещал садов Андуниэ, чтобы даже ненароком не увидеть её. Она часто снилась ему: чистая, желанная, недосягаемая. Звезда Нуменорэ. Белая Госпожа.
Ровно через год он пришёл на их заветное место. Мириэль не было. Сердце Калиона рухнуло в пропасть: почему-то он думал, что она будет ждать его, как ждала из плаваний и долгих отлучек.
Неужели вот так, в одночасье, разобьются все его мечты? Любовь, предназначение, власть - всё это зависело от одного короткого слова Белой Госпожи, которую в мыслях он давно называл своей. Не допускал и тени мысли, что она ответит отказом, был уверен в ней так же, как в самом себе, совершенно убедил себя в том, что их союз - дело решённое... А сейчас два серебряных кольца, украшенных по ободу чистейшими бриллиантами, жгли его ладонь. Потому что она не пришла. Её отняли у него - далёкие, безразличные к смертным Валар, надменные элдар, элендили с их нелепыми законами и не менее нелепой слепой верой, с их овечьим послушанием. Напрасны были все мечты, все замыслы, весь этот год бесконечного ожидания. Всё было зря.
Из бездны беспросветного разочарования и отчаянья, куда рухнула его душа, начала подниматься лавой жгучая ярость. Нет: ненависть - тяжёлая, жаркая, душная. Ему не хватало воздуха, мир плыл перед глазами; он тяжело опустился на скамью - просто чтобы не упасть.
- Калион!
Он поднял голову.
По пути сюда, к их скамье под цветущим пологом лаурэлоссэ, Мириэль не знала, как начать разговор. Как сказать Калиону то, что она решила в этот бесконечный год сомнений и ожидания, когда, верная слову, не искала встреч с ним и не навещала столицу, чтобы даже ненароком не увидеть его.
А он смотрел на неё, словно не видел и не узнавал; таким пугающе-непривычным было его лицо - горечь, тоска, разочарование, - что у неё зашлось сердце; и бросилась вперёд, и обхватила руками его непокорную золотоволосую голову, прижала к груди, шепча только одно слово - да, да, да! - смеясь и плача, не в силах остановиться.
И когда он поднялся, когда его сильные, словно солнцем нагретые ладони легли ей на плечи - тогда, запрокинув голову, улыбаясь ему сквозь радужную солёную пелену, она ещё раз повторила:
- Да.
Потом, когда Мириэль утёрла слёзы, Калион поднял кольца, упавшие на белый песок дорожки, сдул песчинки. Она протянула было руку, но замерла, подняла на него заплаканные глаза:
- Вот… так? Без благословения, без свидетелей?
- Это наша судьба. Только наша. Та, которую мы создаем сами, - тихо сказал Калион. - Конечно, если ты хочешь, я найду свидетелей; но есть ли нам в том нужда? Сам Эру засвидетельствует искренность наших намерений, ведь Он видит всё. Древние обычаи требуют только согласия двух любящих сердец.
- Но такое случалось лишь в годы немирья… - кажется, Мириэль ждала, что Калион разубедит её. Он не преминул это сделать:
- Подумай, сколько Верных за эти годы погибло в поединках - или в боях, когда никто не мог бы сказать, чья рука направила смертельный удар? Сколько сторонников Тар-Телемнара и моего отца было отправлено в изгнание, в ссылку, сгинуло без следа? Разве на Острове царит мир? Но мы остановим это. Мы всё исправим, вот увидишь. Наш народ снова станет единым.
И Мириэль улыбнулась, и протянула ему руку.
Государь Тар-Палантир сидел, положив подбородок на сцепленные в замóк руки. Все его надежды пошли прахом. Он уповал на то, что ему и Амандилу удастся связать нерасторжимыми узами два самых славных дома Нуменорэ, вернуть её народ на путь истинного служения, искупить вину перед Валар. Наверное, нужно было всё объяснить Элендилу: почтительный сын, истинный Верный, он не ослушался бы повеления короля и своего отца. Правда, Мириэль всегда была своенравна; он сам в этом виноват - слишком любил дочь, слишком много ей позволял… но и она, конечно, поняла бы, смирилась с судьбой. А теперь поздно. Вопреки всем ожиданиям, Элендил избрал в супруги не прекраснейшую деву Острова, а Лотвен из Эмериэ - голубоглазую, немногословную, спокойную, как чистое глубокое озеро, вовсе не блещущую яркой красотой. У них уже трое детей, а Мириэль по-прежнему одна, снова и снова отвечает отказом - правда, даже отказывать она умеет так, что неудачливые женихи уходят почти осчастливленными, готовыми до скончания дней верой и правдой служить будущей королеве. Или она никого не считает достойным?.. Сколько раз Палантир заговаривал об этом с дочерью - она лишь улыбалась и отмалчивалась. Неужели ты желаешь судьбы Тар-Тэлпериен? - спрашивал он. Дочь качала головой: нет. Увы, ныне век наш не так долог, как во времена первых королей, - говорил он, - а у тебя всё ещё нет супруга. Кто же взойдет на престол следом за тобой, если у тебя не будет потомков? Мириэль не отвечала, и он не решился настаивать. Будь жива её мать, быть может, ей удалось бы уговорить дочь или хотя бы убедить открыться. В сотый раз Палантир клял себя за то, что, всецело отдавшись делам правления, потерял доверие Мириэль. Совет обеспокоен, говорил он; даже Анкалимэ, упорствовавшая в своем нежелании вступать в брак, в твои годы уже успела обрести наследника. Совет требует вернуться к старому закону, по которому ты должна выйти замуж или отречься от престола.
Элендили боялись утратить с таким трудом отвоёванную власть; были уверены - король заставит дочь подчиниться, связать судьбу с одним из Верных. Они плохо знали нрав наследницы.
Лицо Мириэли окаменело, показалось прекрасным ликом статуи, воплощением непокорства и надменности. Тогда усмири Совет, - уронила она. Не им указывать тому, в ком явлена кровь Элероссе Тар-Минъятура! Наш род избран Валар и правит по воле Эру; или Совет считает, что их желания превыше веления Единого?
Палантира страшили такие речи. Воистину, в Мириэль была кровь Анкалимэ. Она говорила правду - но правда эта грозила гибелью всему, чего он успел добиться за годы правления. Он пытался объяснить это Мириэль. Неужели ради того, чтобы успокоить знать, я должна отречься от своего наследия? - высоко поднимала брови дочь. Он терялся; не знал, что ей ответить.
А сейчас она стояла перед ним, и на её пальце было серебряное кольцо, украшенное по ободу голубоватыми бриллиантами чистейшей воды - символ обещания. Усталое сердце короля забилось чаще:
- Ты всё-таки нашла себе избранника?
Мириэль кивнула.
- Кто же он?
Она молчала, но её глаза сияли ярче алмазов в кольце. Тогда он понял.
- До меня доходили слухи… - начал Палантир, всё ещё не желая верить, не желая произносить имя. Как будто это что-то меняло. Как будто, если не назвать вслух имя, исчезнет кольцо с пальца дочери, всё случившееся обернётся тревожным сном.
Мириэль вскинула голову, бесстрашно взглянув в лицо короля:
- Да. Это Калион. Мы помолвлены. Ты знаешь кого-то более благородного? Или, по мнению Совета, его род недостаточно высок?
- Это мерзость пред лицом Единого! Вы нарушаете закон…
- Закон, установленный не Единым, но людьми! Эру даровал нам любовь, которая принесёт покой Острову, примирит вчерашних врагов и снова сделает нас единым народом!
- Это не твои слова, дочь. Неужели не понимаешь: для Калиона ты - лишь возможность заполучить высшую власть! Он увлёк тебя льстивыми речами, обманул, околдовал…
Палантир и сам понимал, что говорит нелепости. Никогда ещё он не чувствовал себя таким беспомощным и жалким.
Дочь выслушала его с улыбкой.
- Нет, отец, - сказала мягко, ласково. - Я люблю его.
- Совет никогда не согласится… - начал король - и тут же понял, что совершил ошибку. Не шевельнувшись, всем своим существом дочь отстранилась от него. Даже если бы сейчас их разделяло Великое Море, они были бы ближе.
- Это мой выбор. Моя судьба. Путь, предначертанный мне Единым. Это моё предназначение, и я принимаю его. Я решила, государь и отец мой, и решения своего не изменю.
С тем и ушла, гордо подняв голову, не обернувшись. Уехала в Андуниэ, в цветущие сады, туда, где могла беспрепятственно встречаться со своим избранником.
Неудивительно, что они стали близки - но, может быть, всё не так плохо? Да, Калион властолюбив и, как говорят, жесток к врагам; да, он жаждет славы и богатства; но, может, недаром лишь по смерти отца он обручился с Мириэль? Может, зёрна света, посеянные Амандилом, всё же дали всходы в его душе? А закон… что ж, не следует людям пытаться быть чище Старших Детей - а ведь их законы не запрещали подобный брак. Что, если, противясь решению дочери, он и в самом деле противоречит воле Единого? Что, если за годы, проведённые среди дворцовых свар и интриг, он утратил способность читать веление Эру, а взгляд дочери, напротив, остался незамутнённым; ясным?..
Так или иначе, ему нужно сообщить обо всём Совету - и, если придётся, усмирить знать.
С сильно бьющимся сердцем уходила Мириэль от отца. Зря, думала, я так оборвала разговор. Надо было объяснить. Ведь и она не понимала, и она сомневалась, и в ней чувство боролось с верой!.. А оказалось, арандили вовсе не отвергают Единого, как уверял Амандил; не склоняются к вере в Моринготто. Да, они не признавали власти Валар, а элдар считали отступившими от истинного пути, но оттого лишь яснее, чище выступала их вера в Эру, в то, что Его волей и велением людям дано возродить Арду, превратить её в прекрасный мир Замысла, в который, быть может, в свой час вступит и сам Единый: об этом Калион говорил почти беззвучно, благоговейно, его глаза сияли.
Она, наверное, возмутилась бы, отвернулась, если бы Калион говорил с той страстью, которая так часто звучала в речах элендили; но нет, его слова звучали спокойно, убеждённо, просто. Он говорил о том, как Валар, которым назначено было обустроить дом для Детей Единого, бежали в землю Аман, когда Светильники рухнули - бежали, лишив мир своей защиты, хранимого ими Света. Он говорил о том, как Старшие Дети, которым назначено было оберегать мир, приумножая его красоту, и быть для Младших мудрыми наставниками, предпочли своему предназначению покой и свет Благословенной земли, как они прибегали к помощи Младших лишь в час нужды, после же забывали о них. Все они подвели Его, говорил Калион. Все, кроме людей. Лишь смертные не отвернулись от своего предназначения. Лишь они продолжили идти по пути Единого во исполнение Его Замысла.
Подвели. Это слово убедило её. Калион мог бы сказать по-другому - предали, отступились, отреклись. Он выбрал это слово, простое и печальное. Он ошибался, конечно же, он ошибался!.. Но чем дольше Мириэль думала о том, чем ответить ему, тем больше терялась. Возразить было нечего. Она ужасалась; робела; восхищалась. Его вера была ослепительна и высока, подобна пламенному клинку. Мудрые эльфы, благие Валар - всё сейчас казалось Мириэль детской наивной сказкой в сравнении с этой верой: пугающей, возвышающей, жестокой, в которой между людьми Запада и Эру не было посредников, ибо все прочие были взвешены, измерены и найдены непригодными. Не гордыню видела она в словах Калиона, но тяжкий и необходимый долг, бремя, которое и непосильно, и легко, ибо оно во славу Единого.
Тар-Палантир ненадолго пережил своего мятежного брата. Говорили, что горести и тревоги подточили силы короля, что печали свели его в могилу раньше срока.
Обычай предписывает год соблюдать траур по умершим родичам, но со времён Тар-Атанамира наследники королей лишены этого утешения [3]. Сразу по смерти отца Мириэль должна была принять власть - ещё до того, как тело Тар-Палантира упокоится в королевской усыпальнице. Престол не должен пустовать: дозволено лишь отсрочить празднования. Прежние короли редко пользовались этой возможностью, однако Мириэль пожелала выждать, пока не завершится полный срок траура. Сейчас она не могла даже думать о том, как пройдёт церемония коронации, которая, по их с Калионом согласию, должна была стать и церемонией их свадьбы. Её наречённый взял на себя все хлопоты.
К коронации готовили два торжественных облачения, два венца. Как это удалось сохранить в тайне, Мириэль не знала. Впрочем, возможно, приготовления к восшествию соправителей на престол оставались тайной только для Верных. Сторонники Гимилзора и Гимилхада были осведомлены о планах будущего короля, равно как и о его воззрениях, потому всё происходило при их молчаливом одобрении, а иногда и помощи.
Королева должна была облачиться в белое: струящийся шёлк, сияющий атлас, нежный бархат, жемчужная вышивка. Среди всего этого белоснежного великолепия лишь венец с единственной алмазной звездой сиял ясным золотом. Для себя будущий король выбрал багрянец, пурпур и золото: цвета́ парусов его кораблей. Цвета́ победителя, покорителя земель. Чтобы все видели сразу: он не просто супруг королевы, но её соправитель. Истинный король. Вершитель воли Единого. Каждая мелочь, каждая нить драгоценного шитья, каждый стежок на одежде должны были говорить об этом всякому, у кого есть глаза. Редкостному золотому алмазу в венце короля не было равных по чистоте и красоте огранки; он носил имя «Око Ариен».
Соправитель королевы принял тронное имя на адунайан: Ар-Фаразон.
Совет никак не мог угомониться: спорил о возможности и законности такого брака, извлекал на свет всё более древние и причудливые прецеденты, оспаривал формулировки, бранился до хрипоты…
Народу это было безразлично. Народ видел статного золотоволосого короля - величественного, сильного, гордого. Видел хрупкую прекрасную королеву, чьи глаза сияли как звёзды. Видел, что для короля в мире нет ничего драгоценнее его королевы; для королевы - никого дороже её короля. Народ был счастлив. Славили короля солдаты, предвкушая грядущие победы; ликовали мореходы, предвидя дальние плаванья и строительство новых кораблей; радовались рыбаки, пастухи и землепашцы, уповая на то, что новое правление сулит им благополучие, покой и мир. Может ли быть иначе, если на трон восходит король-победитель и прекраснейшая дева Острова?.. Лишь Верные роптали, обвиняли Фаразона в том, что он - узурпатор, силой и угрозами принудивший дочь Тар-Палантира к браку. Потому-де так бледна и молчалива королева, пусть благородство и не позволяет ей признать это преступление или просить о помощи. С какой радостью Фаразон вбил бы эти слова назад в их лживые глотки!.. Нет, не может истинный король так начинать своё правление. Тому, кто восходит на престол, пристали дела милосердия. Кара подождёт.
В одном лишь он изменил древний обычай. Когда коронация завершилась, когда правящей королеве вручили скипетр, а правящему королю - древний меч Аранрут [4], рука об руку они взошли на священную вершину, дабы вознести хвалу Единому. Весь Остров должен был видеть, что Эру благословляет их союз.
Двое шли к солнцу, в золотое и лазурное сияние, растворяясь в нём. Столь удивительным, величественным было это зрелище, что за их спиной смолк даже ропот Верных.
В молчании они стояли на вершине. Мириэль смотрела ввысь, на Свидетелей Манве, круживших в безоблачной лазури. Никогда в жизни она не была так счастлива. Дышала полной грудью, пила золотое сияние. Теперь дочь Тар-Палантира ясно видела: всё правда. Это решение было вложено в их сердца Эру, их союз благословен. Вместе они исцелят все раны, утолят все печали; вместе сделают так, чтобы по всей Арде разлился этот благословенный свет.
Фаразон оглядывал просторы, открывавшиеся с вершины. Видел Йозайан, её дворцы и сады. С высоты невозможно было разглядеть людей: только Остров и бескрайнее море, омывавшее его берега. Там, на западе - запретный Аман, и в солёной дымке видятся еле различимые серебряные шпили Аваллони, а на востоке - неизведанные земли, которые предстоит покорить новому королю, в которых словом и мечом он будет утверждать волю Единого. Удивительное, возвышенное спокойствие объяло его. Он избран, и Эру благословил его путь. Он был прав во всём.
Внизу ждала безмолвная толпа: Верные, люди короля, знать и простолюдины.
Двое спускались к ним, рука в руке. Облик царственных супругов дышал возвышенным спокойствием. Должно быть, там, на вершине, они обрели то, что искали. Высшее благословение. Как знать, может, и сам Единый говорил с ними? - потому что не бывает у простых людей столь прекрасных лиц, озарённых горним светом…
Струилась по ступеням белоснежная, с золотой каймой, мантия королевы; ало-золотым парусом плыл по ветру плащ короля. Словно сошедшие с небес, смотрели они на свой народ.
И люди в безмолвии преклонили перед ними колена.
Празднования затянулись на целый месяц. От столицы до последней рыбачьей деревушки - везде славили царственных супругов, вернувших Острову надежду. Даже самые строгие ревнители законов в Совете притихли, то ли смирившись с неизбежным, то ли не решаясь возвысить голос против всеобщего ликования.
Король больше не покидал берегов Дарованной земли, словно ни на миг не желал расставаться со своей королевой. Их часто видели вместе - при дворе, на охоте, восходящими по белым ступеням на вершину Минул-Тарик в дни Молитвы, Хвалы и Благодарения Единому. Государь соблюдал обычаи Верных. Хотя его велением при дворе и говорили на истинном языке, он счёл возможным облегчить бремя запрета, установленного Ар-Гимилзором. Пусть в своих домах друзья эльфов говорят и пишут свои летописи так, как захотят. Меньше будет поводов для недовольства - тем паче, что и сам государь наедине с собой привычно переходил на язык элдар.
В Совете скипетра было поровну нимрузирим и тех, кого именовали «людьми короля». Так будет справедливо, дабы нерушимый мир воцарился в этой земле, - говорили соправители. Пусть никто не скажет, что предпочтение отдаётся той или другой стороне. Конечно, сердце королевы принадлежало Верным; король же полагал, что излишне строгое следование древним обычаям мешает друзьям эльфов в полной мере понять его замыслы и стремления. Однако люди короля, лишённые этих шор, зачастую были слишком торопливы и необузданы, в стремлении к переменам не умели просчитывать последствия своих решений. Они были подобны парусам, «друзья эльфов» - балласту в трюме корабля, думал король; утяжели балласт - корабль пойдёт ко дну, избавься от него вовсе - и судно сгинет, безраздельно отданное во власть ветров.
Король держал слово. Все получили то, к чему стремились: простолюдины и знать, солдаты и пахари, те, кого влекло неизведанное, и те, кто пёкся лишь о благе Острова, не ища иных земель.
Все - кроме царственных соправителей.
Годы шли, но у королевской четы по-прежнему не было наследника. Всё печальнее становилась королева, даже её ясные глаза потемнели, словно небо в преддверии дождя. Она перестала выезжать на охоту, редко появлялась на шумных празднествах и при дворе, предпочитая проводить время в своих покоях - за книгами или за беседой с Верными. Её неизменно приветствовали с обожанием и радостью; она отвечала вымученной улыбкой.
И, в конце концов, приняла решение.
Фаразон входил к своей королеве каждую ночь, кроме лишь запретных дней. Однако в этот раз, когда он потянулся обнять Мириэль, она отстранилась, опустила глаза.
- Мы больше не должны… - вздохнула; собралась с силами, продолжила тихо, твердо: - Отец был прав. Мы нарушили закон. Пошли против воли Валар. Они лишили нас своего благословения, вот почему у нас нет детей. Мы не должны больше делить ложе. Нужно молить Великих о прощении; быть может, они примут покаяние, дадут нам знак…
Фаразон схватил жену за плечи, стиснул до боли - она запрокинула голову, приоткрыв рот в беззвучном стоне.
- Закон? Воля Валар?! По воле Валар мы убивали и умирали, защищая их избранников - и какова же была благодарность наших дражайших братьев? Какова была благодарность Великих? За века верности и послушания мы получили объедки со стола Бессмертных; о, мы были благодарны и за это, мы славили их милость, позволявшую нам чуть дольше пожить в этом мире - в мире, который должны были наследовать мы! - но как только мы осмелились оспорить их волю, как только пожелали объяснений, они отняли у нас и эти жалкие крохи! И за что же? - за то, что мы больше не хотели смиренно и покорно идти туда, куда укажут! За то, что задавали слишком много вопросов! За то, что хотели получить наследие Эру, которое его слуги утаили от нас: не отобрать, не вымолить - заслужить трудами, по́том и кровью! А теперь они отнимают у меня ещё и это… Нет, не бывать такому! Я не отдам им ни свою жизнь, ни эту землю… ни тебя!
В ту ночь он взял её силой.
На следующее утро Фаразон пришёл в покои своей королевы. Она не отказалась от встречи, не ушла: только ещё больше побледнела и словно бы закаменела. Фаразон преклонил колено.
- Прости меня. Я поступил бесчестно и недостойно. Клянусь, больше никогда такого не случится, никогда я не прикоснусь к тебе против твоей воли. Пусть всё будет так, как ты хочешь. Я прошу лишь об одном: не сторонись меня, не лишай радости встреч. Клянусь, что исполню любую твою просьбу, если это будет в моих силах и не в ущерб благу державы. Я не прошу от тебя ответа сейчас - но, может быть, когда-нибудь мне удастся заслужить твоё прощение.
Она смотрела на своего супруга и короля, с трудом сдерживая слёзы. Сейчас он был почти прежним - таким, каким она помнила и любила его, каким видела его в садах Андуниэ. Когда он протянул ей руку, без колебаний коснулась её дрожащими пальцами - и всё-таки заплакала.
Потом, в тревожные и тёмные годы, королева не раз будет обращаться к царственному супругу с просьбами пощадить тех из Верных, на кого она укажет. Он будет исполнять эти просьбы - с условием, что помилованные навсегда покинут Йозайан и поселятся в северной колонии. Тогда-то за этими землями окончательно закрепится название Арнор, Королевская земля, ибо оно станет местом ссылки тех, кто стал неугоден королю.
Однажды получив ответ - это угрожает власти короля и благу Острова, королева будет бояться просить о многом: будет благодарна за уступки в малом, за то, что её оставили в покое. Когда западный князь покинет свои владения, перебравшись в Роменну, Фаразон предложит Белой Госпоже Зимрафель поселиться в доме среди цветущих садов, где прошла их юность. С печалью и благодарностью, понимая, что ей уже ничего не изменить, она примет этот дар.
Со временем у государя появятся фаворитки. Ни с одной он не будет достаточно близок, чтобы делиться своими мыслями, ни одной не будет придавать значения, ни одну никогда не полюбит.
То, в чём его королева видела величайшее горе, он сочтет знáком избранности. Всё верно, ему не суждено стать ещё одним в череде королей Йозайан, отцом и воспитателем наследника престола. Судьба определила ему иное, высшее предначертание.
Стать Королём Мира.
[1] Лаурэфи́нделе (Кв.), Глорфи́ндел (С) - «золотоволосый»; эльф из клана Золотого цветка Ондолиндэ (Гондолина), подданный Тургона, погибший при падении Гондолина. Единственный, кто вернулся из Чертогов Мандос в Средиземье по окончании Первой Эпохи. До конца Эпохи жил в гаванях Линдона, позднее - в Имладрисе.
[2] Похожая по содержанию беседа с посланниками Валинора приводится в тексте «Акаллабет: Падение Нуменора», хотя «Акаллабет» относит её ко временам Тар-Атанамира, когда нуменорцы впервые возроптали против запрета Валар.
[3] Тар-Ата́намир (1800-2221) стал первым королём, который отказался передавать скипетр своему преемнику и правил до дня смерти. В дальнейшем ни один из королей не передавал наследнику скипетр и власть при жизни.
[4] Ара́нрут (С) - «гнев короля»; в Первую Эпоху - меч Тингола, короля Дориата. После нападения сынов Феанора на Дориат был унесён в гавани Арверниэн. Элвинг передала этот меч своему сыну Элросу; с тех пор Аранрут являлся одним из сокровищ его дома.