ДЕВЯТЬ: Клинок (1)
2069-2219 годы Второй Эпохи
Наверное, виноват был этот ханаттский виноград - знаменитый виноград-алмира [1], из которого делают драгоценное вино, похожее цветом на бархатный тёмный рубин. Я впервые увидел здесь эти виноградники - сухие лозы с осыпавшимися листьями, исчерна-лиловые гроздья, которым дают перезимовать на лозе и лишь по весне начинают готовить вино, которому нет равных даже у нас… даже в Нуменорэ. Наклонившись с седла, я сорвал несколько ягод, сам не зная, зачем делаю это. Они мерцали в ладони обещанием понимания, густой сок вливался в кровь - солнцем, пережившим сухой холод зимы, вызревшим, выжившим, сохранившим мудрость и силу времени: кожей я чувствовал эту пьянящую терпкую сладость.
Я ехал мимо и думал: в их виноградниках зреют ягоды, вкус которых я знаю теперь как суть крови этой земли - и не смогу ощутить никогда. И понял вдруг: принимая дар Ортхэннэра, я потерял то, чего у меня никогда не было - то, что было у меня, но чем я пренебрегал. В тот миг я принял и это понимание - на долгие века, не зная и не желая знать, что может быть иначе. В тот миг я ощутил себя одиноким богом, которому недоступно то, что может испытать и последний из смертных... Нет, не так: в тот миг я снова ощутил себя орудием бога. И где-то внутри шевельнулась сухая, как зимний холод, тоска, с которой мне суждено было жить годы и годы - потому что не родился ещё в далекой северной земле тот, кто научит меня, что я ошибался; что ошибся - снова.
Я так и не решился попробовать этот виноград.
Наверное, просто не ощутил бы вкуса.
[
Из всего, что происходило с ним, мальчик помнил - руки. Не глаза, - потому что глаза от него прятали. Не голоса, - потому что голоса были бесформенными, фальшивыми, размытыми. Только руки.
Делая следующий шаг, повинуясь мягкому голосу, мальчик боялся, что, если не подчинится, эти гладкие ласковые руки превратятся в когти, вопьются в его плечи; он знал это каким-то недетским, звериным чутьем - и шёл вперед, не решаясь оглянуться. Шёл по длинной, бесконечной лестнице, вьющейся по склону. Шёл, не зная, что те, кто провожал его, так и не посмели пойти следом, поднявшись всего на две ступени. Он должен был взойти на вершину сам. Наверное, иначе просто ничего не произошло бы. А ещё - им было страшно: глубинный, животный страх перед тем непостижимым, что должно было случиться, преградил им путь.
Он шёл - вперёд и вверх. Слишком высокими были для него эти ступени, высеченные в камне: выветрившиеся ступени, по которым поднимались лишь немногие. Он шёл. Сперва боялся, что те, оставшиеся позади, снова начнут трогать его своими мягкими лживыми руками, подталкивать вперёд. А потом вдруг подумал, что, когда доберётся до вершины, то сможет оттуда, сверху, увидеть маму и папу. И потому он продолжил карабкаться вверх по высоким белым ступеням, по бесконечной лестнице, ведущей к вершине…
За сорок лет до этого дня в день коронации Аурендилу Атанамиру, которого позже нарекут Великим, поднесли в дар меч - великолепное древнее оружие, украшенное у гарды гербом Дома Элероссе. И, держа в руках живую сталь, король молвил: нет.
Глава гильдии Оружейников с нескрываемым изумлением поднял глаза: не ослышался ли? Это лучшее, что может сделать рука человека, сказал он; это превосходит клинки гномов, а, быть может, и эльфийскую сталь.
И новый государь ответил: мне нужно большее. Мне нужно оружие, созданное Единым.
Слово было сказано; сорок лет король Нуменорэ ждал ответа. Через сорок лет он принёс к Столпу Небес заготовку - и получил новый, дышащий жизнью клинок. Клинок, который предстояло ещё закалить, отточить и отполировать.
Длинная лестница, вьющаяся по склону горы, вела к вершине, открытой всем ветрам. Где-то бесконечно далеко осталось море - родное, ласковое и тёплое; остался Арменелос - Поднебесный Град, прекраснейший в мире. Белые дома и дворцы, тонувшие в зелени садов, ветер, приносивший запах соли и водорослей, трав и цветов - всё это было там, внизу. А здесь, на вершине - только накалённый солнцем шероховатый камень под ногами и невероятно глубокая чистая эмалевая лазурь неба над головой.
Оставшись один на один с этой равнодушной бескрайней лазурью, мальчик робко и недоумённо огляделся по сторонам. Потом, запрокинув голову, начал смотреть вверх, где медленно и величаво кружили Свидетели Манве [2]. Он устал, он был напуган и растерян. Где мама? Отец? Где все? Зачем его привели сюда, почему оставили здесь одного?
Мальчик тихонько всхлипнул и прошептал куда-то вверх, в сияющую синеву:
- Отец?..
И стал Свет. Яркий, ярче самого солнца, он лился отовсюду: казался живым, проникал в самую душу, вытесняя всё, что было в ней прежде, стирал румянец, улыбку, страх, растерянность и слёзы. Сияние переполняло, переплавляло стоявшего на вершине, и в сиянии этом слышался Голос, говоривший: ты - Мой. И не стало в мире ничего прекраснее и чище, не стало ничего выше этого предназначения, и не стало более ни горя, ни сомнений, ни страха, ни любви, ни сострадания. Высшее, совершенное счастье: быть одним с этой Силой, быть воплощением её, её орудием.
Кто-то рассказывал потом, что над Менелтармой бушевала гроза, и иссиня-белые молнии били с ясного неба в вершину; кто-то говорил об урагане, рождённом пляской всех ветров Манве.
Мальчик знал правду. Там, на вершине, был только он - и Свет.
Когда ожидавшие внизу решились подняться по бесконечной лестнице к вершине, мальчик по-прежнему был там: стоял на краю скальной площадки, так, что носки его сапожек нависали над пустотой, и смотрел вниз, на сады и дворцы Нуменорэ Благословенной. Так не стоят дети. Так не стоит и ни один взрослый.
А потом он повернулся и взглянул на тех, что пришли за ним. И один из облачённых в белые одежды, встретившись глазами с этим ребёнком, попятился назад, забыв о том, что стоит на ступенях, забыв о крутой лестнице позади. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания. Остальные, впрочем, тоже. Их можно понять: мало кому в жизни доводится воочию увидеть чудо. Из всех пришедших за мальчиком на верхнюю площадку смог шагнуть только король.
А мальчик отступил от края пропасти и пошёл среди них - сквозь них, мимо них. Сопровождающие безмолвно потянулись следом.
Последним с вершины спустился король, не забыв обратить лицо к Западу и вознести благодарение за то, что, как ему казалось, его просьба была услышана.
Почему именно он? Всё просто: в жилах его родителей текла кровь вождей Трёх Племён, королей Трёх Родов и дочери Валинора. Королевская кровь. Собственно, и таких в Нуменорэ Благословенной нашлось бы немало: вся высшая знать Острова была в родстве с королевским домом, но не у всех был умный, развитый ребенок мужского пола. Была - судьба, а стало - предопределение, и знáком его - новое, пугающее имя: Хэлкар [3]. Он больше не помнил - или, может, не вспоминал за ненадобностью - ни прежнего имени, ни тех времён, когда его звали иначе.
У Хэлкара не было детства. Не было юности. Сверстники сторонились его; это ему было всё равно. Сам Тар-Атанамир занимался его образованием, подбирая в наставники лучших из лучших, словно этот до поры никому не известный мальчишка был наследником престола. Приёмные родители относились к мальчику с плохо скрытой робостью. В другое время, возможно, это и показалось бы смешным: один из лучших военачальников Нуменорэ из древнего рода - и боится ребёнка! Но слишком у многих приёмыш вызывал сходные чувства; да и наставники, вслух превозносившие успехи государева подопечного, втайне побаивались его. Он знал об этом. Ему не было до этого дела, как не было дела до того, что занимало его сверстников. Просто - так должно быть. Просто - именно так правильно.
Он знал, что Арандил и Элениэль - не родные ему. Однажды вошел в комнату, как раз когда госпожа Элениэль говорила с затаённой горечью: «Если бы у нас были дети...» Они обернулись одновременно. Элениэль испуганно зажала рот рукой. Арандил нахмурился, сразу поняв: сейчас нужно будет говорить правду. До сих пор Хэлкар никогда не показывал, что помнит о своём прошлом. Нужно было что-то сказать, наверное - как-то объяснить, может, успокоить...
Юноша не нуждался ни в объяснениях, ни в успокоении. Он просто стоял в дверях и смотрел на своих приёмных родителей: без удивления, без ужаса - безо всех тех чувств, которые в этот миг на его месте испытал бы любой.
Сейчас, подумал Арандил, он спросит о своих настоящих родителях. Просто не может не спросить. Сейчас нужно будет что-то ответить. При этой мысли холодок пополз у него по хребту; не зная наверное, он догадывался о причинах их смерти - и мало верил в несчастливое стечение обстоятельств. Впрочем, причина стояла перед ним, ибо какие же родители по доброй воле позволят превратить своего ребенка в это? Сейчас, подумал Арандил, уже начиная мучительно подыскивать слова: старый служака, он никогда не умел лгать, а этому юноше с ледяными глазами лгать было бесполезно. Никто и не пытался уже давно, с тех пор как, услышав ложь, Хэлкар, тогда десятилетний мальчишка, посмотрел на взрослого, как показалось, сверху вниз: с безразличным интересом, с еле заметным - то ли презрением, то ли брезгливостью. Так смотрят на медузу, превращающуюся в остро пахнущую слизь на раскалённой солнцем гальке.
Сейчас, подумал Арандил, он задаст вопрос, и мне придётся отвечать правду.
Юноша не спросил ни о чём.
Немногие смогли бы сравниться с ним в силе и ловкости, в искусстве владения оружием, в знаниях. Это тоже было - правильно. Разум его был холоден и чист, как отточенная сталь. Он был лучшим. Им восхищались, ему завидовали, его ненавидели, перед ним преклонялись - но не любили. Никто. Никогда. Впрочем, ему это и не было нужно. Он просто шёл к своей цели. К своей?.. - нет, его вела иная Воля, ставшая отныне - его волей. Всё, что противостоит этой Воле, всё, что смеет противиться предопределению, должно исчезнуть. Перестать быть. Он никогда не был жесток, в нём не было ненависти к противникам - ибо нет врагов у меча, а лишь у руки, что держит меч. И тем больше его страшились: неподвластного слабостям и страстям. Человеческим чувствам.
Сам государь, вначале с любопытством и удовлетворением следивший за успехами юноши, теперь втайне страшился его. Если бы Хэлкар пожелал, ничто не смогло бы преградить ему путь к престолу - ни Закон, ни любовь, ни союз мечей, приходили почему-то на память строки древнего сказания. Закон, ограждавший государей Земли-под-Звездой даже не от посягательств на их власть - от самых помыслов о возможности такого посягательства, - не существовал для Хэлкара. Для этого юноши с ледяным именем вообще не существовало законов. Его просто не интересовала мысль о власти.
Поняв это, государь успокоился. Правду сказать, избранник стал неприятен ему: для Хэлкара люди были фигурами, расставленными Единым на доске - король ничем не лучше пехотинца. И самому Тар-Атанамиру становилось не по себе под этим спокойным, оценивающим взглядом. Не должны так люди смотреть: только не подданный - на короля, не творение - на творца. Юноша не выказывал ни благоговения, к которому государь привык, ни благодарности, на которую, как полагал Атанамир, он был вправе рассчитывать: почтительность, продиктованная этикетом, не более. Король был безразличен Хэлкару, как безразличны были власть, почести и богатство, как безразлично было внимание прекраснейших и знатнейших дев и женщин Нуменорэ.
Это не было презрением, не было и высокомерием. Он просто был - иным. Наполненным Светом. Удача была с ним во всём, за что бы он ни брался, что бы ни начинал, но это не вызывало в нём радости. Так должно быть, ибо он - меч Единого. Что ещё нужно смертному, чего ещё может он желать? Что в сравнении с этим сокровища народов и престолы королей, чего стóят они для того, кто избран самим Творцом, кто призван воплотить Его волю? Ни смертный, ни бессмертный не стоял между ним и Царём Царей; что ему земные владыки...
Он закалял свое тело, оттачивал разум: так закаляют и оттачивают драгоценный клинок из лучшей стали. В его душе не было нетерпения. Он знал - придёт его час вершить волю Единого в Эндорэ. Исполнить то, для чего он предназначен.
И этот час настал.
Впервые ступив на берега Покинутых земель, человек с ледяными глазами, не щурясь, взглянул в высокую лазурь небес и проговорил:
- Я дойду до Чёрного Замка и вернусь обратно, даже если Эленна опустится на дно моря.
Он никогда прежде не ошибался; не ошибся и в этот раз.
Полководец Нуменорэ Хэлкар говорил мало и коротко. Когда это было возможным, предпочитал обходиться письменными распоряжениями. Необходимость общаться с людьми сверх того, что сам он полагал нужным, вызывала в нём неудовольствие, чувство неудобства, подобное лёгкой ряби на глади пруда. Его не обременяли заботы о семье, друзьях или близких: всего этого у него не было. Его не тревожили мысли о будущем: он исполнял своё предназначение. Его не выводили из себя неудачи: неудач он не знал. Ему нечего было стыдиться ни в прошлом, ни в настоящем. Он не гордился удачами, принимая их как должный результат точно рассчитанных усилий. Он не знал скуки, рождённой пресыщением, не знал тревог ожидания и предвкушения. Душа его могла показаться душой много терявшего человека, не сломленного бременем горестей и бед, но осознавшего однажды, что не осталось потерь, способных ранить его. Не холодность, не безразличие, не равнодушие: неуязвимость равно для доброго и дурного, для радости и горя. Вот только Хэлкар не знал потерь; о той же давней, единственной - не помнил или же не вспоминал. Никогда. Было незачем.
Рассказ о годах, проведенных Хэлкаром в Эндорэ, мог бы занять множество томов - или всего несколько строк. Не ведавший опыта поражений, он не умел обольщаться обманчивой лёгкостью побед, не знал, что такое беспечность. Наитие его всегда опиралось на уверенность, прозрения рождались из знания. Он не умел надеяться на удачу - и удача никогда не изменяла ему. Мир был прост, путь был ясен: он - оружие Единого, армия - его оружие. Как заботился о собственной пригодности, так же заботился он и об армии Нуменорэ. Солдаты боготворили его и знали: любой приказ Хэлкара должен быть исполнен в точности и в должный срок, даже если это - приказ умереть. Их вёл в бой лучший из лучших. На их лицах лежал отблеск великой - выше славы - цели, умереть во имя которой - честь. Счастье. Где Хэлкар, там победа, - говорили солдаты. Наш полководец - говорили они, утверждая принадлежность: как он был - Единого, так они были - его.
Он знал всю игру от и до. Он продумал всё на много ходов вперёд - как, впрочем, и всегда. Он забыл только об одном: в этом мире есть те, кто пришёл в Арду задолго до падения Белерианда и сотворения Нуменорэ.
Впервые - он ошибся.
Первым даром возвращения была боль. Боль в руках, намертво притянутых верёвками к перекладине. Боль в вывернутых суставах. Когда сумел разлепить веки, то прямо перед собой увидел чьё-то плечо и могучую шею; а потом стоявший перед ним обернулся, и Хэлкар встретился взглядом с мудрыми древними глазами эльфа.
Верхняя губа дёрнулась, чуть приподнялась, обнажая желтоватые клыки - нет: зубы, крупные не по-эльфийски, не по-человечески даже, созданные для того, чтобы перемалывать кости и разрывать сухожилия. Низкий рык сложился в слова:
- Я бы убил тебя, если бы мог.
В это очень легко поверить, особенно когда когтистая лапа - нет: рука, узловатая, широкая, с длинными, крепкими, как рог, ногтями, - берёт тебя под подбородок, заставляя смотреть прямо: в древние мудрые глаза эльфа.
Коготь ласково, почти нежно прошёлся по переносице человека, по лбу - вверх, и низкий рычащий голос произнес:
- Гортхар говорит, ты нужен ему. Значит, будешь жить, пока нужен.
Хэлкар внезапно осознал, что с ним говорят на каком-то немыслимо древнем диалекте Благородного Наречия, непривычно, гортанно произнося слова - и только имя Врага прозвучало на ином, незнакомом, но явно более привычном орку языке.
Последнее, что успел увидеть нуменорец - как когтистая рука сжимается в кулак. Боли он не почувствовал. Просто мир провалился…
…в никуда.
[
Очнувшись, подняв тяжёлые веки, он подумал сперва, что ослеп. Потом понял - нет. Просто темно. Пахло чистым полотном, травами, уксусом, ещё чем-то незнакомым - остро и резко. Голова раскалывалась от боли. Неподалёку говорили: приглушенные голоса, слова ханаттай-ита. В отличие от многих своих соплеменников, Хэлкар не считал для себя зазорным учить язык южан. Чтобы побеждать, нужно знать, как мыслит противник. Чтобы понять это, нужно знать его язык. По обрывкам фраз он понял, что попал именно туда, куда стремился с первого дня, с первого шага по земле Эндорэ. Попытался приподняться - и снова провалился в беззвучную тьму.
В очередной раз вынырнув из мрака беспамятства, он ощутил в себе достаточно сил, чтобы удержаться на зыбкой грани сознания. Увидев рядом тёмную фигуру, потребовал на наречии Ханатты отвести его к главному, и немедленно. Ему казалось, что слова звучат ясно и чётко, как приказ - но, видимо, он ошибался, потому что тёмная фигура наклонилась ближе.
- Повторите, - спокойно попросили его на синдарине с лёгким акцентом.
Он повторил.
Цитадель живёт по своим законам, не зная и не различая дня и ночи - как и её бессмертный властитель. Запоздало Хэлкар понял, что очнулся в те часы, когда люди обычно спят. Когда спят обычные люди. Но никто не удивился его словам, никто не сказал, что придётся ждать до утра. На стул рядом с кроватью легла аккуратно сложенная чистая одежда. У дверей встали охранники - ожидая. У него дрожали руки, самые простые действия и движения становились невыносимо тяжёлыми: мешала слабость, мешали тугие повязки, но помощи он не просил, и предлагать её тоже не спешили.
Его долго вели тёмными длинными коридорами. Было время подумать. Он хорошо представлял себе всё, что скажет тому, к кому его ведут. Шёл настолько уверенно, что даже не заметил, когда и куда пропали его стражи. Последний коридор миновал, не заметив того, что они остались далеко позади. Ожидал только одного: своего последнего слова.
Небольшая комната; сумрак. Чёрная фигура в руках тёмной тени. Доска, расчерченная чёрными и белыми клетками: арантъялме [4].
Потом - лицо.
Чёрная фигура заняла свою клетку; властелин Земли Теней поднял взгляд на вошедшего, и в его глазах мелькнуло некоторое подобие интереса.
Ваш ход?..
Неожиданно. Не приговор, не оскорбление: искусно сделанная доска, тёмные и светлые воины, замершие друг перед другом в бесконечной битве.
С кем он играл: с самим собой, валарауко или владыкой вечной ночи? Не имеет значения. Исход боя был очевиден - так казалось Хэлкару. Нет, тёмный майа не предложил нуменорцу игру, но Хэлкар видел его проигрыш и свою победу. Шагнул к доске и сделал единственный ход: белый всадник натянул поводья, поднял копьё против чёрного короля.
Увидел, как выражение интереса меркнет, тает в глазах его врага.
Нуменорец был уверен, что услышит приговор; полагал, что может услышать вызов. Не готов он был только к одному: ты не нужен даже самому себе.
Даже самому себе.
Он так и не узнал никогда, были эти слова сказаны вслух - или почудились ему.
Герой Нуменорэ, величайший полководец Западной земли вышел из той комнаты, где впервые встретил своего врага, и направился назад по коридору, которым шёл сюда, готовый к сражению или смерти. Не заметил, когда снова появились стражи. Это было неважно. Потому что он понял, в чем была ошибка. Увидел невероятно изящную ловушку, в которую шагнул, не глядя, сделав ход, как жил: без колебаний и сожалений, не сомневаясь в победе. Скучный ход. Предсказуемый.
Ненужный.
Хэлкар лежал на спине, глядя в потолок невидящими глазами. Мнивший себя врагом Властителя Тьмы, он оказался не нужен ему. Он, Меч Единого, воитель Света, лучший из полководцев Нуменорэ Благословенной, своему врагу был - неинтересен. Безразличен. Он, Хэлкар, значил для майа менее, чем любой из пехотинцев на доске. Скучный человек. Скучный ход.
Он оказался - непригоден.
С ошеломляющей ясностью он понимал это теперь, так же ясно, как бессмысленность своего хода. Новое чувство было как тяжёлый туман, горький, мешающий дышать, давящий на грудь. Люди называют это чувство отчаяньем.
Незаметно пришёл сон.
Во сне он видел фигуры. Белого короля на высоком престоле, в ожидании напряжённо подавшегося вперед. Чёрного короля, спокойно стоящего вполоборота: рука лежит на рукояти меча, тяжёлыми складками ниспадает с плеч плащ, мерцает тёмными камнями узкий острозубый венец. Белых всадников: один - в плаще с капюшоном, скрывающим лицо, второй - с копьём в руке. Чёрных: один - с чуть изогнутым мечом, второй держит в ладони искру рубиново-алого пламени. Все - разные, от короля до пехотинца.
Разные.
Странно.
И он видел полководцев.
Вставший на дыбы конь, воздетый меч в руке, повелевающий - вперёд!.. Скрыто лицо, короткий плащ бьётся за плечами. Среди всех фигур на этой доске лишь две были одинаковыми: полководцы, чёрный и белый. Только во сне они были без шлемов. И у них было одно лицо.
Его лицо.
- Повелитель приказал сопровождать тебя до границы, - сказали ему, когда сон схлынул волной. Он не мог распознать времени суток. И не пытался.
Он не пошевелился.
Другой голос:
- Нельзя сейчас ехать. Он должен остаться, хотя бы ненадолго. Иначе дорога убьёт его.
- Это всё равно. Повелителю безразличен срок. Если это необходимо и если он сам решит остаться, то может пробыть здесь столько, сколько...
- Завтра.
Тусклый голос, неподвижный взгляд.
- Нужно выждать несколько дней, - это целитель. - Вы не перенесёте дороги. Я должен просить вас...
- Завтра.
Ровно и бесцветно. Всё равно. Уже всё равно. Скучный голос; скучный человек. Ненужный. Фигура, снятая с доски.
Рассвет. Осёдланный конь, припасы на несколько дней. Молча он сел в седло; молча тронулась в путь маленькая кавалькада. К границе? Пусть и к границе; неважно. Там, где окончится эта дорога, не будет обвинений в предательстве, и смерти не будет, а станет - маленький домик на берегу моря и тихая жизнь под неусыпным и ненавязчивым надзором: до конца дней. Государя Атанамира нельзя упрекнуть в неблагодарности: от казны не убудет, если сохранить сломанный меч - памятью о прошлых победах.
Но клинок не отковывают заново из обломков.
Издёвки, пытки, казнь - всё это значило бы одно: он, воитель Единого, всё ещё опасен, он ненавистен врагу, страшит его. Потому Хэлкар готов был принять последнее испытание, встретить смерть с честью.
Смерти ему дано не было. И он, нуменорец, не мог взять её сам [5].
Нет, он не думал об этом. Уже не думал. Всё равно - и все-рáвно: дорога, перестук копыт, палящее солнце над головой. На привалах он ел то, что ему давали, и почти мгновенно проваливался в беспамятство. Снов больше не видел. На него смотрели со всё возрастающим уважением, хотя по-прежнему не заговаривали; он не замечал этого. Не чувствовал ни усталости, ни голода, ни боли незаживших ран. Не чувствовал ничего. Наверное, этот путь должен его убить, прав был целитель; но об этом не думалось тоже.
К перевалу вела только одна дорога. Здесь всадникам встретился небольшой караван, и спутники-стражи Хэлкара - хотя на что ему была теперь стража? - решили присоединиться к торговцам. Те были только рады: кто решится напасть на чёрных воинов?..
Ему было всё равно, куда и с кем он едет.
Ближе к закату караван остановился. Нуменорец спешился, вышел на скальную площадку. Солнце било в глаза, солнце обнимало, обвивало, сжимало его жаркими лучами, и становилось нечем дышать: такое бывает, когда смотришь на раскалённое светило, и гулкий оранжево-жёлтый молот бьет в твоей голове, и звон стоит в ушах, а потом звуки отдаляются, темнеет перед глазами, мир рассекают исчерна-красные огненные полосы, и сквозь эту раскалённую сеть нестерпимо ярки краски. Потом наступает темнота, чёрная и огненная, и ты падаешь, падаешь...
Он рухнул на камни, не помня и не чувствуя, как его подняли и понесли, как положили на телегу. Уже не слышал затухающих голосов и не знал, что спасительная тишина, принявшая его, хранящая от ударов раскалённого молота, прохладой коснувшаяся обожжённой солнцем кожи, это просто - телега завернула за скалу, и её накрыла тень.
Скучный человек; скучная смерть.
[1] А́лмира (ХИ) - «аметистовый», сорт вина и винограда.
[2] Свидетели Манве - три орла Манве, которые были посланы Королём мира охранять вершину Менелтармы. Они появлялись каждый раз, когда кто-нибудь приближался к священному месту, и кружили в небе во время Трёх Молебнов (Эрукъермэ, Эрулайталэ и Эруханталэ).
[3] Хэ́лкар (Кв.) - «ледяной, холодный как лёд»; тж. (ледяная) гора на крайнем севере, на которой в Предначальную Эпоху был установлен один из двух легендарных Столпов Света, Иллуин, затем великое северное море. Созвучно с хэ́лкори, хэ́ллъе ко́ри (А) «ледяное сердце».
[4] Арантъя́лме (Кв.) - «игра королей»; шахматы. Тж. а́йни-хадди́р (ХИ), «противостояние вождей», от архаич. а́йна «вождь» и хадди́р «поединок, схватка, противостояние», или амхари́м «подобия, фигуры».
[5] По представлениям нуменорцев, жизнь дарована человеку Единым для исполнения предназначения, потому самоубийство есть нарушение воли Эру. Королям из рода Элроса была дарована возможность знать, когда исполнится их предназначение, потому возможность определять день и час своей смерти в этом случае не расценивалась как самоубийство; напротив, отказавшись от этого дара, как полагали Верные, короли отвергли милость Единого.
Наверное, виноват был этот ханаттский виноград - знаменитый виноград-алмира [1], из которого делают драгоценное вино, похожее цветом на бархатный тёмный рубин. Я впервые увидел здесь эти виноградники - сухие лозы с осыпавшимися листьями, исчерна-лиловые гроздья, которым дают перезимовать на лозе и лишь по весне начинают готовить вино, которому нет равных даже у нас… даже в Нуменорэ. Наклонившись с седла, я сорвал несколько ягод, сам не зная, зачем делаю это. Они мерцали в ладони обещанием понимания, густой сок вливался в кровь - солнцем, пережившим сухой холод зимы, вызревшим, выжившим, сохранившим мудрость и силу времени: кожей я чувствовал эту пьянящую терпкую сладость.
Я ехал мимо и думал: в их виноградниках зреют ягоды, вкус которых я знаю теперь как суть крови этой земли - и не смогу ощутить никогда. И понял вдруг: принимая дар Ортхэннэра, я потерял то, чего у меня никогда не было - то, что было у меня, но чем я пренебрегал. В тот миг я принял и это понимание - на долгие века, не зная и не желая знать, что может быть иначе. В тот миг я ощутил себя одиноким богом, которому недоступно то, что может испытать и последний из смертных... Нет, не так: в тот миг я снова ощутил себя орудием бога. И где-то внутри шевельнулась сухая, как зимний холод, тоска, с которой мне суждено было жить годы и годы - потому что не родился ещё в далекой северной земле тот, кто научит меня, что я ошибался; что ошибся - снова.
Я так и не решился попробовать этот виноград.
Наверное, просто не ощутил бы вкуса.
[
Из всего, что происходило с ним, мальчик помнил - руки. Не глаза, - потому что глаза от него прятали. Не голоса, - потому что голоса были бесформенными, фальшивыми, размытыми. Только руки.
Делая следующий шаг, повинуясь мягкому голосу, мальчик боялся, что, если не подчинится, эти гладкие ласковые руки превратятся в когти, вопьются в его плечи; он знал это каким-то недетским, звериным чутьем - и шёл вперед, не решаясь оглянуться. Шёл по длинной, бесконечной лестнице, вьющейся по склону. Шёл, не зная, что те, кто провожал его, так и не посмели пойти следом, поднявшись всего на две ступени. Он должен был взойти на вершину сам. Наверное, иначе просто ничего не произошло бы. А ещё - им было страшно: глубинный, животный страх перед тем непостижимым, что должно было случиться, преградил им путь.
Он шёл - вперёд и вверх. Слишком высокими были для него эти ступени, высеченные в камне: выветрившиеся ступени, по которым поднимались лишь немногие. Он шёл. Сперва боялся, что те, оставшиеся позади, снова начнут трогать его своими мягкими лживыми руками, подталкивать вперёд. А потом вдруг подумал, что, когда доберётся до вершины, то сможет оттуда, сверху, увидеть маму и папу. И потому он продолжил карабкаться вверх по высоким белым ступеням, по бесконечной лестнице, ведущей к вершине…
За сорок лет до этого дня в день коронации Аурендилу Атанамиру, которого позже нарекут Великим, поднесли в дар меч - великолепное древнее оружие, украшенное у гарды гербом Дома Элероссе. И, держа в руках живую сталь, король молвил: нет.
Глава гильдии Оружейников с нескрываемым изумлением поднял глаза: не ослышался ли? Это лучшее, что может сделать рука человека, сказал он; это превосходит клинки гномов, а, быть может, и эльфийскую сталь.
И новый государь ответил: мне нужно большее. Мне нужно оружие, созданное Единым.
Слово было сказано; сорок лет король Нуменорэ ждал ответа. Через сорок лет он принёс к Столпу Небес заготовку - и получил новый, дышащий жизнью клинок. Клинок, который предстояло ещё закалить, отточить и отполировать.
Длинная лестница, вьющаяся по склону горы, вела к вершине, открытой всем ветрам. Где-то бесконечно далеко осталось море - родное, ласковое и тёплое; остался Арменелос - Поднебесный Град, прекраснейший в мире. Белые дома и дворцы, тонувшие в зелени садов, ветер, приносивший запах соли и водорослей, трав и цветов - всё это было там, внизу. А здесь, на вершине - только накалённый солнцем шероховатый камень под ногами и невероятно глубокая чистая эмалевая лазурь неба над головой.
Оставшись один на один с этой равнодушной бескрайней лазурью, мальчик робко и недоумённо огляделся по сторонам. Потом, запрокинув голову, начал смотреть вверх, где медленно и величаво кружили Свидетели Манве [2]. Он устал, он был напуган и растерян. Где мама? Отец? Где все? Зачем его привели сюда, почему оставили здесь одного?
Мальчик тихонько всхлипнул и прошептал куда-то вверх, в сияющую синеву:
- Отец?..
И стал Свет. Яркий, ярче самого солнца, он лился отовсюду: казался живым, проникал в самую душу, вытесняя всё, что было в ней прежде, стирал румянец, улыбку, страх, растерянность и слёзы. Сияние переполняло, переплавляло стоявшего на вершине, и в сиянии этом слышался Голос, говоривший: ты - Мой. И не стало в мире ничего прекраснее и чище, не стало ничего выше этого предназначения, и не стало более ни горя, ни сомнений, ни страха, ни любви, ни сострадания. Высшее, совершенное счастье: быть одним с этой Силой, быть воплощением её, её орудием.
Кто-то рассказывал потом, что над Менелтармой бушевала гроза, и иссиня-белые молнии били с ясного неба в вершину; кто-то говорил об урагане, рождённом пляской всех ветров Манве.
Мальчик знал правду. Там, на вершине, был только он - и Свет.
Когда ожидавшие внизу решились подняться по бесконечной лестнице к вершине, мальчик по-прежнему был там: стоял на краю скальной площадки, так, что носки его сапожек нависали над пустотой, и смотрел вниз, на сады и дворцы Нуменорэ Благословенной. Так не стоят дети. Так не стоит и ни один взрослый.
А потом он повернулся и взглянул на тех, что пришли за ним. И один из облачённых в белые одежды, встретившись глазами с этим ребёнком, попятился назад, забыв о том, что стоит на ступенях, забыв о крутой лестнице позади. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания. Остальные, впрочем, тоже. Их можно понять: мало кому в жизни доводится воочию увидеть чудо. Из всех пришедших за мальчиком на верхнюю площадку смог шагнуть только король.
А мальчик отступил от края пропасти и пошёл среди них - сквозь них, мимо них. Сопровождающие безмолвно потянулись следом.
Последним с вершины спустился король, не забыв обратить лицо к Западу и вознести благодарение за то, что, как ему казалось, его просьба была услышана.
Почему именно он? Всё просто: в жилах его родителей текла кровь вождей Трёх Племён, королей Трёх Родов и дочери Валинора. Королевская кровь. Собственно, и таких в Нуменорэ Благословенной нашлось бы немало: вся высшая знать Острова была в родстве с королевским домом, но не у всех был умный, развитый ребенок мужского пола. Была - судьба, а стало - предопределение, и знáком его - новое, пугающее имя: Хэлкар [3]. Он больше не помнил - или, может, не вспоминал за ненадобностью - ни прежнего имени, ни тех времён, когда его звали иначе.
У Хэлкара не было детства. Не было юности. Сверстники сторонились его; это ему было всё равно. Сам Тар-Атанамир занимался его образованием, подбирая в наставники лучших из лучших, словно этот до поры никому не известный мальчишка был наследником престола. Приёмные родители относились к мальчику с плохо скрытой робостью. В другое время, возможно, это и показалось бы смешным: один из лучших военачальников Нуменорэ из древнего рода - и боится ребёнка! Но слишком у многих приёмыш вызывал сходные чувства; да и наставники, вслух превозносившие успехи государева подопечного, втайне побаивались его. Он знал об этом. Ему не было до этого дела, как не было дела до того, что занимало его сверстников. Просто - так должно быть. Просто - именно так правильно.
Он знал, что Арандил и Элениэль - не родные ему. Однажды вошел в комнату, как раз когда госпожа Элениэль говорила с затаённой горечью: «Если бы у нас были дети...» Они обернулись одновременно. Элениэль испуганно зажала рот рукой. Арандил нахмурился, сразу поняв: сейчас нужно будет говорить правду. До сих пор Хэлкар никогда не показывал, что помнит о своём прошлом. Нужно было что-то сказать, наверное - как-то объяснить, может, успокоить...
Юноша не нуждался ни в объяснениях, ни в успокоении. Он просто стоял в дверях и смотрел на своих приёмных родителей: без удивления, без ужаса - безо всех тех чувств, которые в этот миг на его месте испытал бы любой.
Сейчас, подумал Арандил, он спросит о своих настоящих родителях. Просто не может не спросить. Сейчас нужно будет что-то ответить. При этой мысли холодок пополз у него по хребту; не зная наверное, он догадывался о причинах их смерти - и мало верил в несчастливое стечение обстоятельств. Впрочем, причина стояла перед ним, ибо какие же родители по доброй воле позволят превратить своего ребенка в это? Сейчас, подумал Арандил, уже начиная мучительно подыскивать слова: старый служака, он никогда не умел лгать, а этому юноше с ледяными глазами лгать было бесполезно. Никто и не пытался уже давно, с тех пор как, услышав ложь, Хэлкар, тогда десятилетний мальчишка, посмотрел на взрослого, как показалось, сверху вниз: с безразличным интересом, с еле заметным - то ли презрением, то ли брезгливостью. Так смотрят на медузу, превращающуюся в остро пахнущую слизь на раскалённой солнцем гальке.
Сейчас, подумал Арандил, он задаст вопрос, и мне придётся отвечать правду.
Юноша не спросил ни о чём.
Немногие смогли бы сравниться с ним в силе и ловкости, в искусстве владения оружием, в знаниях. Это тоже было - правильно. Разум его был холоден и чист, как отточенная сталь. Он был лучшим. Им восхищались, ему завидовали, его ненавидели, перед ним преклонялись - но не любили. Никто. Никогда. Впрочем, ему это и не было нужно. Он просто шёл к своей цели. К своей?.. - нет, его вела иная Воля, ставшая отныне - его волей. Всё, что противостоит этой Воле, всё, что смеет противиться предопределению, должно исчезнуть. Перестать быть. Он никогда не был жесток, в нём не было ненависти к противникам - ибо нет врагов у меча, а лишь у руки, что держит меч. И тем больше его страшились: неподвластного слабостям и страстям. Человеческим чувствам.
Сам государь, вначале с любопытством и удовлетворением следивший за успехами юноши, теперь втайне страшился его. Если бы Хэлкар пожелал, ничто не смогло бы преградить ему путь к престолу - ни Закон, ни любовь, ни союз мечей, приходили почему-то на память строки древнего сказания. Закон, ограждавший государей Земли-под-Звездой даже не от посягательств на их власть - от самых помыслов о возможности такого посягательства, - не существовал для Хэлкара. Для этого юноши с ледяным именем вообще не существовало законов. Его просто не интересовала мысль о власти.
Поняв это, государь успокоился. Правду сказать, избранник стал неприятен ему: для Хэлкара люди были фигурами, расставленными Единым на доске - король ничем не лучше пехотинца. И самому Тар-Атанамиру становилось не по себе под этим спокойным, оценивающим взглядом. Не должны так люди смотреть: только не подданный - на короля, не творение - на творца. Юноша не выказывал ни благоговения, к которому государь привык, ни благодарности, на которую, как полагал Атанамир, он был вправе рассчитывать: почтительность, продиктованная этикетом, не более. Король был безразличен Хэлкару, как безразличны были власть, почести и богатство, как безразлично было внимание прекраснейших и знатнейших дев и женщин Нуменорэ.
Это не было презрением, не было и высокомерием. Он просто был - иным. Наполненным Светом. Удача была с ним во всём, за что бы он ни брался, что бы ни начинал, но это не вызывало в нём радости. Так должно быть, ибо он - меч Единого. Что ещё нужно смертному, чего ещё может он желать? Что в сравнении с этим сокровища народов и престолы королей, чего стóят они для того, кто избран самим Творцом, кто призван воплотить Его волю? Ни смертный, ни бессмертный не стоял между ним и Царём Царей; что ему земные владыки...
Он закалял свое тело, оттачивал разум: так закаляют и оттачивают драгоценный клинок из лучшей стали. В его душе не было нетерпения. Он знал - придёт его час вершить волю Единого в Эндорэ. Исполнить то, для чего он предназначен.
И этот час настал.
Впервые ступив на берега Покинутых земель, человек с ледяными глазами, не щурясь, взглянул в высокую лазурь небес и проговорил:
- Я дойду до Чёрного Замка и вернусь обратно, даже если Эленна опустится на дно моря.
Он никогда прежде не ошибался; не ошибся и в этот раз.
Полководец Нуменорэ Хэлкар говорил мало и коротко. Когда это было возможным, предпочитал обходиться письменными распоряжениями. Необходимость общаться с людьми сверх того, что сам он полагал нужным, вызывала в нём неудовольствие, чувство неудобства, подобное лёгкой ряби на глади пруда. Его не обременяли заботы о семье, друзьях или близких: всего этого у него не было. Его не тревожили мысли о будущем: он исполнял своё предназначение. Его не выводили из себя неудачи: неудач он не знал. Ему нечего было стыдиться ни в прошлом, ни в настоящем. Он не гордился удачами, принимая их как должный результат точно рассчитанных усилий. Он не знал скуки, рождённой пресыщением, не знал тревог ожидания и предвкушения. Душа его могла показаться душой много терявшего человека, не сломленного бременем горестей и бед, но осознавшего однажды, что не осталось потерь, способных ранить его. Не холодность, не безразличие, не равнодушие: неуязвимость равно для доброго и дурного, для радости и горя. Вот только Хэлкар не знал потерь; о той же давней, единственной - не помнил или же не вспоминал. Никогда. Было незачем.
Рассказ о годах, проведенных Хэлкаром в Эндорэ, мог бы занять множество томов - или всего несколько строк. Не ведавший опыта поражений, он не умел обольщаться обманчивой лёгкостью побед, не знал, что такое беспечность. Наитие его всегда опиралось на уверенность, прозрения рождались из знания. Он не умел надеяться на удачу - и удача никогда не изменяла ему. Мир был прост, путь был ясен: он - оружие Единого, армия - его оружие. Как заботился о собственной пригодности, так же заботился он и об армии Нуменорэ. Солдаты боготворили его и знали: любой приказ Хэлкара должен быть исполнен в точности и в должный срок, даже если это - приказ умереть. Их вёл в бой лучший из лучших. На их лицах лежал отблеск великой - выше славы - цели, умереть во имя которой - честь. Счастье. Где Хэлкар, там победа, - говорили солдаты. Наш полководец - говорили они, утверждая принадлежность: как он был - Единого, так они были - его.
Он знал всю игру от и до. Он продумал всё на много ходов вперёд - как, впрочем, и всегда. Он забыл только об одном: в этом мире есть те, кто пришёл в Арду задолго до падения Белерианда и сотворения Нуменорэ.
Впервые - он ошибся.
Первым даром возвращения была боль. Боль в руках, намертво притянутых верёвками к перекладине. Боль в вывернутых суставах. Когда сумел разлепить веки, то прямо перед собой увидел чьё-то плечо и могучую шею; а потом стоявший перед ним обернулся, и Хэлкар встретился взглядом с мудрыми древними глазами эльфа.
Верхняя губа дёрнулась, чуть приподнялась, обнажая желтоватые клыки - нет: зубы, крупные не по-эльфийски, не по-человечески даже, созданные для того, чтобы перемалывать кости и разрывать сухожилия. Низкий рык сложился в слова:
- Я бы убил тебя, если бы мог.
В это очень легко поверить, особенно когда когтистая лапа - нет: рука, узловатая, широкая, с длинными, крепкими, как рог, ногтями, - берёт тебя под подбородок, заставляя смотреть прямо: в древние мудрые глаза эльфа.
Коготь ласково, почти нежно прошёлся по переносице человека, по лбу - вверх, и низкий рычащий голос произнес:
- Гортхар говорит, ты нужен ему. Значит, будешь жить, пока нужен.
Хэлкар внезапно осознал, что с ним говорят на каком-то немыслимо древнем диалекте Благородного Наречия, непривычно, гортанно произнося слова - и только имя Врага прозвучало на ином, незнакомом, но явно более привычном орку языке.
Последнее, что успел увидеть нуменорец - как когтистая рука сжимается в кулак. Боли он не почувствовал. Просто мир провалился…
…в никуда.
[
Очнувшись, подняв тяжёлые веки, он подумал сперва, что ослеп. Потом понял - нет. Просто темно. Пахло чистым полотном, травами, уксусом, ещё чем-то незнакомым - остро и резко. Голова раскалывалась от боли. Неподалёку говорили: приглушенные голоса, слова ханаттай-ита. В отличие от многих своих соплеменников, Хэлкар не считал для себя зазорным учить язык южан. Чтобы побеждать, нужно знать, как мыслит противник. Чтобы понять это, нужно знать его язык. По обрывкам фраз он понял, что попал именно туда, куда стремился с первого дня, с первого шага по земле Эндорэ. Попытался приподняться - и снова провалился в беззвучную тьму.
В очередной раз вынырнув из мрака беспамятства, он ощутил в себе достаточно сил, чтобы удержаться на зыбкой грани сознания. Увидев рядом тёмную фигуру, потребовал на наречии Ханатты отвести его к главному, и немедленно. Ему казалось, что слова звучат ясно и чётко, как приказ - но, видимо, он ошибался, потому что тёмная фигура наклонилась ближе.
- Повторите, - спокойно попросили его на синдарине с лёгким акцентом.
Он повторил.
Цитадель живёт по своим законам, не зная и не различая дня и ночи - как и её бессмертный властитель. Запоздало Хэлкар понял, что очнулся в те часы, когда люди обычно спят. Когда спят обычные люди. Но никто не удивился его словам, никто не сказал, что придётся ждать до утра. На стул рядом с кроватью легла аккуратно сложенная чистая одежда. У дверей встали охранники - ожидая. У него дрожали руки, самые простые действия и движения становились невыносимо тяжёлыми: мешала слабость, мешали тугие повязки, но помощи он не просил, и предлагать её тоже не спешили.
Его долго вели тёмными длинными коридорами. Было время подумать. Он хорошо представлял себе всё, что скажет тому, к кому его ведут. Шёл настолько уверенно, что даже не заметил, когда и куда пропали его стражи. Последний коридор миновал, не заметив того, что они остались далеко позади. Ожидал только одного: своего последнего слова.
Небольшая комната; сумрак. Чёрная фигура в руках тёмной тени. Доска, расчерченная чёрными и белыми клетками: арантъялме [4].
Потом - лицо.
Чёрная фигура заняла свою клетку; властелин Земли Теней поднял взгляд на вошедшего, и в его глазах мелькнуло некоторое подобие интереса.
Ваш ход?..
Неожиданно. Не приговор, не оскорбление: искусно сделанная доска, тёмные и светлые воины, замершие друг перед другом в бесконечной битве.
С кем он играл: с самим собой, валарауко или владыкой вечной ночи? Не имеет значения. Исход боя был очевиден - так казалось Хэлкару. Нет, тёмный майа не предложил нуменорцу игру, но Хэлкар видел его проигрыш и свою победу. Шагнул к доске и сделал единственный ход: белый всадник натянул поводья, поднял копьё против чёрного короля.
Увидел, как выражение интереса меркнет, тает в глазах его врага.
Нуменорец был уверен, что услышит приговор; полагал, что может услышать вызов. Не готов он был только к одному: ты не нужен даже самому себе.
Даже самому себе.
Он так и не узнал никогда, были эти слова сказаны вслух - или почудились ему.
Герой Нуменорэ, величайший полководец Западной земли вышел из той комнаты, где впервые встретил своего врага, и направился назад по коридору, которым шёл сюда, готовый к сражению или смерти. Не заметил, когда снова появились стражи. Это было неважно. Потому что он понял, в чем была ошибка. Увидел невероятно изящную ловушку, в которую шагнул, не глядя, сделав ход, как жил: без колебаний и сожалений, не сомневаясь в победе. Скучный ход. Предсказуемый.
Ненужный.
Хэлкар лежал на спине, глядя в потолок невидящими глазами. Мнивший себя врагом Властителя Тьмы, он оказался не нужен ему. Он, Меч Единого, воитель Света, лучший из полководцев Нуменорэ Благословенной, своему врагу был - неинтересен. Безразличен. Он, Хэлкар, значил для майа менее, чем любой из пехотинцев на доске. Скучный человек. Скучный ход.
Он оказался - непригоден.
С ошеломляющей ясностью он понимал это теперь, так же ясно, как бессмысленность своего хода. Новое чувство было как тяжёлый туман, горький, мешающий дышать, давящий на грудь. Люди называют это чувство отчаяньем.
Незаметно пришёл сон.
Во сне он видел фигуры. Белого короля на высоком престоле, в ожидании напряжённо подавшегося вперед. Чёрного короля, спокойно стоящего вполоборота: рука лежит на рукояти меча, тяжёлыми складками ниспадает с плеч плащ, мерцает тёмными камнями узкий острозубый венец. Белых всадников: один - в плаще с капюшоном, скрывающим лицо, второй - с копьём в руке. Чёрных: один - с чуть изогнутым мечом, второй держит в ладони искру рубиново-алого пламени. Все - разные, от короля до пехотинца.
Разные.
Странно.
И он видел полководцев.
Вставший на дыбы конь, воздетый меч в руке, повелевающий - вперёд!.. Скрыто лицо, короткий плащ бьётся за плечами. Среди всех фигур на этой доске лишь две были одинаковыми: полководцы, чёрный и белый. Только во сне они были без шлемов. И у них было одно лицо.
Его лицо.
- Повелитель приказал сопровождать тебя до границы, - сказали ему, когда сон схлынул волной. Он не мог распознать времени суток. И не пытался.
Он не пошевелился.
Другой голос:
- Нельзя сейчас ехать. Он должен остаться, хотя бы ненадолго. Иначе дорога убьёт его.
- Это всё равно. Повелителю безразличен срок. Если это необходимо и если он сам решит остаться, то может пробыть здесь столько, сколько...
- Завтра.
Тусклый голос, неподвижный взгляд.
- Нужно выждать несколько дней, - это целитель. - Вы не перенесёте дороги. Я должен просить вас...
- Завтра.
Ровно и бесцветно. Всё равно. Уже всё равно. Скучный голос; скучный человек. Ненужный. Фигура, снятая с доски.
Рассвет. Осёдланный конь, припасы на несколько дней. Молча он сел в седло; молча тронулась в путь маленькая кавалькада. К границе? Пусть и к границе; неважно. Там, где окончится эта дорога, не будет обвинений в предательстве, и смерти не будет, а станет - маленький домик на берегу моря и тихая жизнь под неусыпным и ненавязчивым надзором: до конца дней. Государя Атанамира нельзя упрекнуть в неблагодарности: от казны не убудет, если сохранить сломанный меч - памятью о прошлых победах.
Но клинок не отковывают заново из обломков.
Издёвки, пытки, казнь - всё это значило бы одно: он, воитель Единого, всё ещё опасен, он ненавистен врагу, страшит его. Потому Хэлкар готов был принять последнее испытание, встретить смерть с честью.
Смерти ему дано не было. И он, нуменорец, не мог взять её сам [5].
Нет, он не думал об этом. Уже не думал. Всё равно - и все-рáвно: дорога, перестук копыт, палящее солнце над головой. На привалах он ел то, что ему давали, и почти мгновенно проваливался в беспамятство. Снов больше не видел. На него смотрели со всё возрастающим уважением, хотя по-прежнему не заговаривали; он не замечал этого. Не чувствовал ни усталости, ни голода, ни боли незаживших ран. Не чувствовал ничего. Наверное, этот путь должен его убить, прав был целитель; но об этом не думалось тоже.
К перевалу вела только одна дорога. Здесь всадникам встретился небольшой караван, и спутники-стражи Хэлкара - хотя на что ему была теперь стража? - решили присоединиться к торговцам. Те были только рады: кто решится напасть на чёрных воинов?..
Ему было всё равно, куда и с кем он едет.
Ближе к закату караван остановился. Нуменорец спешился, вышел на скальную площадку. Солнце било в глаза, солнце обнимало, обвивало, сжимало его жаркими лучами, и становилось нечем дышать: такое бывает, когда смотришь на раскалённое светило, и гулкий оранжево-жёлтый молот бьет в твоей голове, и звон стоит в ушах, а потом звуки отдаляются, темнеет перед глазами, мир рассекают исчерна-красные огненные полосы, и сквозь эту раскалённую сеть нестерпимо ярки краски. Потом наступает темнота, чёрная и огненная, и ты падаешь, падаешь...
Он рухнул на камни, не помня и не чувствуя, как его подняли и понесли, как положили на телегу. Уже не слышал затухающих голосов и не знал, что спасительная тишина, принявшая его, хранящая от ударов раскалённого молота, прохладой коснувшаяся обожжённой солнцем кожи, это просто - телега завернула за скалу, и её накрыла тень.
Скучный человек; скучная смерть.
[1] А́лмира (ХИ) - «аметистовый», сорт вина и винограда.
[2] Свидетели Манве - три орла Манве, которые были посланы Королём мира охранять вершину Менелтармы. Они появлялись каждый раз, когда кто-нибудь приближался к священному месту, и кружили в небе во время Трёх Молебнов (Эрукъермэ, Эрулайталэ и Эруханталэ).
[3] Хэ́лкар (Кв.) - «ледяной, холодный как лёд»; тж. (ледяная) гора на крайнем севере, на которой в Предначальную Эпоху был установлен один из двух легендарных Столпов Света, Иллуин, затем великое северное море. Созвучно с хэ́лкори, хэ́ллъе ко́ри (А) «ледяное сердце».
[4] Арантъя́лме (Кв.) - «игра королей»; шахматы. Тж. а́йни-хадди́р (ХИ), «противостояние вождей», от архаич. а́йна «вождь» и хадди́р «поединок, схватка, противостояние», или амхари́м «подобия, фигуры».
[5] По представлениям нуменорцев, жизнь дарована человеку Единым для исполнения предназначения, потому самоубийство есть нарушение воли Эру. Королям из рода Элроса была дарована возможность знать, когда исполнится их предназначение, потому возможность определять день и час своей смерти в этом случае не расценивалась как самоубийство; напротив, отказавшись от этого дара, как полагали Верные, короли отвергли милость Единого.