Джон Бэнвилл: под покровом «Плащаницы»
Из непереведённого
Роман Shroud уже в названии содержит интригу. Как значится в словаре, Shroud может обозначать и саван, и защиту, и покров, и пелену. Кстати, в соответствии с последним значением роман упоминается на русскоязычной странице статьи о Джоне Бэнвилле в Википедии. На немецкий язык название было переведено абсолютно не в рамках текста - Caliban. Заглавие содержит отсылку к герою пьесы Шекспира «Буря». Калибан там - уродливый невольник-дикарь. Можно только догадываться, что привело к решению так перевести заглавие, но так или иначе сия аллюзия укладывается, впрочем, в общую (на мой взгляд, право, утрированную) характеристику главного героя. Чем объясняется столь значительная разница в главной метафоре, задающей тон всему прочтению? Может быть, в неблагозвучии переводного слова das Grabtuch или в его однозначности, поскольку хотя имеется в виду, согласно повествованию, исключительно Туринская плащаница, слово это в оригинале содержит еще и переносные смыслы. Непонятно. В этой связи остается надеяться, что когда роман будет переводиться на русский язык, он все же получит более отвечающее тексту заглавие, являющееся, как следует ниже, ключевой метафорой романа.
Алекс Вэдлер - литературовед, специализация которого - исследование творчества Ницше, во время Второй мировой войны меняет имя, заимствуя его у своего бывшего пропавшего при неизвестных обстоятельствах коллеги. «Ложь - моя даже не вторая, моя первая натура», - признается он себе. Страх быть разоблаченным преследует его всю жизнь. Кажется, через пятьдесят лет этот момент настал. Некая Кэсс Клив просит в письме о встрече с ним, намекая на знание ею тайны. Алекс мчится в Турин на конгресс по Ницше, чтобы узнать, что известно юной ирландке. Между преклонного возраста профессором и девушкой завязывается роман, по мере развития которого главный герой, ранее привычно меняющий маски, внезапно ощущает себя то жертвой, то преступником. Как игру Арлекина с Коломбиной расценивает эти отношения и Кэсс.
Находясь в Турине, Кэсс Клив непременно желает увидеть Туринскую плащаницу, выставленную в церкви Святого Иоанна. Известно, что тайна Туринской плащаницы по сей день остаётся нераскрытой. Многие стоят догадки: плащаница - христианская святыня или подделка, нарисованная, как сообщает в 1389 году французский епископ Пьер «хитрым способом»»? Есть она нерукотворное произведение или полотно художника? В этой главной метафоре и заключается ключевая фабула романа: установление аутентичности. В сопровождении Вэдлера, она идет в церковь. Но им это не удается; лик не увиден, покров не снят.
Но дело не только в фабуле, хотя она весьма интригующая, но, сразу скажу, далеко не криминального характера.
Внимания заслуживают так называемые побочные смыслы, открывающиеся только тому, кто стремится узнать нечто, стоящее за первым значением слова. Загадку смыслов задает и автор в эпиграфе, взятом из сборника поздних работ Фридриха Ницше под заглавием «Воля к власти»: « Мы создаем слово, когда ощущается наше незнание, когда мы не видит больше; например, слово „Я“, слово „Делать», слово "Страдать» - это является, вероятно, линией горизонта нашего познания, но никак не "истинами"».
Примечателен и ещё один, скрытый подтекст романа, штрихи к открытию которого можно обнаружить на последних страницах в разделе "Примечание". Как оказалось, Джон Бэнвилл для создания историчности действия и образа Вэдлера обращался к мемуарам и работам некоторых известных ученых. Например, к автобиографическому произведению «L’avenir dure longtemps», написанному французским философом-марксистом Луи Альтюссером, являющимся одним из теоретиков структуралистского марксизма и учителем совсем уже не нуждающихся в представлении Мишеля Фуко и Жака Дерриды. Некоторые мотивы романа имеют сходство с биографией еще одного именитого философа - бельгийца Поля де Мана, представителя Йельской школы деконструктивизма, профессора компаративистики.
Имеется и ещё одна связь с опубликованными романами Джона Бэнвилла. Переведенный на русский язык роман «Затмение» есть, как известно, история семейства театрального актера Алекса Клива, и являющегося как раз отцом героини т.н. «Плащаницы».
