ИЗНАНКА, СТАВШАЯ ЛИЦОМ - публикации статьи.

[alikhanov]

2 фото и пост о Витковском





полностью - https://newizv.ru/news/2017-08-12/evgeniy-vitkovskiy-kak-serdtsu-ne-sadnit-kol-v-nem-naveki-rana-248789

Дорогой Сережа,
большое спасибо за информацию и Вашу блестящую, глубокую, умную, страстную в лучшем смысле этого слова и очень честную статью. Лучше этой литературоведческой работы я ничего не читал за последние лет десять. Ай, да Алиханов!
Ваш поклонник, и просто читатель Евгений Цымбал
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A6%D1%8B%D0%BC%D0%B1%D0%B0%D0%BB,_%D0%95%D0%B2%D0%B3%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B9_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87

А вот сама статья

ИЗНАНКА, СТАВШАЯ ЛИЦОМ
(Статья была полностью опубликована в журнале «Звезда востока» и в сокращенном виде в «Новой газете» http://alikhanov.livejournal.com/1571715.html.)

1.

В издательстве «Полифакт» вышел в свет фолиант Евгения Витковского «Строфы века -2» - антология мировой поэзии в русских переводах ХХ-го века.
Чистый вес книги 3 килограмма 120 грамм, рыночная стоимость только полиграфических материалов - офсетной бумаги превосходного качества, мелованной бумаги для иллюстраций, переплета, суперобложки - по самым скромным прикидкам - 20 условных единиц. Печать, титул, иллюстрации - выше всяких похвал.

В антологии представлено 1002 поэта (из них - 10 анонимов), которых перевели 528 переводчиков.
Перекрестная выборка позволила составителю придать стройность и законченность итога вековой работе «буйному племени поэтов»: узников, изгнанников, артистических натур, остроумцев, в основном жертв, и «советских поэтов», и тружеников, титанов, трудоголиков перевода.
За век опубликовано сотни тысяч строк и гораздо больше не опубликовано.

Подборки расположены в соответствии с годом рождения поэта-переводчика, и каждой подборке предшествует библиографическая справка, эссе Витковского, краткость которых подчеркивает исчерпывающую информированность составителя. Помимо сведений, за фактами биографий, тщательно подобранных и характеризующих личности и условия работы переводчиков, встает сама эпоха кромешного прошедшего века. По косвенному признаку Витковским определяется, например, что одна из переводчиц Артюра Рембо, учившаяся в начале 20-х годов на брюсовских курсах - Мария Усова не заполняла анкету, дающую право на получение стипендии - она платила за обучение и, следовательно, была дворянкой. А русский переводчик Бурхарт (Клён), немец по происхождению, сумел эмигрировать из СССР 1931 году, и потом, находясь уже в действующей армии, в январе 1942 году под станцией Лозовой заболел плевритом и был демобилизован.
Из 17-ой армии вермахта.
Что, собственно, и предопределило его дальнейшее замалчивание на языковой родине.

При тщательной проработке биографических подробностей, великим поэтам и переводчикам века - Анненскому, Блоку, Бунину, Ахматовой, Цветаевой, Гумилеву, Ходасевичу, Мандельштаму, Пастернаку, Бродскому уделено в антологии и больше внимания, и, что главное, больше места.
Антология «Строфу века -2» посвящена Иосифу Бродскому, представленному в ней избранной книгой переводов. Бродский советовал, и оказывал помощь составителю, и, что особенно ценно, способствовал публикациям переводческого творчества других поэтов, включенных в антологию по его совету, например, Ивана Елагина.

Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Владимир Жаботинский, Василий Алексеев, Корней Чуковский, Михаил Зенкевич, Бенедикт Лившиц, Михаил Лозинский, Самуил Маршак, Игорь Северянин, Федор Петровский, Илья Эренбург, Сергей Шервинский, Георгий Иванов, Георгий Шенгели, Вильгельм Левик, Вера Маркова, Аркадий Штейнберг, Арсений Тарковский, Семен Липкин, Валерий Перелешин, Ярослав Смеляков, Константин Симонов, Николай Глазков, Юрий Корнеев, Анатолий Гелескул, Михаил Гаспаров, Евгений Рейн, Андрей Сергеев, Евгений Солонович, Александр Кушнер, Владимир Микушевич, Виктор Топоров... и переводы Катулла, Овидия, Марциала, Шекспира, Вийона, Китса, Водсворда, Киплинга, Гете, Гейне, Гюго, Малларме, Кавафиса, Элиота... с древнегреческого, с провансальского, с суахили, с древнетамильского, с латинского, с китайского языков ... - стихи трех тысячелетий.
Золотые вершины мировой поэзии, ставшие благодаря вековому труду поэтов-переводчиков достоянием российской словесности.

Помимо культурного и образовательного значения, на страницах антологии читатель присутствует и на своеобразных поэтических турнирах, устроенных Евгением Витковским для переводчиков Байрона (11 переводов), Гете (16 переводов) Артюра Рембо (15), Гарсия Лорки (14), Поля Верлена и Радьяр Киплинга (по 18), «чемпион» антологии Райнер Мария Рильке - 19 переводов. Неоднократно переведен «Пьяный корабль» Рембо - поразительная версия этого стихотворения в переводе Александра Голембы лишний раз доказывает, что все цифры на свете, а не только приведенные здесь, показывающие объемность и значительность труда составителя, в поэзии мало что значат.
Кто же лучше всех в двадцатом веке перевел «Ворона» Эдгара По, «Цветы зла» Бодлера, «Вальс двадцатилетних» Поля Элюара и т.д. предстоит решать самому читателю.
Внутренняя коллизия, интрига, созданная Витковским, дополнительной эмоциональной скобой скрепляющая гигантский том, заключается в собственных стихах поэтов, посвященных переводческому труду. Среди этих стихов есть даже немаленькая баллада в тридцать с лишним строф - и все эти стихотворения характеризуют быт, и состояние духа поэтов-переводчиков. Они сетуют, жалуются. Все эти стихи, не включенные в содержание, а спрятанные составителем в библиографических справках, можно обозначить под общим эпиграфом из Арсения Тарковского: «Ах, восточные переводы, как болит от вас голова». Чистые переводчики, работая, отнюдь не превозмогают себя. Но, так сказать, поэты стонут. Высказывание Ефима Эткинда о том, что Ахматова и Пастернак, в ущерб собственному творчеству, вынуждены заниматься переводами, стоила Эткинду членства в Союзе советских писателей, и вынужденной эмиграции во Францию.

«Учите языки» дает мудрый совет Ахматова пришедшей к ней на суд со своими стихами молодой поэтессе, чтобы та на рынке поэтического труда смогла бы противопоставить знание языков переводчикам-конкурентам, работавшим с подстрочниками. Что означает этот совет Ахматовой? Смысл совета в том, что пробиться к тесной кормушке «Худлита» юному дарованию по-другому не дадут. Надо быть, как минимум, Северяниным, которому Шенгели - переводчик, поэт и тогдашний штатный редактор «Худлита», раздававший подстрочники, по старой дружбе, посылал их в Эстонию, вплоть до пакта Молотова-Рибентропа. Вскоре, после заключения этого пакта, Северянин, лишившийся последнего средства к существованию, умер.

Марина Цветаева в письме к тов. Берии от 23 декабря 1939 года подробно останавливается на своей переводческой работе, которой ей приходилось заниматься в Париже - «я всю зиму переводила для французского революционного хора русские революционные песни». Цветаева сообщает об этом специалисту по «лагерной пыли», для того чтобы получить переводческую работу уже в СССР, куда ее заманивал собственный муж. Цветаева пишет «Лаврентию Павловичу», что перевела на французский язык «Вы жертвою пали в борьбе роковой», перевела даже Лебедева-Кумача - «Легко на сердце от песни веселой».
Когда бедную Цветаеву все ж таки заманили на гибель, тов. Фадеев, по поручению Берии, с четкой исполнительностью советует ей: - «Единственный выход для Вас снять комнату или две в Голицино... при Вашей квалификации Вы можете много зарабатывать одними переводами».

И совет Анны Ахматовой, и «указания», данные Цветаевой бириевско-фадеевским партийным руководством, таким образом, сходятся - в государстве рабочих и крестьян единственным средством для существования поэтов определена переводческая «кормушка». Ко времени письма Цветаевой эта «кормушка» существовала уже двадцать лет - со второго года советской власти.

По предложению М. Горького, тогда же стало готовиться многосотеннотомное издание Всемирной Литературы. «Музыка» была заказана, государство стало платить - за подстрочники, за представленные, но еще не изданные переводы, стали выплачивать зарплату редакторам, машинисткам, уборщикам, буфетчикам и пр.
Теперь-то мы, запоздалые «рыночники», понимаем, что никакой необыкновенной тяги советского народа к мировой культуре в годы военного коммунизма не было, а была только определенная политическая воля или, если угодно, самодурство, подкрепленной «бюджетными» деньгами. Декларируемой целью этой кампании было - «обогатить память всеми науками, которые выработало человечество». Никакой коммерческой выгоды в опубликовании немыслимого количества высокохудожественных переводных книг ни тогда, ни много после, да и сейчас, не было и нет.
Политика в поэзии, как отмечает Витковский, привела к абсурдным издательским результатам.
Составитель приводит несколько парадоксальных примеров - была издана антология поэзии Люксембурга, не существовавшая на трех родных языках; издана поэзия Гренландии («Голос далекого острова»), тиражом 50 000 экземпляров - тираж на пять тысяч превышал население Гренландии и пр.
Но за двадцать лет - с 1918 года - дурная политическая воля, споспешествующая переводческой деятельности, и худо-бедно, но кормившая поэтов и подсуетившихся интеллигентов, с укреплением пролетарской, точнее, сталинской диктатуры только крепла.
С чего бы это?

2.

Вернемся к письму Марины Цветаевой.
Марина Цветаева сообщает Берия о том, что «песни пелись» в Париже…
Представим себе на мгновение - чтобы осознать всю нелепость такого обращения - что в наши дни существует поэт, и что этот поэт обращается письменно, предположим
к господину...
Невозможность подобного обращения очевидна.

Столь же неправдоподобно выглядит и письмо Цветаевой к Берия, которая читала парижские газеты и 37, и 38 годов и прекрасно знала, что это за фрукт, или «цветок душистых прерий», к которому она обращается. Но письмо написано, его подлинность не вызывает сомнения.

Кто-то подсказал Цветаевой - еще во Франции, чтобы получить переводческую работу надо обратиться непосредственно к всесильному сатрапу. «Агента влияния» в семье Цветаевой долго искать не придется - ее несчастный муж из военного разведчика к тому времени уже был переквалифицирован в штатные сотрудники НКВД.
Работники этой организации - как известно сегодня из многочисленных мемуаров, с тщательным послушанием следовали указаниям центрального лубянского руководства, сверяли с ним каждый свой шаг.
Не важно, кто непосредственно «выходил» на Эфроса, но начальник его начальника, несомненно, получал указания от самого Берия.
Выходит, что звериной хитрости тогдашний кандидат в члены политбюро, сам и организовал письмо Марины Цветаевой в свой адрес. Зачем?

«Сосело» - поэтический псевдоним тов. Сталина - имел юношеское хобби, которое, как подозревает Витковский, с годами только усилилось. В Кремль, или на Старую площадь постоянно вызывали поэтических переводчиков, вручали им стихи вождя в оригинале, в подстрочном переводе, в русской транскрипции (озвучивание грузинского стиха русскими буквами невозможно, это - нелепейшая придумка), и с пространными толкованиями. Переводы щедро оплачивались и никогда не публиковались.
В сталинском окружении были люди, которым подстрочники и переводы сталинских виршей не требовались - они их прекрасно понимал на родном языке вождя,  знал им настоящую цену и все тот же Берия.
Весьма вероятно, чтобы польстить нероновскому комплексу «хозяина»,  и велась эта предварительная «работа» с будущими переводчиками «Сосело»....
И долгий, продолжавшийся более полувека «расцвет» переводческой «джамбульской поэзии» - по печальной догадке Витковского - вполне может иметь в своей основе и холуйское рвение сатрапов.

Уже в Москве пытаясь помочь голодной и бездомной Цветаевой, Б.Л.Пастернак вручил ей кипу подстрочников Важа Пшавела. Конечно, современные русские любители и читатели Важа Пшавела удовлетворены - переводы Цветаевой превосходны.

Но легкий ли это был для нее кусок хлеба - вживаться в горный мир пшавской поэтики, не имея угла, где голову можно преклонить?

3.

Работа составителя гораздо менее продуктивна, чем отсеивание «грамма радия» от тонн «словесной» руды, поскольку среди миллионов строк переводных «советских» стихов этого грамма обнаружить невозможно.
Особенность «советской поэзии» и «советского перевода» в том, что они делались - в первую очередь! - для конкретных весьма немногочисленных сановных читателей, которые непосредственно распоряжались материальными благами.
«Советские писатели и поэты» утеряли главное: политически ориентированное творчество никогда уже не принесет благ от начальства, непосредственно их курирующего.
А как же наличие очевидного, простого адресата упрощало литературное дело!
Если заранее известно для чего и для кого пишешь, если сразу после работника Главлита (советского цензурного ведомства) книгу обязательно прочтет товарищ первый секретарь такой-то, потом товарищ... и т.д. то «вопрос» просчитывался буквально на пальцах.
Надо было всего лишь в день рождение дочери вождя опубликовать в газете «Пионерская правда» милый стишок «Светлана», и будущее самого сочинителя, его детей, внуком и правнуков было навсегда обеспечено.
Задача «советского поэта» по добыванию жизненных благ решалась просто - надо чтобы «стихи» понравились двум-трем влиятельным функционерам, секретарю «большого союза» или «поэтическому бюро» тоже весьма немногочисленному. Ловкость, хитрость, расчет, «пролетарское» происхождение, даже вовремя налитый «закрытому» рецензенту стопарик, были несоизмеримо важнее достоинств самого текста.

Истинные художественные достоинства предполагают наличие множества читателей, с неопределенными, и неопределимыми заранее духовными потребностями, другими словами, существование свободного книжного рынка.
Все то, что должно было бы вроде быть за душой у создателя художественного произведения, а именно - образованность, начитанность, интерес к литературе, культура, и, наконец, хоть некоторый, но самобытный талант, не только не имели значение, но прямо вредили делу, если «литературным» делом было понравится «товарищу начальнику. А начальнику и на разводке, и на секретариате нравится только одно - личная преданность, служба, а отнюдь ни творчество.
Сравнивая список авторов антологии русского перевода «Строфы века»
с любым из пухлых справочников «советских писателей» мы едва ли насчитаем десяток совпадений - авторов антологии, слава богу, в справочниках нет.
Евгений Витковский просеял тексты, и отбросил все, что было «партийно», а на самом деле облегченно рассчитано на двух-трех читателей-начальников от литературы.

4.

Что же все-таки так раздражало Арсения Тарковского, Марию Петровых, почему переводчики так жаловались на головную боль? И почему на головную переводческую боль не жаловались Алексеев, Левик, Лозинский, переведшие несравнимо больше их?
В действительности поэты жаловались на то, что навык переводческой работы накладывал отпечаток на их оригинальное творчество. А «чистые» переводчики «античники» или «западники» своих стихов писали мало или не писали вовсе.
«Когда б вы знали, из какого сора...» - не важно из какого, но очень важно, что из живого «натурального» сора, облака, звука «растут стихи».

Не из строки уже рожденной на другом языке, не из корявого подстрочника, а из самой жизни рождается у поэта стихотворение.
Эта тайна первородного импульса у каждого поэта своя. В движении души, в единственном, но обязательно первозданном слове заложено рождение стихотворения, человека или Вселенной.
Долгая же переводческая работа создает устойчивый навык предварительного замысла.
Мысль неудовлетворенного, мучающегося, фрустрирующего переводчика предваряет собственное творчество, как бы готовит почву для стиха, выстраивает те или иные «подстрочникообразные» конструкции.
И вскоре в своих стихах появляется элемент вторичности, который уже ничем не вытравишь. Ремесло переводчика вошло в руку, а потом - спустя годы работы - и в душу. Оттого и болела голова у бедных переводчиков, что собственный, недостаточно великий дар, оказался забит, затоптан и завален ежедневной рутинной и не любимой работой, обеспечивающей хлеб насущный.
Возразят - и Ахматова жаловалась. Предположу, что жаловалась Ахматова понарошку и только для того, чтобы «прикрыть» нескольких переводчиков, работавших под ее именем (в «Худлите» им не давали подстрочников).
Предварительный замысел может быть своим, а может быть и чужим, заимствованным, конечно, когда речь идет не о плагиате, а о поводе сотворения.
Следуя в творческих помыслах за Богом, можно попытаться создать свет словами - «да будет свет». Следуя за поэтом тоже можно создавать, но подобие.
А вот копируя подобие а потом выдавая это подобие за свое, нужно быть абсолютно уверенным в том, что это постыдное занятие никогда и никем не будет раскрыто...