Специально для lotostata
Я не нашла в в своих залежах ничего приличного на русском, поэтому решила написать для тебя отдельную стори. Она довольно длинная (ок.13** слов) и в стиле 18 века. С тебя - название:)
Прекрасной и дорогой моему сердцу Н.!
Я пишу Вам как единственному человеку, который сумел понять меня в последние дни моей жалкой жизни, и единнственной, кто мог бы удержать от ужасного шага при иных обстоятельствах. Вы получите это письмо, когда меня уже не будет в живых, но я молю Вас - не тратьте свое время на поиски и попытки узнать что-либо о мое й недостойной персоне и печальной судьбе, избранной мной.
Пусть мы и не знакомы лично, я многое знаю о Вас и искренне восхощаюсь Вашим светлым и добрым складом ума, соединенным с редким в наши дни чувством прекрасного. Те немногие мгновения, в которые я был удостоин общения с Вами - пусть и не напрямую, а посредством писем, - напоминали мне прикосновение к пламени свечи пальцами, испачканными сажей - столь грубо и порочно мое существо в сравнении с Вашим прекрасным и светлым образом! Хотя можно ли применять столь грубое слово к явлению столь возвышенной природы? Нет, Вас можно называть лишь иконой, святым образом, явлением Божьей благодать на земле. И в тот момент, когда я узнал Вас, возликовала душа моя, и понял я, что дни мои сочтены и что скоро предстану я пред Всевеликим Творцом.
Так, обращаюсь я ныне к Вам - проявите последнюю милость к недостойному рабу Вашей воли и прочтите сей краткий отчет о событиях ужасных и богохульных, свидетелям которых я имел несчастье оказаться. С содроганием и отвращением, но и с жадным упоением наблюдал я за этими кошмарами, и через этот опыт познал всю суть твари внутри меня, и не желаю, чтобы существо, подобное мне, ходило по земле, освященной такими, как Вы.
Мой рассказ унесет Вас назад, в сладкое лето 17** года, когда погода благоволила ко всякой жизни, а поля и сады щедро одаривали своих хозяев плодами. Как-то сентябрьской ночью, в канун праздника урожая, я возвращался верхом из соседней деревни, где - увы, я должен Вам признаться! - у меня было свидание с дочерью одного из крестьян. Время было позднее, и я решил сократить свой путь и проехать через лесок мимо небольшой заброшенной часовни. Ночь была тиха, на чистом небе светила полная луна, и вся природа вокруг была исполнена покоя и умиротворения. Я быстро нашел нужную тропку и следовал ей, пока впереди не забелели древние стены и я не въехал на старый погост, святую землю, которая с тихим умиротворением принимала всякого богоугодного человека и, в иные разы, казалась мне столь покойной, что не вызывала в моей памяти ни единой мысли о глупых предрассудках деревенских мальчишек. В ту ночь кладбище как и прежде лежало молчаливо, но до моего слуха донесся отдаленный звук, напоминавший не то пение, не то сдавленный плач. Прислушавшись, я понял, что звук доносится из старой заколоченно часовни, и постарался как можно тише приблизиться и заглянуть сквозь доски внутрь. Для этого мне пришлось спешиться, и лошадь проявила большое беспокойствие, поняв, что я собираюсь оставить ее привязанной среди могил. Тем не менее, неня раздирало любопытство - о, этот враг человечества! - и я внял не голосу разума и знакам, посланным Господом, чтобы предупредить меня и отвратить от погибели. Нет, упрямая моя натура рвалась узнать, что было источником звуков, раздававшихся среди ночи из старой церки. Я заглянул в щель между старыми прогнившими досками, и увидел, что в часовне горят свечи, и все ее пространство заполнено людьми. Я мало что мог рассмотреть, ибо боялся быть замеченным, но рассудил, что собравшаяся в церкви толпа должна была как-то войти туда, а значит, одна из дверей должна быть открытой. Однако, все мои попытки были тщетны и все двери оказались заперты изнутри. Тем временем мое любопытство наростало, как будто странная сила влекла меня внутрь церкви. Наконец, я нашел небольшую дверку с восточной стороны и богохульно вступил в святая святых храма, сокрытый от глаз присутствующих высоким алтарем.
Я оказался прав, и музыка действительно доносилась изнутри, и, стоя за алтарем, я мог рассмотреть музыкантов и певцов, сочетавших столь странные созвучия в одну гармоничную мелодию. Как и большинство присутствующих, они держали свои лица закрытыми красными шелковыми масками,а сами были с ног до головы закутаны в подобия индийских сари или одеяний таинственных монахов горных монастырей Бирмы. Единственной частью тела, которая не была покрыта тканью, были руки, и когда я рассмотрел их, я возблагодарил Бога за то, что Он столь милосердно сокрыл остальную фигуру от человеческих глаз! Ибо эти руки, эти ужасные высушенные кисти и длинные гибкие пальцы едва ли могли принадлежать человеческим существам, а то, как они двигались по причудливым музыкальным инструментам, заставило бы всякого живого человека содрогнуться от омерзения! Мне было жутко от одного вида этих бледных змееподобных пальцев, но не я мог заставить себя отвести от них взгляда. Наконец, мне удалось пересилить себя, и обратить свой взор на присутствующих. Как и музыканты, они были с ног до головы закутаны в мантии с опущенными на лицо капюшонами и масками, закрывавшими лица. И все же, в их фигурах я к своему ужасу заметил гораздо больше человеческого, чем в костлявых и бледных призраках, завороживших меня своей музыкой.
Помните ли Вы, о прекрасная Н., тот день, когда мы познакомились? В наших краях гостила выставка работ испанских живописцев прошлых лет, и Вы изволили восторженно отзваться о работах Эль Греко. Я до сих пор храню в памяти Ваши чудесные слова - о том, что, на Ваш взгляд, этот художник изображал на своих полотнах не плоть, но дух человека, и что неверные, трепещущие тени напоминают Вам пламя свечей, поставленных к алтарю нашей всемилостивой покровительницы Девы Марии. Разглядывая множество собравшихся тогда в часовне, я не мог не вспомнить эти восхитительные слова, как бы богопротивно это ни было в той ситуации, ибо действо, которое должно было разыграться на моих глазах, едва ли могло быть угодно нашему великому и всемилостивому Творцу. Но тот ужасных храм казался лишенным всякой божественной милости и преисполнен миазмов упадка. Я не стану описывать Вам, о моя светлая Н., всех подробностей ужасной мессы, свидетелем которой я имел несчастье стать, скажу лишь, что возглавлял ее жрец, принадлежавший, очевидно, к тому же демоническому племени, что и музыканты. Его голос раздавался словно бы из самых адских недр, и сотрясал самые стены мощью своей. И когда он воззвал ко всем на своем проклятом наречии и призвал всех пасть ниц и почтить Древних Богов, я не мог противиться себе и вместе со всеми опустился на колени. И когда вслед за этим пришло время адского причастия - о, я не стану осквернять Ваш слух подробностями сего омерзительного ритуала, скажу лишь, что легенды, расказываемые старухами о евреях, поедающих христианских младенцев на Пасху, лишь милая добрая сказка по сравнению с тем, что происходило в стенах древнего храма! - увы, и я не мог воздержаться и вслед за остальными принял из костлявых бледных рук жреца свою долю.
Я не могу сказать, как мне удалось вновь оказаться вне церковных стен, но я не нашел свою лошадь там, где оставил ее привязвнной. Вскоре, однако, я почувствовал тошнотворный смрад и увидел, что его источником были останки моего верного животного. Мне страшно говорить об этом, но, хотя я был в часовне не более пары часов, труп моей лошади выглядел так, словно жизнь покинула это тело не менее, чем месяц назад, и при ужасных обстоятельствах. Ибо - я содрогаюсь, вспоминая все подробности! - конечности ее были перебиты, а внутренности вывернуты наружу и обмотаны вокруг шеи несчастного животного. Не знаю, как я вынес тогда это зрелище, но я не потерял сознания, и даже смог найти дорогу домой, однако почти две недели пролежал в горячке. Врач уже думал, что я умру, но увы, печальный конец был перенесен, и я все-таки выжил. Уж лучше бы я расстался с жизнью тогда и по естественным причинам, и мне не пришлось бы совершать ужасный грех и самому прекращать свое существование. Но увы, с той кошмарной ночи я не могу спать спокойно, каждый раз, когда светит полная луна, я не могу сомкнуть глаз без того, чтобы в моей голове зазвучали кошмарные аккорды, не замелькали костлявые белые пальцы и не раздался звучный низкий голос, призывающий меня поклониться Древним Богам. Я просил доктора дать мне снотворное, но оно не помогло. Я начал принимать морфий, но и сквозь дурман слышу я зов демонического жреца и чувствую на языке вкус богомерзкого причастия. Я утратил веру в Бога, ибо Он в своей великой милости не допустил бы существование культа столь противного всем Его законами и заповедям. Моя жизнь потеряла смысл, и лишь Вам, о прекрасная Н., я могу доверить последнюю тайну моей проклятой жизни в полной уверенности, что Вы поступите правильно и уничножите это письмо после прочтения! Меня же ждет вечность и забвение.
Ваш недостойный слуга,
А.Р.
Прекрасной и дорогой моему сердцу Н.!
Я пишу Вам как единственному человеку, который сумел понять меня в последние дни моей жалкой жизни, и единнственной, кто мог бы удержать от ужасного шага при иных обстоятельствах. Вы получите это письмо, когда меня уже не будет в живых, но я молю Вас - не тратьте свое время на поиски и попытки узнать что-либо о мое й недостойной персоне и печальной судьбе, избранной мной.
Пусть мы и не знакомы лично, я многое знаю о Вас и искренне восхощаюсь Вашим светлым и добрым складом ума, соединенным с редким в наши дни чувством прекрасного. Те немногие мгновения, в которые я был удостоин общения с Вами - пусть и не напрямую, а посредством писем, - напоминали мне прикосновение к пламени свечи пальцами, испачканными сажей - столь грубо и порочно мое существо в сравнении с Вашим прекрасным и светлым образом! Хотя можно ли применять столь грубое слово к явлению столь возвышенной природы? Нет, Вас можно называть лишь иконой, святым образом, явлением Божьей благодать на земле. И в тот момент, когда я узнал Вас, возликовала душа моя, и понял я, что дни мои сочтены и что скоро предстану я пред Всевеликим Творцом.
Так, обращаюсь я ныне к Вам - проявите последнюю милость к недостойному рабу Вашей воли и прочтите сей краткий отчет о событиях ужасных и богохульных, свидетелям которых я имел несчастье оказаться. С содроганием и отвращением, но и с жадным упоением наблюдал я за этими кошмарами, и через этот опыт познал всю суть твари внутри меня, и не желаю, чтобы существо, подобное мне, ходило по земле, освященной такими, как Вы.
Мой рассказ унесет Вас назад, в сладкое лето 17** года, когда погода благоволила ко всякой жизни, а поля и сады щедро одаривали своих хозяев плодами. Как-то сентябрьской ночью, в канун праздника урожая, я возвращался верхом из соседней деревни, где - увы, я должен Вам признаться! - у меня было свидание с дочерью одного из крестьян. Время было позднее, и я решил сократить свой путь и проехать через лесок мимо небольшой заброшенной часовни. Ночь была тиха, на чистом небе светила полная луна, и вся природа вокруг была исполнена покоя и умиротворения. Я быстро нашел нужную тропку и следовал ей, пока впереди не забелели древние стены и я не въехал на старый погост, святую землю, которая с тихим умиротворением принимала всякого богоугодного человека и, в иные разы, казалась мне столь покойной, что не вызывала в моей памяти ни единой мысли о глупых предрассудках деревенских мальчишек. В ту ночь кладбище как и прежде лежало молчаливо, но до моего слуха донесся отдаленный звук, напоминавший не то пение, не то сдавленный плач. Прислушавшись, я понял, что звук доносится из старой заколоченно часовни, и постарался как можно тише приблизиться и заглянуть сквозь доски внутрь. Для этого мне пришлось спешиться, и лошадь проявила большое беспокойствие, поняв, что я собираюсь оставить ее привязанной среди могил. Тем не менее, неня раздирало любопытство - о, этот враг человечества! - и я внял не голосу разума и знакам, посланным Господом, чтобы предупредить меня и отвратить от погибели. Нет, упрямая моя натура рвалась узнать, что было источником звуков, раздававшихся среди ночи из старой церки. Я заглянул в щель между старыми прогнившими досками, и увидел, что в часовне горят свечи, и все ее пространство заполнено людьми. Я мало что мог рассмотреть, ибо боялся быть замеченным, но рассудил, что собравшаяся в церкви толпа должна была как-то войти туда, а значит, одна из дверей должна быть открытой. Однако, все мои попытки были тщетны и все двери оказались заперты изнутри. Тем временем мое любопытство наростало, как будто странная сила влекла меня внутрь церкви. Наконец, я нашел небольшую дверку с восточной стороны и богохульно вступил в святая святых храма, сокрытый от глаз присутствующих высоким алтарем.
Я оказался прав, и музыка действительно доносилась изнутри, и, стоя за алтарем, я мог рассмотреть музыкантов и певцов, сочетавших столь странные созвучия в одну гармоничную мелодию. Как и большинство присутствующих, они держали свои лица закрытыми красными шелковыми масками,а сами были с ног до головы закутаны в подобия индийских сари или одеяний таинственных монахов горных монастырей Бирмы. Единственной частью тела, которая не была покрыта тканью, были руки, и когда я рассмотрел их, я возблагодарил Бога за то, что Он столь милосердно сокрыл остальную фигуру от человеческих глаз! Ибо эти руки, эти ужасные высушенные кисти и длинные гибкие пальцы едва ли могли принадлежать человеческим существам, а то, как они двигались по причудливым музыкальным инструментам, заставило бы всякого живого человека содрогнуться от омерзения! Мне было жутко от одного вида этих бледных змееподобных пальцев, но не я мог заставить себя отвести от них взгляда. Наконец, мне удалось пересилить себя, и обратить свой взор на присутствующих. Как и музыканты, они были с ног до головы закутаны в мантии с опущенными на лицо капюшонами и масками, закрывавшими лица. И все же, в их фигурах я к своему ужасу заметил гораздо больше человеческого, чем в костлявых и бледных призраках, завороживших меня своей музыкой.
Помните ли Вы, о прекрасная Н., тот день, когда мы познакомились? В наших краях гостила выставка работ испанских живописцев прошлых лет, и Вы изволили восторженно отзваться о работах Эль Греко. Я до сих пор храню в памяти Ваши чудесные слова - о том, что, на Ваш взгляд, этот художник изображал на своих полотнах не плоть, но дух человека, и что неверные, трепещущие тени напоминают Вам пламя свечей, поставленных к алтарю нашей всемилостивой покровительницы Девы Марии. Разглядывая множество собравшихся тогда в часовне, я не мог не вспомнить эти восхитительные слова, как бы богопротивно это ни было в той ситуации, ибо действо, которое должно было разыграться на моих глазах, едва ли могло быть угодно нашему великому и всемилостивому Творцу. Но тот ужасных храм казался лишенным всякой божественной милости и преисполнен миазмов упадка. Я не стану описывать Вам, о моя светлая Н., всех подробностей ужасной мессы, свидетелем которой я имел несчастье стать, скажу лишь, что возглавлял ее жрец, принадлежавший, очевидно, к тому же демоническому племени, что и музыканты. Его голос раздавался словно бы из самых адских недр, и сотрясал самые стены мощью своей. И когда он воззвал ко всем на своем проклятом наречии и призвал всех пасть ниц и почтить Древних Богов, я не мог противиться себе и вместе со всеми опустился на колени. И когда вслед за этим пришло время адского причастия - о, я не стану осквернять Ваш слух подробностями сего омерзительного ритуала, скажу лишь, что легенды, расказываемые старухами о евреях, поедающих христианских младенцев на Пасху, лишь милая добрая сказка по сравнению с тем, что происходило в стенах древнего храма! - увы, и я не мог воздержаться и вслед за остальными принял из костлявых бледных рук жреца свою долю.
Я не могу сказать, как мне удалось вновь оказаться вне церковных стен, но я не нашел свою лошадь там, где оставил ее привязвнной. Вскоре, однако, я почувствовал тошнотворный смрад и увидел, что его источником были останки моего верного животного. Мне страшно говорить об этом, но, хотя я был в часовне не более пары часов, труп моей лошади выглядел так, словно жизнь покинула это тело не менее, чем месяц назад, и при ужасных обстоятельствах. Ибо - я содрогаюсь, вспоминая все подробности! - конечности ее были перебиты, а внутренности вывернуты наружу и обмотаны вокруг шеи несчастного животного. Не знаю, как я вынес тогда это зрелище, но я не потерял сознания, и даже смог найти дорогу домой, однако почти две недели пролежал в горячке. Врач уже думал, что я умру, но увы, печальный конец был перенесен, и я все-таки выжил. Уж лучше бы я расстался с жизнью тогда и по естественным причинам, и мне не пришлось бы совершать ужасный грех и самому прекращать свое существование. Но увы, с той кошмарной ночи я не могу спать спокойно, каждый раз, когда светит полная луна, я не могу сомкнуть глаз без того, чтобы в моей голове зазвучали кошмарные аккорды, не замелькали костлявые белые пальцы и не раздался звучный низкий голос, призывающий меня поклониться Древним Богам. Я просил доктора дать мне снотворное, но оно не помогло. Я начал принимать морфий, но и сквозь дурман слышу я зов демонического жреца и чувствую на языке вкус богомерзкого причастия. Я утратил веру в Бога, ибо Он в своей великой милости не допустил бы существование культа столь противного всем Его законами и заповедям. Моя жизнь потеряла смысл, и лишь Вам, о прекрасная Н., я могу доверить последнюю тайну моей проклятой жизни в полной уверенности, что Вы поступите правильно и уничножите это письмо после прочтения! Меня же ждет вечность и забвение.
Ваш недостойный слуга,
А.Р.