Русское пространство
Известны случаи, когда дети, оказавшиеся без родителей, в джунглях, среди диких животных, вырастали в некое подобие обезьян. И когда их обнаруживали, то никакие учёные, врачи, психологи не могли их вывести из этого состояния. Каждый этнос на Земле формировался в уникальной природной среде, которая наложила гигантский отпечаток на его культуру. Это сочетание природной среды и культуры можно представить в виде эдакого фрезерного или токарного станка, на котором металлической болванке придаются определённые формы и очертания. Измени мы эти факторы - получим другой народ.
Сейчас набирает популярность так называемый «гражданский национализм», а старый лозунг «Кровь и почва!» стал со временем забываться.
Между тем, не паспорт формирует личность человека.
Бывший председатель Верховного Совета России, профессор Р.И. Хасбулатов мало чем отличается от своих русских коллег по «Плехановской» академии (разве только некоторыми привычками), но весьма далёк от жителя горного чеченского аула. Почему же так? Может потому, что и Руслан Имранович, и его коллеги-преподаватели десятки лет носят в кармане паспорт одного и того же государства? Раньше на нём был серп и молот, ныне двуглавый орёл... Нет, конечно! Просто на Руслана Имрановича оказала влияние та же московская окружающая среда (под этим словосочетанием я предлагаю понимать совокупность людей, проживающих на данной территории, их жизненного уклада, ценностей, традиций, этики, языка, общественных институтов, а также, как это ни покажется странным, своеобразие ландшафта местности, архитектура и прочее), что и на других сотрудников «Плешки».
Но ещё более разителен пример другого чеченца - Джохара Дудаева. Советский генерал, женатый на русской, не говоривший по-чеченски и никоим образом не выказавший за десятилетия службы в армии хоть какого-то шовинизма в отношении сослуживцев-нечеченцев, оказавшись в начале 90-ых на своей родине после скитаний по всему Союзу, в окружении совершенно других людей, агрессивно настроенных против русских, Дудаев быстро трансформировался в бандита и палача. И никакой советский паспорт не удержал его от этого превращения.
Ещё один красноречивый пример воздействия иной среды и последующего искоренения этого воздействия: идиш. Еврейский язык, созданный на основе германских диалектов с вкраплениями древнееврейского и славянских языков (есть в идише украинский, польский, белорусский диалекты). Известен также венгерский идиш. Этот язык появился в результате длительного проживания евреев в чуждой для них среде обитания. Поэтому, когда было создано государство Израиль, оно сделало государственным языком именно иврит, несмотря на то, что на идише в начале 20-ого века говорило около 11-ти миллионов евреев. Вожди Израиля прекрасно понимали, что подлинное национальное возрождение невозможно на основе немецкого языка, покрытого тонкой еврейской оболочкой. В Палестине, на этой древней и священной земле евреи должны были говорить на том языке, который использовался до их изгнания. И «мёртвый» иврит воскрес, словно птица Феникс. А на идише в настоящее время говорит лишь 6 процентов населения Израиля.
А давайте взглянем, как природа повлияла на японские традиции и культуру:
«Сочетание муссонных ветров, тёплого морского течения и субтропических широт сделало Японию страной своеобразного климата, где весна, лето, осень и зима очерчены чрезвычайно чётко и сменяют друг друга на редкость пунктуально. Даже первая гроза, даже первый сильный тайфун приходятся, как правило, на определённый день года. Японцы находят радость в том, чтобы не только следить за этой переменой, но подчинять ей ритм жизни.
Став горожанином, современный человек во многом утрачивает свой контакт с природой. Она уже почти не влияет на его повседневную жизнь. Японец же даже в городе остаётся не только чутким, но и отзывчивым к смене времён года.
Он любит приурочивать семейные торжества к знаменательным явлениям природы: цветению сакуры или осеннему полнолунию; любит видеть на праздничном столе напоминание о времени года: ростки бамбука весной или грибы осенью.
Японцам присуще стремление жить в согласии с природой. Японские архитекторы возводят свои постройки так, чтобы они гармонировали с ландшафтом. Цель японского садовника - воссоздать природу в миниатюре. Ремесленник стремится показать фактуру материала, повар сохранить вкус и вид продукта.
Стремление к гармонии с природой - главная черта японского искусства. Японский художник не диктует свою волю материалу, а лишь выявляет заложенную в нём природой красоту» [1].
А теперь давайте представим, что мы переселили всех японцев куда-нибудь в Ливийскую пустыню без возможности вернуться на родину. Пройдёт несколько столетий - и мы получим совершенно иной народ, сохранивший лишь рудименты японской культуры и японского образа жизни. Даже если японцы не перемешаются за это время с другими народами и не изменят религиозных верований, они уже не будут прежними.
Мы рассмотрели вариант насильственного изменения факторов «народообразования», но нам никуда не уйти от естественных причин, вызывающих эти изменения, главное из которых - время. Обращаясь вновь к примеру Японии, невозможно не отметить, что после того, как города этой страны были обращены в пепел во время Второй Мировой войны, на месте традиционной японской застройки взметнулись ввысь небоскрёбы. Что это? Нашествие американской культуры? Потеря национального «лица»? Только на первый взгляд можно прийти к таким выводам.
«Модернизм в японском искусстве можно кое в чём уподобить классическому японскому саду. За его кажущейся безыскусственной простотой скрыта уйма труда и уйма традиций. Именно такова, например, современная японская архитектура. Она глубоко национальна не тем, что переняла от прошлого какие-то декоративные мотивы или пропорции. А своей верностью главной черте японского искусства - подходом к материалу.
Сколько бы ни называли Кэндзо Тангэ (крупнейший японский архитектор 20-ого столетия - прим. С.Д.) ниспровергателем основ, он одновременно верный наследник. Тангэ поднял современную японскую архитектуру тем, что впервые подошёл к бетону так же, как древние японские строители подходили к дереву, подчёркивая прелесть каждой его жилки, каждого сучка. Отказавшись от облицовки фасада, архитектор нашёл красоту в необработанном бетоне со следами опалубки» [1].
То есть и течение времени, сменяющее стили, моду, технику, можно «оседлать» и не утратить живой связи с тысячелетними народными традициями, если за дело берутся национально мыслящие люди, искренне любящие свою страну и свой народ. В таком случае изменения происходят постепенно и безболезненно. Однако в нашей стране трагический 20-ый век словно топором обрубил корни, крепко связывавшие русский народ с его родной землёй, с предками, с тысячелетней историей.
Вот что академик Д.С. Лихачёв писал о связи природы и пространства с русским характером:
«Для русских природа всегда была свободой, волей, привольем. Прислушайтесь к языку, погулять на воле, выйти на волю. Воля - это отсутствие забот о завтрашнем дне, это беспечность, блаженная погруженность в настоящее.
Широкое пространство всегда владело сердцами русских. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная - это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства. Притеснять человека - это, прежде всего, лишать его пространства, теснить. Вздох русской женщины: «Ох, тошнехонько мне!». Это не только означает, что ей плохо, но, что ей тесно, - некуда деваться.
Воля вольная! Ощущали эту волю даже бурлаки, которые шли по бечеве, упряженные в лямку, как лошади, а иногда и вместе с лошадьми. Шли по бечеве, узкой прибрежной тропе, а кругом была для них воля. Труд подневольный, а природа кругом вольная. И природа нужна была человеку большая, открытая, с огромным кругозором. Поэтому так любимо в народной песне полюшко-поле. Воля - это большие пространства, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом, воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать над головой небо, иметь возможность двигаться в разные стороны как вздумается.
<...>
Русское понятие храбрости - это удаль, а удаль - это храбрость в широком движении. Это храбрость, умнояенная на простор для выявления этой храбрости. Нельзя быть удалым, храбро отсиживаясь в укрепленном месте.
<...>
Помню в детстве русскую пляску на волжском пароходе компании «Кавказ и Меркурий». Плясал грузчик (звали их крючниками). Он плясал, выкидывая в разные стороны руки, ноги и в азарте сорвал с головы шапку, далеко кинув ее в столпившихся зрителей, и кричал: «Порвусь! Порвусь! Ой, порвусь!». Он стремился занять своим телом как можно больше места.
<...>
Восторг перед пространствами присутствует уже и в древней русской литературе - в летописи, в «Слове о полку Игореве», в «Слове о погибели Русской земли», в «Житии Александра Невского», да почти в каждом произведении древнейшего периода XI-XIII вв. Всюду события либо охватывают огромные пространства, как в «Слове о полку Игореве», либо происходят среди огромных пространств с откликами в далеких странах, как в «Житии Александра Невского». Издавна русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим и этическим благом для человека.
А теперь взгляните на карту мира: русская равнина самая большая на свете. Равнина ли определила русский характер или восточнославянские племена остановились на равнине потому, что она пришлась им по душе?».
А теперь давайте оглянемся вокруг: где пространство, где воля? Мы стали жить в душных агломерациях, где на тротуаре едва могут разойтись два человека, мы каждый день ездим в переполненных вагонах метрополитена, стоим в бесконечных пробках, мы живём квартирах-клетушках огромных зданий. Людоедская политика Коммунистической партии привела к тому, что большинство сельского населения России было вынуждено в буквальном смысле бежать в города, в «типовые дома», не имеющие никакого отношения к русской архитектуре, ибо оставаться в деревне было просто невмоготу.
Одновременно всё это сопровождалось вытеснением русских песен советскими, русских сказок - произведениями Гайдара, православной веры - верой в «светлое будущее». И в итоге жители мегаполисов - потомки крестьян во втором-третьем поколении - уже совершенно не знают культуру своих предков. И даже не знают языка, на котором говорили их деды и прадеды, подменив его сухим, «канцелярским» наречием.
Очевидно, что если бы в России имелась национальная власть и её развитие шло естественным путём, процесс урбанизации не помешал бы сохранить народную традицию, как это и произошло в той же Японии. И даже сама урбанизация приняла бы совершенно иные формы, чем в советские и постсоветские времена.
Обратимся вновь к словам академика Д.С. Лихачёва:
«Город не противостоит природе. Он идет к природе через пригород. «Пригород» - это слово, как нарочно созданное, чтобы соединить представление о городе и природе. Пригород - при городе, но он и при природе. Пригород - это деревня с деревьями, с деревянными полудеревенскими домами. Он прильнул огородами и садами к стенам города, к валу и рву, но прильнул и к окружающим полям и лесам, отобрав от них немного деревьев, немного огородов, немного воды в свои пруды и колодцы. И все это в приливах и отливах скрытых и явных ритмов - грядок, улиц, домов, бревнышек, плах мостовых и мостиков».
Где же наши пригороды? Они исчезают! Мегаполисы поглощают свои пригороды, превращая частные земельные участки в стройплощадки высотных зданий, малоэтажную застройку в многоэтажную. Где вчера была роща, протекала речка, цвели сады - теперь жилые здания «окна в окна», автомагистрали, развязки, стоянки, один сплошной асфальтобетон без единой травинки. Да разве же это русский пейзаж?
«Русский пейзаж в основном формировался усилиями двух великих культур: культуры человека, смягчающего резкости природы, и культуры природы, в свою очередь смягчавшей все нарушения равновесия, которые невольно вносил в неё человек. Ландшафт создавался, с одной стороны, природой, готовой освоить и прикрыть всё, что так или иначе нарушил человек, и с другой - человеком, мягчившим землю своим трудом и смягчавшим пейзаж. Обе культуры как бы поправляли друг друга и создавали ее человечность и приволье.
<...>
Пейзаж России на всем её богатырском пространстве как бы пульсирует, он то разряжается и становится более природным, то сгущается в деревнях, погостах и городах, становится более человечным. В деревне и в городе продолжается тот же ритм параллельных линий, который начинается с пашни. Борозда к борозде, бревно к бревну, улица к улице. Крупные ритмические деления сочетаются с мелкими, дробными. Одно плавно переходит к другому», - писал академик Д.С. Лихачёв.
Очевидно, что даже если в Кремле, Белом Доме и на Охотном Ряду будут, наконец-то, присутствовать в большинстве по отношению к другим политическим силам именно русские националисты, с одной только «миграционной повесткой», разбавленной популистскими проектами «национализации» и «новой индустриализации», им не сделать Россию вновь русской страной.
Пока наши люди будут ютиться в «хрущёвках» и «брежневках», пока будут давиться по нескольку часов в день в метро и электричках, пока солнечный свет будет закрыт от них смогом, пока их дети будут рождаться больными из-за плохой экологической обстановки, пока с каждым новым поколением наш язык будет сужаться, словно оруэлловский «новояз» - мы не сможем вернуться к своим национальным корням.
Поэтому, хотелось бы, чтобы все те, кто называет себя русскими националистами, патриотами, консерваторами, традиционалистами подходили к вопросу национального возрождения системно, комплексно, а не концентрировались на одних нелегалах и заимствованиях зюгановских лозунгов. Как показал советский период, и без орд мигрантов и с огромным количеством действовавших заводов мы, тем не менее, опустились, размякли, забыли, кто мы есть, и теперь, спустя 22 года после появления новой, вроде как демократической России, позволяем водить себя за нос, грабить и убивать разным негодяям и мерзавцам.
Если не возродим русскую культуру, русский образ жизни, русские традиции, русское пространство - мы не станем истинно русскими людьми. Будем «россиянами», «советскими», «постсоветскими», но не русскими.
Автор: публицист Сергей Дручинин - Родился 14 июля 1988 года в Москве. В 2011 году окончил Государственный университет по землеустройству по специальности «Городской кадастр». В настоящее время обучается в аспирантуре. Основной круг интересов: проблемы землепользования и природопользования, управление земельными ресурсами, охрана окружающей среды, история России и Европы в 20-ом столетии.
Список литературы:
1. Овчинников В.В. Ветка сакуры. Корни дуба. Горячий пепел. Сборник / Всеволод Овчинников. - М.: АСТ, Астрель, 2011.
Сейчас набирает популярность так называемый «гражданский национализм», а старый лозунг «Кровь и почва!» стал со временем забываться.
Между тем, не паспорт формирует личность человека.
Бывший председатель Верховного Совета России, профессор Р.И. Хасбулатов мало чем отличается от своих русских коллег по «Плехановской» академии (разве только некоторыми привычками), но весьма далёк от жителя горного чеченского аула. Почему же так? Может потому, что и Руслан Имранович, и его коллеги-преподаватели десятки лет носят в кармане паспорт одного и того же государства? Раньше на нём был серп и молот, ныне двуглавый орёл... Нет, конечно! Просто на Руслана Имрановича оказала влияние та же московская окружающая среда (под этим словосочетанием я предлагаю понимать совокупность людей, проживающих на данной территории, их жизненного уклада, ценностей, традиций, этики, языка, общественных институтов, а также, как это ни покажется странным, своеобразие ландшафта местности, архитектура и прочее), что и на других сотрудников «Плешки».
Но ещё более разителен пример другого чеченца - Джохара Дудаева. Советский генерал, женатый на русской, не говоривший по-чеченски и никоим образом не выказавший за десятилетия службы в армии хоть какого-то шовинизма в отношении сослуживцев-нечеченцев, оказавшись в начале 90-ых на своей родине после скитаний по всему Союзу, в окружении совершенно других людей, агрессивно настроенных против русских, Дудаев быстро трансформировался в бандита и палача. И никакой советский паспорт не удержал его от этого превращения.
Ещё один красноречивый пример воздействия иной среды и последующего искоренения этого воздействия: идиш. Еврейский язык, созданный на основе германских диалектов с вкраплениями древнееврейского и славянских языков (есть в идише украинский, польский, белорусский диалекты). Известен также венгерский идиш. Этот язык появился в результате длительного проживания евреев в чуждой для них среде обитания. Поэтому, когда было создано государство Израиль, оно сделало государственным языком именно иврит, несмотря на то, что на идише в начале 20-ого века говорило около 11-ти миллионов евреев. Вожди Израиля прекрасно понимали, что подлинное национальное возрождение невозможно на основе немецкого языка, покрытого тонкой еврейской оболочкой. В Палестине, на этой древней и священной земле евреи должны были говорить на том языке, который использовался до их изгнания. И «мёртвый» иврит воскрес, словно птица Феникс. А на идише в настоящее время говорит лишь 6 процентов населения Израиля.
А давайте взглянем, как природа повлияла на японские традиции и культуру:
«Сочетание муссонных ветров, тёплого морского течения и субтропических широт сделало Японию страной своеобразного климата, где весна, лето, осень и зима очерчены чрезвычайно чётко и сменяют друг друга на редкость пунктуально. Даже первая гроза, даже первый сильный тайфун приходятся, как правило, на определённый день года. Японцы находят радость в том, чтобы не только следить за этой переменой, но подчинять ей ритм жизни.
Став горожанином, современный человек во многом утрачивает свой контакт с природой. Она уже почти не влияет на его повседневную жизнь. Японец же даже в городе остаётся не только чутким, но и отзывчивым к смене времён года.
Он любит приурочивать семейные торжества к знаменательным явлениям природы: цветению сакуры или осеннему полнолунию; любит видеть на праздничном столе напоминание о времени года: ростки бамбука весной или грибы осенью.
Японцам присуще стремление жить в согласии с природой. Японские архитекторы возводят свои постройки так, чтобы они гармонировали с ландшафтом. Цель японского садовника - воссоздать природу в миниатюре. Ремесленник стремится показать фактуру материала, повар сохранить вкус и вид продукта.
Стремление к гармонии с природой - главная черта японского искусства. Японский художник не диктует свою волю материалу, а лишь выявляет заложенную в нём природой красоту» [1].
А теперь давайте представим, что мы переселили всех японцев куда-нибудь в Ливийскую пустыню без возможности вернуться на родину. Пройдёт несколько столетий - и мы получим совершенно иной народ, сохранивший лишь рудименты японской культуры и японского образа жизни. Даже если японцы не перемешаются за это время с другими народами и не изменят религиозных верований, они уже не будут прежними.
Мы рассмотрели вариант насильственного изменения факторов «народообразования», но нам никуда не уйти от естественных причин, вызывающих эти изменения, главное из которых - время. Обращаясь вновь к примеру Японии, невозможно не отметить, что после того, как города этой страны были обращены в пепел во время Второй Мировой войны, на месте традиционной японской застройки взметнулись ввысь небоскрёбы. Что это? Нашествие американской культуры? Потеря национального «лица»? Только на первый взгляд можно прийти к таким выводам.
«Модернизм в японском искусстве можно кое в чём уподобить классическому японскому саду. За его кажущейся безыскусственной простотой скрыта уйма труда и уйма традиций. Именно такова, например, современная японская архитектура. Она глубоко национальна не тем, что переняла от прошлого какие-то декоративные мотивы или пропорции. А своей верностью главной черте японского искусства - подходом к материалу.
Сколько бы ни называли Кэндзо Тангэ (крупнейший японский архитектор 20-ого столетия - прим. С.Д.) ниспровергателем основ, он одновременно верный наследник. Тангэ поднял современную японскую архитектуру тем, что впервые подошёл к бетону так же, как древние японские строители подходили к дереву, подчёркивая прелесть каждой его жилки, каждого сучка. Отказавшись от облицовки фасада, архитектор нашёл красоту в необработанном бетоне со следами опалубки» [1].
То есть и течение времени, сменяющее стили, моду, технику, можно «оседлать» и не утратить живой связи с тысячелетними народными традициями, если за дело берутся национально мыслящие люди, искренне любящие свою страну и свой народ. В таком случае изменения происходят постепенно и безболезненно. Однако в нашей стране трагический 20-ый век словно топором обрубил корни, крепко связывавшие русский народ с его родной землёй, с предками, с тысячелетней историей.
Вот что академик Д.С. Лихачёв писал о связи природы и пространства с русским характером:
«Для русских природа всегда была свободой, волей, привольем. Прислушайтесь к языку, погулять на воле, выйти на волю. Воля - это отсутствие забот о завтрашнем дне, это беспечность, блаженная погруженность в настоящее.
Широкое пространство всегда владело сердцами русских. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная - это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства. Притеснять человека - это, прежде всего, лишать его пространства, теснить. Вздох русской женщины: «Ох, тошнехонько мне!». Это не только означает, что ей плохо, но, что ей тесно, - некуда деваться.
Воля вольная! Ощущали эту волю даже бурлаки, которые шли по бечеве, упряженные в лямку, как лошади, а иногда и вместе с лошадьми. Шли по бечеве, узкой прибрежной тропе, а кругом была для них воля. Труд подневольный, а природа кругом вольная. И природа нужна была человеку большая, открытая, с огромным кругозором. Поэтому так любимо в народной песне полюшко-поле. Воля - это большие пространства, по которым можно идти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом, воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать над головой небо, иметь возможность двигаться в разные стороны как вздумается.
<...>
Русское понятие храбрости - это удаль, а удаль - это храбрость в широком движении. Это храбрость, умнояенная на простор для выявления этой храбрости. Нельзя быть удалым, храбро отсиживаясь в укрепленном месте.
<...>
Помню в детстве русскую пляску на волжском пароходе компании «Кавказ и Меркурий». Плясал грузчик (звали их крючниками). Он плясал, выкидывая в разные стороны руки, ноги и в азарте сорвал с головы шапку, далеко кинув ее в столпившихся зрителей, и кричал: «Порвусь! Порвусь! Ой, порвусь!». Он стремился занять своим телом как можно больше места.
<...>
Восторг перед пространствами присутствует уже и в древней русской литературе - в летописи, в «Слове о полку Игореве», в «Слове о погибели Русской земли», в «Житии Александра Невского», да почти в каждом произведении древнейшего периода XI-XIII вв. Всюду события либо охватывают огромные пространства, как в «Слове о полку Игореве», либо происходят среди огромных пространств с откликами в далеких странах, как в «Житии Александра Невского». Издавна русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим и этическим благом для человека.
А теперь взгляните на карту мира: русская равнина самая большая на свете. Равнина ли определила русский характер или восточнославянские племена остановились на равнине потому, что она пришлась им по душе?».
А теперь давайте оглянемся вокруг: где пространство, где воля? Мы стали жить в душных агломерациях, где на тротуаре едва могут разойтись два человека, мы каждый день ездим в переполненных вагонах метрополитена, стоим в бесконечных пробках, мы живём квартирах-клетушках огромных зданий. Людоедская политика Коммунистической партии привела к тому, что большинство сельского населения России было вынуждено в буквальном смысле бежать в города, в «типовые дома», не имеющие никакого отношения к русской архитектуре, ибо оставаться в деревне было просто невмоготу.
Одновременно всё это сопровождалось вытеснением русских песен советскими, русских сказок - произведениями Гайдара, православной веры - верой в «светлое будущее». И в итоге жители мегаполисов - потомки крестьян во втором-третьем поколении - уже совершенно не знают культуру своих предков. И даже не знают языка, на котором говорили их деды и прадеды, подменив его сухим, «канцелярским» наречием.
Очевидно, что если бы в России имелась национальная власть и её развитие шло естественным путём, процесс урбанизации не помешал бы сохранить народную традицию, как это и произошло в той же Японии. И даже сама урбанизация приняла бы совершенно иные формы, чем в советские и постсоветские времена.
Обратимся вновь к словам академика Д.С. Лихачёва:
«Город не противостоит природе. Он идет к природе через пригород. «Пригород» - это слово, как нарочно созданное, чтобы соединить представление о городе и природе. Пригород - при городе, но он и при природе. Пригород - это деревня с деревьями, с деревянными полудеревенскими домами. Он прильнул огородами и садами к стенам города, к валу и рву, но прильнул и к окружающим полям и лесам, отобрав от них немного деревьев, немного огородов, немного воды в свои пруды и колодцы. И все это в приливах и отливах скрытых и явных ритмов - грядок, улиц, домов, бревнышек, плах мостовых и мостиков».
Где же наши пригороды? Они исчезают! Мегаполисы поглощают свои пригороды, превращая частные земельные участки в стройплощадки высотных зданий, малоэтажную застройку в многоэтажную. Где вчера была роща, протекала речка, цвели сады - теперь жилые здания «окна в окна», автомагистрали, развязки, стоянки, один сплошной асфальтобетон без единой травинки. Да разве же это русский пейзаж?
«Русский пейзаж в основном формировался усилиями двух великих культур: культуры человека, смягчающего резкости природы, и культуры природы, в свою очередь смягчавшей все нарушения равновесия, которые невольно вносил в неё человек. Ландшафт создавался, с одной стороны, природой, готовой освоить и прикрыть всё, что так или иначе нарушил человек, и с другой - человеком, мягчившим землю своим трудом и смягчавшим пейзаж. Обе культуры как бы поправляли друг друга и создавали ее человечность и приволье.
<...>
Пейзаж России на всем её богатырском пространстве как бы пульсирует, он то разряжается и становится более природным, то сгущается в деревнях, погостах и городах, становится более человечным. В деревне и в городе продолжается тот же ритм параллельных линий, который начинается с пашни. Борозда к борозде, бревно к бревну, улица к улице. Крупные ритмические деления сочетаются с мелкими, дробными. Одно плавно переходит к другому», - писал академик Д.С. Лихачёв.
Очевидно, что даже если в Кремле, Белом Доме и на Охотном Ряду будут, наконец-то, присутствовать в большинстве по отношению к другим политическим силам именно русские националисты, с одной только «миграционной повесткой», разбавленной популистскими проектами «национализации» и «новой индустриализации», им не сделать Россию вновь русской страной.
Пока наши люди будут ютиться в «хрущёвках» и «брежневках», пока будут давиться по нескольку часов в день в метро и электричках, пока солнечный свет будет закрыт от них смогом, пока их дети будут рождаться больными из-за плохой экологической обстановки, пока с каждым новым поколением наш язык будет сужаться, словно оруэлловский «новояз» - мы не сможем вернуться к своим национальным корням.
Поэтому, хотелось бы, чтобы все те, кто называет себя русскими националистами, патриотами, консерваторами, традиционалистами подходили к вопросу национального возрождения системно, комплексно, а не концентрировались на одних нелегалах и заимствованиях зюгановских лозунгов. Как показал советский период, и без орд мигрантов и с огромным количеством действовавших заводов мы, тем не менее, опустились, размякли, забыли, кто мы есть, и теперь, спустя 22 года после появления новой, вроде как демократической России, позволяем водить себя за нос, грабить и убивать разным негодяям и мерзавцам.
Если не возродим русскую культуру, русский образ жизни, русские традиции, русское пространство - мы не станем истинно русскими людьми. Будем «россиянами», «советскими», «постсоветскими», но не русскими.
Автор: публицист Сергей Дручинин - Родился 14 июля 1988 года в Москве. В 2011 году окончил Государственный университет по землеустройству по специальности «Городской кадастр». В настоящее время обучается в аспирантуре. Основной круг интересов: проблемы землепользования и природопользования, управление земельными ресурсами, охрана окружающей среды, история России и Европы в 20-ом столетии.
Список литературы:
1. Овчинников В.В. Ветка сакуры. Корни дуба. Горячий пепел. Сборник / Всеволод Овчинников. - М.: АСТ, Астрель, 2011.