Автору книги «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки»
В ходе одного из обсуждения на полях Facebook темы, связанной с историей и историографией нашей страны, в ответ на приведенную одним из участников дискуссии, Виктором Шнирельманом ссылку на написанную им книгу «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки» - пообещал ознакомиться с ее содержанием и предоставить свою краткую оценку. Выполняю данное автору, являющемуся по предоставленной Fb информации главным научным сотрудником в Институте этнологии и антропологии, слово.
Сразу замечу, что автор ведет свое повествование через "понятийную призму", заведомо искажающую существовавшие в затрагиваемое им время существования Хазарского каганата реалии.
Отмечу основные отклонения, кои смело можно отнести и к аберрации близости, и к тенденциозной интерпретации и более поздним допущениям отечественной историографии.
Так автор, впрочем как и объекты и субъекты его критики, рассматривают тему Хазарского каганата исключительно в свете "этничности" - понятия, появившегося и введенного в оборот только в 19в. При том, что ранее идентификация личности шла о роду-вероисповеданию-местожительству, а на идентификацию/самоидентификацию конкретного социума влияли:
- или "ландшафтный" и связанный с ним "конфессиональный" фактор (те же "поляне" - жившие в степном ландшафте и верившие в духов полей, или "древляне" - жившие в лесах и верившие в духов древа/леса, или "кривичи" - "балты", верившие в верховного духа Крива, или "эрдзя"[на фин.уг. - "лесные люди"] - жившие в лесном ландшафте с соответствующими "природными" верованиями, и т.п.);
- или "ментальный" фактор (приоритетная самооценка социума) - как те же "булгар"["верховный народ" - семантика, аналогичная "башкир"], или "роксолан" ["царский народ"];
- или фактор жизненного уклада и его особенности - как те же "хазар" ["кочевой народ"], или "хвалисс" ["поклоняющиеся Реке"], или "татар"["служивый народ"], или " печенег" (отличающиеся похоронным обрядом впуска-"печи" в уже существующие курганные захоронения), или " варяга" ["люди-дружинники, поклоняющиеся Воде"];
- или более поздний фактор конфессиональной принадлежности - как те же "словене" (верившие в [писанное] Слово), или "русь" (исповедающие христианство в традиции Руськой Церкви), или "иудей"/"жидовине" (приверженцы иудаизма).
В то же время вышеперечисленные и иные факторы идентификации социальных конструктов "евразийской [географически] Ойкумены" весьма неосмотрительно связывать с "кровью" и якобы предопределяющей генетикой, поскольку первичное значение в формировании тех или иных социальных конструктов имел вмещающий ландшафт, предопределяющий жизненный уклад и "природные" сакральные представления социума. И, например, близкие по крови родственники, попав в степной ландшафт - вели "тюркский"/кочевой степной уклад жизни с соответствующими "степными природными" верованиями, попав в лесостепной ландшафт - вели "угорский"/номадический речной уклад жизни с "водными природными" верованиями, а попав в лесной ландшафт - вели "финский"/оседлый лесной образ жизни с "лесными природными" верованиями. Что характерно, если в силу логики обстоятельств уклад жизни какой-либо социальной страты становился тесно связанным с товаро-денежными отношениями (торговля, финансовые операции), то следствием этого было изменение и конфессиональных взглядов на иудаизм, и социальной идентификации на "иудей/жидовине", что не несло какой-либо негативной коннотации, а указывало на род деятельности/отнесение к определенной "цеховой" социальной страте и соответствующие сакральные представления. Или, как возможный вариант. человек из "финской" среды "эрдзя" или "тюркской" среды "куманов/половцев", попав на службу в "угорскую" дружину, давал клятву в Воде с соответствующим татуированием на теле - становился варяга, а уйдя затем в торговлю, принимал иудаизм и становился "жидовине"...
Также нельзя не высказать в упрек автору, что он в своем повествовании находится в тенетах географического несоответствия, а именно - от вольного применяя отнесение к Европе земель, которые таковыми стали считаться лишь с 18в. усилиями "европофила" Татищева. Стоит напомнить, что до этого географическая граница Европы и Азии проходила по реке Танаис, коей считался вначале Северский Донец, а позже - Дон. Посему говорить о каких-то "восточно-европейских племенах", живших [в эпоху Хазарского каганата] восточнее Северского Донца - заведомо вводить себя и читателей в заблуждение.
Не могу не отметить и навязчивое употребление автором дефиниции "славянство" в той или иной форме - при том, что сие было в отношении наших земель введено в оборот не ранее сер.17в. - после "никоновской" реформации и создания "романовской" версии отечественной историографии. До этого нигде в источниках современников, в т.ч. и времен Хазарского каганата, термин "славяне" не употреблялся. Более того, для европейцев и византийцев общее идентификационное название народов нашей "евразийской Ойкумены" было "Скифы". Как, например, описывали и столь "любимого" автором киевского кагана/князя Святослава/Сфендослава и его воинов, о характерных особенностях его жизненного пути непременно надобно будет остановиться отдельно и более подробно. В то же время в "ромейском" обороте было не несущее негативной коннотации определение "slave", прямо указывающее на социальный статус в правовой системе Римской империи представителей племен, живших пределах и по соседству с "ромеями", а именно - на ограничение в гражданских правах в части невозможности избираться и быть избранным в представительные органы власти. При этом не стоит отождествлять социониумы "словене" и производное от "slave" "славяне". Если первое и более ранее название несло отличительную от "природных" верований конфессиональную особенность [Веру в Слово] различных "ландшафтных" социумов ("моравские словене" - из "кельтов", "иллирийские словене" - из "готов", "полабские словене" - из "балтов", "илмерьские/ильменские словене" - из "финно-угров"), то более позднее указывало на характерную особенность христианского богослужения, а именно - использование "церковно-славянского языка", что гораздо позже в качестве социо-культурной основы было использовано для объединения различных и исторически, и ментально социумов в общий конструкт "славяне".
Автор, также как его смысловые оппоненты, не сходит с безусловно ложного пути "сутевой" аберрации, ставя на одну доску "Хазарский каганат" - реальное государственное образование, имевшее надлежащий государственно-суверенный статус, и "Русь" - являющееся в предлагаемом контексте обозначением канонической территории Руськой Церкви/Руси. А уж говорить о "государственности" т.н. "Киевской Руси" - дефиниции, введенной в массовый оборот многими веками позже существования Хазарского каганата именитым российским историком Соловьевым, - для автора, несомненно обладающим соответствующими профильными познаниями, явно ни к чему.
Несомненно, что в Киеве - поселении, появившемся для обслуживания переправы через Днепр для "степного" торгового пути, могла быть христианская община "руси", появившаяся там с "северных земель" вместе с "варяга", но явно позже общин "жидовине"("иудейский квартал"), христиан-монофизитов ("армянский квартал") и христиан Кельтской Церкви ("кельтский квартал"), о чем отмечали современники из "путешествующих" венгерских монахов. При этом Киев и киевский удел, как и другие земли приднепровских земель, вместе с его элитой - был органичной частью Хазарского каганата и его управляющей элиты. Что видно и по местному статусу удельного руководителя - "каган", и использованию общего символа - "хазарской тамги" (кою тенденциозно позже переименовали в "княжеский трезуб"), и по удельно-лествичной системе, принятой в Хазарском каганате. Что подтверждается отнесением денежного оборота приднепровских уделов к "денежно-эмиссионному центру" Хазарского каганата и отсутствием каких-либо свидетельств иноземных современников о государственно-суверенном статусе Киева и его каганов/князей.
В то же время социальные страты Киева и окрестностей были аналогичны социальным стратам, имевшим место быть в Хазарском каганате. В городе оседло проживали "кияне"-жители разных вероисповеданий, в степях кочевали "торки/берендеи/черные клобуки" - по своему жизненному, "тюркскому" укладу схожими с кочевниками "хазарами" (как уже отметил выше, семантика "хаз"+ар"="кочевой народ"), а элита отличалась своим иудейским вероисповеданием. Вполне объяснимая практика веротерпимости, принятая в Хазарском каганате.
Ничего удивительного, что прибывшие с "северных земель" вожди "варяга", для закрепления в землях своих новых приднепровских уделов инкорпорировавшись в элиту Хазарского каганата, - сменили свои прежние "природные" верования на иудаизм, приняли титул удельных каганов и стали в полной мере участвовать во внутриполитических делах Хазарского каганата (об этом, кстати, писал еще в 17в. один из князей Долгоруких-прямых потомков Рюриковичей). В свете этого все походы каганов приднепровских уделов "на хазар" (как тенденциозно стали обозначать сии действа в более поздних источниках) видятся как банальное участие во внутриэлитной борьбе и сопутствующей междоусобице - в моменты ослабления центральной власти в Хазарском каганате, что стало невозвратным процессом в Х веке. Что особенно характерно для времен Святослава, который, судя по-всему из-за слабости центральной власти Хазарского каганата и личных моментов обратился в "природные" верования, характерных для "номадических" военных дружин (при этом, судя по описаниям современников - не в "водные" верования "варяга", а в "степные" верования "тюркского" окружения), и избрал военные походы за добычей своим предназначением в жизни, мало связанным со свои киевским уделом.
Что-то подобное наблюдалось и в действиях приднепровских каганов, ставшими "руськими" князьями после обращения в христианство в традиции Руськой Церкви. При этом, учитывая органичное сочетание сущности Руськой Церкви с прежними "природными" верованиями и другими конфессиями (в отличие от того же христианства в "византийской традиции", в кое обратились киевская княгиня Ольга и ее внук князь Владимир), можно предположить определенный "конфессиональный дуализм" приднепровских князей/каганов: для своего местного окружения - это "руськие князья", для центральной элиты Хазарского каганата - это "удельные каганы-жидовине".
Общее социо-культурное пространство земель Хазарского каганата - от р.Итиль (ноне -Волга) до Днестра и от Кавказских гор до границ лесостепи и лесной зоны на севере, - в части следа органичного воздействия элиты, исповедующей иудаизм (тесно связанным с "товаро-денежным" жизненным укладом), на общую лексику можно увидеть в словах "товарищ" от слова "товар", "суббота" от слова "шаббат". В лексике же социумов степной зоны имеется слово "хабар" (товар/добыча) от "хабр". Близкое к этому "храбр" - обозначавшее воина дружины и у того же Святослава и других князей "домонгольской" эпохи, что явно указывает на их связь и включенность в социальное пространство Хазарского каганата.
Касаемо некоторых экономически знаковых моментов Хазарского каганата, которые адепты "Киевской Руси" тянут в свою сторону, - нельзя пройти мимо известного водного торгового пути "из варяг в грек". Навязанное в "романовской" версии отечественной историографии и ставшее вроде как истинным представление о нем связано исключительно с Днепром - маршрутом, который стал реально доступен лишь в советское время после строительства ДнепроГЭСа. При этом веками, в т.ч. и во времена Хазарского каганата существовал удобный, необременительный для торговых судов водный путь "из варяг в греки": Нева-Онега-Вычегда-Волга-Ока-Морша(Цна)-Челновая-Польный Воронеж-Воронеж-Танаис(Северский Донец)-"греческое" поселение Танаис. Это обстоятельство четко поясняет значение Северского Донца (Танаиса) для Хазарского каганата и наличие значимых поселений на нем. Значение же Киева на р.Днепр и его "профиль" хозяйственной деятельности схож с Хвалынью на р.Итиль - обеспечение в землях Хазарского каганата переправы на "степном" торговом пути, только вот в отличие от Днепра Итиль реально являлся важнейшим торговым водным путем, а именно - "из варяг в персы/арабы", "из перми/булгар в персы/арабы".
Подытоживая объективную сторону рассмотрения содержания книги «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки», со своей стороны скажу, что при рассмотрении истории Хазарского каганата, который обоснованно считаю неотъемлемой и органичной частью генезиса "Русского мiра" и российской государственности, не может быть места каким-либо негативным коннотациям и заведомо отрицательным оценкам - как в конфессиональной сфере, так и его государственного устройства, военной и хозяйственной политики. Историю этого реального и известного современникам тогдашнего времени государства стоит воспринимать и изучать обстоятельно, объективно, без какой-либо тенденциозности и, думается, без применения заведомой "этничности" существовавших тогда социумов-социальных конструктов, сформировавшихся в силу различных причин и сообразно логике обстоятельств того времени. И уж, конечно, без какого-либо проецирования на нонешние реалии.
Теперь касаемо "субъективной" стороны рассмотрения содержания книги «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки».
Бросается в глаза и накладывает неприглядную тень явная некомплиментарность автора к личности Л.Гумилева, спроецированная на всю его методику социогенеза, в которой, чего уж скрывать, есть весьма разумные и доступно объясняющие многие процессы моменты - связанные с естественно-научной сферой. При этом, и что тоже стоит признать, его методология его же "теории этногенеза" часто вступают в противоречие, обусловленное, можно полагать, тем, что и сам Гумилев натягивал современную "этничность" на реалии древних социальных конструктов, а также так и не решился выйти за рамки представлений, допущений и тенденциозных интерпретаций "постРаскольной"/"романовской" версии отечественной историографии.
Кроме того, - оставляя за скобками явный антисталинизм автора книги, заведомо отрицающего многие реальные факты советской истории и современности, - стоит отметить, что автор, - в пылу и жару борьбы с антисемитизмом, который ему видится везде, - явно выдает ненадлежащую угрозу за действительную и тем самым перегибает палку. По сути становясь при этом в один строй со своими недругами и по факту льет воду на мельницу межконфессиональной розни. Соответственно, достойный обширный исторический материал, поданный автором, к сожалению, в заведомо негативном соусе оценки, воспринимается сторонним читателем явно с не желаемой автором реакцией. Во-многом и автор, и его предполагаемые оппоненты идут в одинаковом алгоритме, где "ложной посылке следует ложный вывод".
Сразу замечу, что автор ведет свое повествование через "понятийную призму", заведомо искажающую существовавшие в затрагиваемое им время существования Хазарского каганата реалии.
Отмечу основные отклонения, кои смело можно отнести и к аберрации близости, и к тенденциозной интерпретации и более поздним допущениям отечественной историографии.
Так автор, впрочем как и объекты и субъекты его критики, рассматривают тему Хазарского каганата исключительно в свете "этничности" - понятия, появившегося и введенного в оборот только в 19в. При том, что ранее идентификация личности шла о роду-вероисповеданию-местожительству, а на идентификацию/самоидентификацию конкретного социума влияли:
- или "ландшафтный" и связанный с ним "конфессиональный" фактор (те же "поляне" - жившие в степном ландшафте и верившие в духов полей, или "древляне" - жившие в лесах и верившие в духов древа/леса, или "кривичи" - "балты", верившие в верховного духа Крива, или "эрдзя"[на фин.уг. - "лесные люди"] - жившие в лесном ландшафте с соответствующими "природными" верованиями, и т.п.);
- или "ментальный" фактор (приоритетная самооценка социума) - как те же "булгар"["верховный народ" - семантика, аналогичная "башкир"], или "роксолан" ["царский народ"];
- или фактор жизненного уклада и его особенности - как те же "хазар" ["кочевой народ"], или "хвалисс" ["поклоняющиеся Реке"], или "татар"["служивый народ"], или " печенег" (отличающиеся похоронным обрядом впуска-"печи" в уже существующие курганные захоронения), или " варяга" ["люди-дружинники, поклоняющиеся Воде"];
- или более поздний фактор конфессиональной принадлежности - как те же "словене" (верившие в [писанное] Слово), или "русь" (исповедающие христианство в традиции Руськой Церкви), или "иудей"/"жидовине" (приверженцы иудаизма).
В то же время вышеперечисленные и иные факторы идентификации социальных конструктов "евразийской [географически] Ойкумены" весьма неосмотрительно связывать с "кровью" и якобы предопределяющей генетикой, поскольку первичное значение в формировании тех или иных социальных конструктов имел вмещающий ландшафт, предопределяющий жизненный уклад и "природные" сакральные представления социума. И, например, близкие по крови родственники, попав в степной ландшафт - вели "тюркский"/кочевой степной уклад жизни с соответствующими "степными природными" верованиями, попав в лесостепной ландшафт - вели "угорский"/номадический речной уклад жизни с "водными природными" верованиями, а попав в лесной ландшафт - вели "финский"/оседлый лесной образ жизни с "лесными природными" верованиями. Что характерно, если в силу логики обстоятельств уклад жизни какой-либо социальной страты становился тесно связанным с товаро-денежными отношениями (торговля, финансовые операции), то следствием этого было изменение и конфессиональных взглядов на иудаизм, и социальной идентификации на "иудей/жидовине", что не несло какой-либо негативной коннотации, а указывало на род деятельности/отнесение к определенной "цеховой" социальной страте и соответствующие сакральные представления. Или, как возможный вариант. человек из "финской" среды "эрдзя" или "тюркской" среды "куманов/половцев", попав на службу в "угорскую" дружину, давал клятву в Воде с соответствующим татуированием на теле - становился варяга, а уйдя затем в торговлю, принимал иудаизм и становился "жидовине"...
Также нельзя не высказать в упрек автору, что он в своем повествовании находится в тенетах географического несоответствия, а именно - от вольного применяя отнесение к Европе земель, которые таковыми стали считаться лишь с 18в. усилиями "европофила" Татищева. Стоит напомнить, что до этого географическая граница Европы и Азии проходила по реке Танаис, коей считался вначале Северский Донец, а позже - Дон. Посему говорить о каких-то "восточно-европейских племенах", живших [в эпоху Хазарского каганата] восточнее Северского Донца - заведомо вводить себя и читателей в заблуждение.
Не могу не отметить и навязчивое употребление автором дефиниции "славянство" в той или иной форме - при том, что сие было в отношении наших земель введено в оборот не ранее сер.17в. - после "никоновской" реформации и создания "романовской" версии отечественной историографии. До этого нигде в источниках современников, в т.ч. и времен Хазарского каганата, термин "славяне" не употреблялся. Более того, для европейцев и византийцев общее идентификационное название народов нашей "евразийской Ойкумены" было "Скифы". Как, например, описывали и столь "любимого" автором киевского кагана/князя Святослава/Сфендослава и его воинов, о характерных особенностях его жизненного пути непременно надобно будет остановиться отдельно и более подробно. В то же время в "ромейском" обороте было не несущее негативной коннотации определение "slave", прямо указывающее на социальный статус в правовой системе Римской империи представителей племен, живших пределах и по соседству с "ромеями", а именно - на ограничение в гражданских правах в части невозможности избираться и быть избранным в представительные органы власти. При этом не стоит отождествлять социониумы "словене" и производное от "slave" "славяне". Если первое и более ранее название несло отличительную от "природных" верований конфессиональную особенность [Веру в Слово] различных "ландшафтных" социумов ("моравские словене" - из "кельтов", "иллирийские словене" - из "готов", "полабские словене" - из "балтов", "илмерьские/ильменские словене" - из "финно-угров"), то более позднее указывало на характерную особенность христианского богослужения, а именно - использование "церковно-славянского языка", что гораздо позже в качестве социо-культурной основы было использовано для объединения различных и исторически, и ментально социумов в общий конструкт "славяне".
Автор, также как его смысловые оппоненты, не сходит с безусловно ложного пути "сутевой" аберрации, ставя на одну доску "Хазарский каганат" - реальное государственное образование, имевшее надлежащий государственно-суверенный статус, и "Русь" - являющееся в предлагаемом контексте обозначением канонической территории Руськой Церкви/Руси. А уж говорить о "государственности" т.н. "Киевской Руси" - дефиниции, введенной в массовый оборот многими веками позже существования Хазарского каганата именитым российским историком Соловьевым, - для автора, несомненно обладающим соответствующими профильными познаниями, явно ни к чему.
Несомненно, что в Киеве - поселении, появившемся для обслуживания переправы через Днепр для "степного" торгового пути, могла быть христианская община "руси", появившаяся там с "северных земель" вместе с "варяга", но явно позже общин "жидовине"("иудейский квартал"), христиан-монофизитов ("армянский квартал") и христиан Кельтской Церкви ("кельтский квартал"), о чем отмечали современники из "путешествующих" венгерских монахов. При этом Киев и киевский удел, как и другие земли приднепровских земель, вместе с его элитой - был органичной частью Хазарского каганата и его управляющей элиты. Что видно и по местному статусу удельного руководителя - "каган", и использованию общего символа - "хазарской тамги" (кою тенденциозно позже переименовали в "княжеский трезуб"), и по удельно-лествичной системе, принятой в Хазарском каганате. Что подтверждается отнесением денежного оборота приднепровских уделов к "денежно-эмиссионному центру" Хазарского каганата и отсутствием каких-либо свидетельств иноземных современников о государственно-суверенном статусе Киева и его каганов/князей.
В то же время социальные страты Киева и окрестностей были аналогичны социальным стратам, имевшим место быть в Хазарском каганате. В городе оседло проживали "кияне"-жители разных вероисповеданий, в степях кочевали "торки/берендеи/черные клобуки" - по своему жизненному, "тюркскому" укладу схожими с кочевниками "хазарами" (как уже отметил выше, семантика "хаз"+ар"="кочевой народ"), а элита отличалась своим иудейским вероисповеданием. Вполне объяснимая практика веротерпимости, принятая в Хазарском каганате.
Ничего удивительного, что прибывшие с "северных земель" вожди "варяга", для закрепления в землях своих новых приднепровских уделов инкорпорировавшись в элиту Хазарского каганата, - сменили свои прежние "природные" верования на иудаизм, приняли титул удельных каганов и стали в полной мере участвовать во внутриполитических делах Хазарского каганата (об этом, кстати, писал еще в 17в. один из князей Долгоруких-прямых потомков Рюриковичей). В свете этого все походы каганов приднепровских уделов "на хазар" (как тенденциозно стали обозначать сии действа в более поздних источниках) видятся как банальное участие во внутриэлитной борьбе и сопутствующей междоусобице - в моменты ослабления центральной власти в Хазарском каганате, что стало невозвратным процессом в Х веке. Что особенно характерно для времен Святослава, который, судя по-всему из-за слабости центральной власти Хазарского каганата и личных моментов обратился в "природные" верования, характерных для "номадических" военных дружин (при этом, судя по описаниям современников - не в "водные" верования "варяга", а в "степные" верования "тюркского" окружения), и избрал военные походы за добычей своим предназначением в жизни, мало связанным со свои киевским уделом.
Что-то подобное наблюдалось и в действиях приднепровских каганов, ставшими "руськими" князьями после обращения в христианство в традиции Руськой Церкви. При этом, учитывая органичное сочетание сущности Руськой Церкви с прежними "природными" верованиями и другими конфессиями (в отличие от того же христианства в "византийской традиции", в кое обратились киевская княгиня Ольга и ее внук князь Владимир), можно предположить определенный "конфессиональный дуализм" приднепровских князей/каганов: для своего местного окружения - это "руськие князья", для центральной элиты Хазарского каганата - это "удельные каганы-жидовине".
Общее социо-культурное пространство земель Хазарского каганата - от р.Итиль (ноне -Волга) до Днестра и от Кавказских гор до границ лесостепи и лесной зоны на севере, - в части следа органичного воздействия элиты, исповедующей иудаизм (тесно связанным с "товаро-денежным" жизненным укладом), на общую лексику можно увидеть в словах "товарищ" от слова "товар", "суббота" от слова "шаббат". В лексике же социумов степной зоны имеется слово "хабар" (товар/добыча) от "хабр". Близкое к этому "храбр" - обозначавшее воина дружины и у того же Святослава и других князей "домонгольской" эпохи, что явно указывает на их связь и включенность в социальное пространство Хазарского каганата.
Касаемо некоторых экономически знаковых моментов Хазарского каганата, которые адепты "Киевской Руси" тянут в свою сторону, - нельзя пройти мимо известного водного торгового пути "из варяг в грек". Навязанное в "романовской" версии отечественной историографии и ставшее вроде как истинным представление о нем связано исключительно с Днепром - маршрутом, который стал реально доступен лишь в советское время после строительства ДнепроГЭСа. При этом веками, в т.ч. и во времена Хазарского каганата существовал удобный, необременительный для торговых судов водный путь "из варяг в греки": Нева-Онега-Вычегда-Волга-Ока-Морша(Цна)-Челновая-Польный Воронеж-Воронеж-Танаис(Северский Донец)-"греческое" поселение Танаис. Это обстоятельство четко поясняет значение Северского Донца (Танаиса) для Хазарского каганата и наличие значимых поселений на нем. Значение же Киева на р.Днепр и его "профиль" хозяйственной деятельности схож с Хвалынью на р.Итиль - обеспечение в землях Хазарского каганата переправы на "степном" торговом пути, только вот в отличие от Днепра Итиль реально являлся важнейшим торговым водным путем, а именно - "из варяг в персы/арабы", "из перми/булгар в персы/арабы".
Подытоживая объективную сторону рассмотрения содержания книги «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки», со своей стороны скажу, что при рассмотрении истории Хазарского каганата, который обоснованно считаю неотъемлемой и органичной частью генезиса "Русского мiра" и российской государственности, не может быть места каким-либо негативным коннотациям и заведомо отрицательным оценкам - как в конфессиональной сфере, так и его государственного устройства, военной и хозяйственной политики. Историю этого реального и известного современникам тогдашнего времени государства стоит воспринимать и изучать обстоятельно, объективно, без какой-либо тенденциозности и, думается, без применения заведомой "этничности" существовавших тогда социумов-социальных конструктов, сформировавшихся в силу различных причин и сообразно логике обстоятельств того времени. И уж, конечно, без какого-либо проецирования на нонешние реалии.
Теперь касаемо "субъективной" стороны рассмотрения содержания книги «Хазарский миф: идеология политического радикализма в России и ее истоки».
Бросается в глаза и накладывает неприглядную тень явная некомплиментарность автора к личности Л.Гумилева, спроецированная на всю его методику социогенеза, в которой, чего уж скрывать, есть весьма разумные и доступно объясняющие многие процессы моменты - связанные с естественно-научной сферой. При этом, и что тоже стоит признать, его методология его же "теории этногенеза" часто вступают в противоречие, обусловленное, можно полагать, тем, что и сам Гумилев натягивал современную "этничность" на реалии древних социальных конструктов, а также так и не решился выйти за рамки представлений, допущений и тенденциозных интерпретаций "постРаскольной"/"романовской" версии отечественной историографии.
Кроме того, - оставляя за скобками явный антисталинизм автора книги, заведомо отрицающего многие реальные факты советской истории и современности, - стоит отметить, что автор, - в пылу и жару борьбы с антисемитизмом, который ему видится везде, - явно выдает ненадлежащую угрозу за действительную и тем самым перегибает палку. По сути становясь при этом в один строй со своими недругами и по факту льет воду на мельницу межконфессиональной розни. Соответственно, достойный обширный исторический материал, поданный автором, к сожалению, в заведомо негативном соусе оценки, воспринимается сторонним читателем явно с не желаемой автором реакцией. Во-многом и автор, и его предполагаемые оппоненты идут в одинаковом алгоритме, где "ложной посылке следует ложный вывод".