Снос пашутинских домов и жизнь у родственников (1930-31)
Зоя Скляренко и Эмма (Ирина) Рааб, Челябинск, 1931 год
В 1930 году наш родовой участок земли с собственными домами оказался в центре разросшегося Челябинска и по генеральному плану застройки на этом месте было решено строить здание Центральной гостиницы. На этом участке собственно нашими являлись два пашутинских дома и каменное здание кузницы с мастерскими, приспособленное под жилой дом для нас с матерью.
Кроме того здесь же стояли два дома Татьяны Кузьмовны Жаковой - дом в котором жили Фирсовы и два дома Смолиных. Квартиры, взамен снесённых домов в то время не предоставляли, а выдали только страховку за всё, про всё - 2 тысячи рублей. Можно было перенести дома, но это было себе дороже, т.к. дома были старые - тронь и рассыплются. Без мужчины такое дело было не поднять.
Однако всем квартирантам предоставили жильё в национализированных, старых постройках, а нам, как частникам - шиш. Дали 2 тысячи, уплаченной нами же страховки, и иди со своими деньгами куда хочешь!
На имеющиеся у матери 2 тысячи нашлось много желающих их потратить.
Выпросила взаймы Александра Петровна Неронова, чтобы купить себе шикарный горжет из белого песца. Да и у меня была тогда мечта о приобретении настоящего пианино.
Дело в том, что я училась один год музыке у Неаполитановых, и чтобы учиться дальше, нужен был собственный инструмент. Ещё хотелось велосипед или в крайнем случае фотоаппарат. Но мать мне ничего не купила. Сказала: "сначала купим жильё, а там посмотрим".
После выселения, пришлось нам проситься на временное жильё к Николаевым. То есть к тёте Анюте, которая была племянницей маме, а мне доводилась двоюродной сестрой.
У Николаевых была большая семья - самих двое и детей пятеро. Общая площадь домика на улице Сони Кривой была примерно 40 кв. метров., из которых 20 метров комната и 12 метров кухня и ещё комнатка маленькая 8 кв. метров. В кухне стояла большая русская печь с полатями, на которых спали дети.
Прожили мы у Николаевых всего 2 месяца - май и июнь, но какие же это были тяжёлые дни для матери! Она впервые лишилась своей собственности и источника дохода. Пусть мы сами ютились в кузнице, но жили на своей земле и при своих домах. Теперь же было всё чужое, а мы были изгоями, а не собственниками. Мы полностью зависели от воли приютивших нас Николаевых, а сами не могли сказать ни слова. Атмосфера за эти два месяца была гнетущей.
Не помню куда были свезены на хранение мебель: большой "раабовский" буфет, швейная машинка "Зингер", "тамбурная" машина, стол, сундук. Ещё один сундук со всякой кухонной утварью поставили к Жаровым в амбар на хранение. Впоследствии во всех наших странствиях по квартирам эти все вещи были с нами.
Мать активно искала новое место жительства и приискала пол-дома на улице Красной за 800 рублей. Там была комната с кухней и участок земли при ней.
Вспомнила про мать и её сестра Люба, которая с ней рассорилась на всю жизнь, вышедшая на пенсию учительница. Когда мы жили у Николаевых, к нам пришёл от неё посыльный с письмом, в котором она слёзно просила у матери прощения за ту ссору и принесённую обиду. Слёзно просила прийти к ней. Матери стало жалко родную сестру и она пошла на привокзальную улицу в бывший их дом, в котором потом остался жить её сын Николай.
Узнала мать у сестры вот какие новости: на скопленные за годы учительства деньги Люба начала строить второй дом рядом с первым, в привокзальном районе в проулке около своих, отобранных советской властью домов, да вот денег не хватило. Сказала, что она знает о том, что мать выселили и что ей дали страховку. Предложила объединить усилия в достройке дома и потом зажить в нём вместе и навсегда забыть былую ссору. Только, чтобы мать помогла ей достроить в доме рамы в окнах. Мать ее простила, и согласилась с предложением, так как у нас не было другого выхода с жильем.
Любовь Михайловна, как привыкшая за время учительства к жизни в деревне, захотела иметь и корову. Купила телушку и решила ее вырастить до коровы. Пасла ее сама, а время была уже осень, она прилегла на земле, когда пасла телушку. Простудилась и заболела. Заболела очень жестоко - воспаление легких, кроме того у нее был очень большой зоб.
Мать опрометчиво согласилась на предложение Любы и отказалась от покупки половины дома, о чём после ей пришлось сильно пожалеть.
Дом этот злополучный мать таки достроила и вбухала в него все свои 2 тысячи страховые, а жить в нём ей пришлось только год. Дело в том, что осенью на день рождения матери 16 октября Люба умерла. Это была первая смерть, которую мне пришлось видеть. За день до смерти она поднялась с постели, была весь день весёлая и всё говорила: "Вот я и поправляюсь!"
На следующий день она слегла окончательно. Мать утром печёт пироги к своему дню рождения, исполнилось ей 56 лет, а Люба умирает в соседней комнате в полном сознании и всё время повторяет: "Боюсь, боюсь..."
Мать дала ей в руки свечку и она скончалась с зажжённой свечой.
Её сын Николай и сноха Прасковья Ильинична после похорон сказали матери:
"Мы не знаем ваши дела с сестрой! Дом строила мать и оформлен он на неё! Теперь она умерла и оставила его нам в наследство!
Сергей не претендует на этот дом и делить его нам не с кем! Поживите уж год, раз живёте тут, а там съезжайте и весь разговор!"
Матери это было, как обухом по голове. Но что скажешь, обошла её сестра кругом. Преподнесла подарок на день рождения! Сказала только: "Не делай добра, не получишь и зла!"
Сергей же Колбин с Александрой Петровной Нероновой не были на похоронах, так как твёрдо решили держаться подальше от родни и от наследства отказались.
Дом, помню, состоял из довольно большой комнаты, кухни и маленькой отдельной комнатки с отдельным входом из тамбура. Вот в этой комнатёнке мы и прожили год. С нами тогда жила и сестра Минны Эмма. Она в очередной раз сбежала из деревни, где надо было работать бесплатно, в город к родственникам.
Чтобы покончить с прошлым, она окрестилась в церкви, приняв православную веру. Заодно сменила своё имя на Ирину, т.к. ей не нравилось, что её принимают за немку, хотя она была скорее эстонкой, немецкого происхождения, т.к. только эстонцы растягивают гласные и согласные в словах. По немецки Rabe - ворон, откуда и эстонская фамилия Raab. Их дядя Желайтис тоже был немец - колбасник, но уже литовского происхождения, судя по звучанию фамилии.
В дальнейшем судьба Ирины сложилась так: она повстречалась с матросом Мишей и выскочила за него замуж. Миша довольно здорово пил. У них родился ребёнок неполноценный, как жертва пьяного зачатия. На счастье Ирины он умер, а Миша после этого окончательно исчез с горизонта и они разошлись "как в море корабли". Жили они с ним по квартирам.
Прожили мы в доме сестры Любы до осени 1931 года. В августе месяце из Красноярска в Чимкент переезжала семья моего брата Николая Пашутина. Они останавливались у нас вчетвером: Николай, Минна, 9-и летний Евгений и 7-и летний Сергей. Это был налёт настоящий. Женя с Серёжей обшарили все ящики и только после этого обратили внимание на родственников. Что за манеры у детей? И кто их этому учит? И что они ищут интересно? Слава богу, что скоро уехали из нашей маленькой комнатёнки, которая не могла вместить семь человек.
Ирина навестила Минну, когда семья Пашутиных из Красноярска перебралась в Чимкент. В Чимкенте Ирина не прижилась из-за климата и уехала куда-то в Запорожье. Оттуда она уже не писала и её следы на некоторое время затерялись. Известно только, что в войну Ирина работала вольнонаёмной в госпитале под Тихвином.
Потом после войны она вернулась в Еманжелинку Челябинской области и там жила до своих последних дней. Выйдя на пенсию она ушла в дом престарелых и там скончалась. Перед смертью она сильно расшиблась в гололёд - сломала бедро. Кость никак не срасталась и она умерла не поправившись окончательно. Вообще у неё всегда был характер не складный, да и вся жизнь её тоже была нескладной и трудной.
Опубликовано в DW - https://alexjourba.dreamwidth.org/242332.html
В 1930 году наш родовой участок земли с собственными домами оказался в центре разросшегося Челябинска и по генеральному плану застройки на этом месте было решено строить здание Центральной гостиницы. На этом участке собственно нашими являлись два пашутинских дома и каменное здание кузницы с мастерскими, приспособленное под жилой дом для нас с матерью.
Кроме того здесь же стояли два дома Татьяны Кузьмовны Жаковой - дом в котором жили Фирсовы и два дома Смолиных. Квартиры, взамен снесённых домов в то время не предоставляли, а выдали только страховку за всё, про всё - 2 тысячи рублей. Можно было перенести дома, но это было себе дороже, т.к. дома были старые - тронь и рассыплются. Без мужчины такое дело было не поднять.
Однако всем квартирантам предоставили жильё в национализированных, старых постройках, а нам, как частникам - шиш. Дали 2 тысячи, уплаченной нами же страховки, и иди со своими деньгами куда хочешь!
На имеющиеся у матери 2 тысячи нашлось много желающих их потратить.
Выпросила взаймы Александра Петровна Неронова, чтобы купить себе шикарный горжет из белого песца. Да и у меня была тогда мечта о приобретении настоящего пианино.
Дело в том, что я училась один год музыке у Неаполитановых, и чтобы учиться дальше, нужен был собственный инструмент. Ещё хотелось велосипед или в крайнем случае фотоаппарат. Но мать мне ничего не купила. Сказала: "сначала купим жильё, а там посмотрим".
После выселения, пришлось нам проситься на временное жильё к Николаевым. То есть к тёте Анюте, которая была племянницей маме, а мне доводилась двоюродной сестрой.
У Николаевых была большая семья - самих двое и детей пятеро. Общая площадь домика на улице Сони Кривой была примерно 40 кв. метров., из которых 20 метров комната и 12 метров кухня и ещё комнатка маленькая 8 кв. метров. В кухне стояла большая русская печь с полатями, на которых спали дети.
Прожили мы у Николаевых всего 2 месяца - май и июнь, но какие же это были тяжёлые дни для матери! Она впервые лишилась своей собственности и источника дохода. Пусть мы сами ютились в кузнице, но жили на своей земле и при своих домах. Теперь же было всё чужое, а мы были изгоями, а не собственниками. Мы полностью зависели от воли приютивших нас Николаевых, а сами не могли сказать ни слова. Атмосфера за эти два месяца была гнетущей.
Не помню куда были свезены на хранение мебель: большой "раабовский" буфет, швейная машинка "Зингер", "тамбурная" машина, стол, сундук. Ещё один сундук со всякой кухонной утварью поставили к Жаровым в амбар на хранение. Впоследствии во всех наших странствиях по квартирам эти все вещи были с нами.
Мать активно искала новое место жительства и приискала пол-дома на улице Красной за 800 рублей. Там была комната с кухней и участок земли при ней.
Вспомнила про мать и её сестра Люба, которая с ней рассорилась на всю жизнь, вышедшая на пенсию учительница. Когда мы жили у Николаевых, к нам пришёл от неё посыльный с письмом, в котором она слёзно просила у матери прощения за ту ссору и принесённую обиду. Слёзно просила прийти к ней. Матери стало жалко родную сестру и она пошла на привокзальную улицу в бывший их дом, в котором потом остался жить её сын Николай.
Узнала мать у сестры вот какие новости: на скопленные за годы учительства деньги Люба начала строить второй дом рядом с первым, в привокзальном районе в проулке около своих, отобранных советской властью домов, да вот денег не хватило. Сказала, что она знает о том, что мать выселили и что ей дали страховку. Предложила объединить усилия в достройке дома и потом зажить в нём вместе и навсегда забыть былую ссору. Только, чтобы мать помогла ей достроить в доме рамы в окнах. Мать ее простила, и согласилась с предложением, так как у нас не было другого выхода с жильем.
Любовь Михайловна, как привыкшая за время учительства к жизни в деревне, захотела иметь и корову. Купила телушку и решила ее вырастить до коровы. Пасла ее сама, а время была уже осень, она прилегла на земле, когда пасла телушку. Простудилась и заболела. Заболела очень жестоко - воспаление легких, кроме того у нее был очень большой зоб.
Мать опрометчиво согласилась на предложение Любы и отказалась от покупки половины дома, о чём после ей пришлось сильно пожалеть.
Дом этот злополучный мать таки достроила и вбухала в него все свои 2 тысячи страховые, а жить в нём ей пришлось только год. Дело в том, что осенью на день рождения матери 16 октября Люба умерла. Это была первая смерть, которую мне пришлось видеть. За день до смерти она поднялась с постели, была весь день весёлая и всё говорила: "Вот я и поправляюсь!"
На следующий день она слегла окончательно. Мать утром печёт пироги к своему дню рождения, исполнилось ей 56 лет, а Люба умирает в соседней комнате в полном сознании и всё время повторяет: "Боюсь, боюсь..."
Мать дала ей в руки свечку и она скончалась с зажжённой свечой.
Её сын Николай и сноха Прасковья Ильинична после похорон сказали матери:
"Мы не знаем ваши дела с сестрой! Дом строила мать и оформлен он на неё! Теперь она умерла и оставила его нам в наследство!
Сергей не претендует на этот дом и делить его нам не с кем! Поживите уж год, раз живёте тут, а там съезжайте и весь разговор!"
Матери это было, как обухом по голове. Но что скажешь, обошла её сестра кругом. Преподнесла подарок на день рождения! Сказала только: "Не делай добра, не получишь и зла!"
Сергей же Колбин с Александрой Петровной Нероновой не были на похоронах, так как твёрдо решили держаться подальше от родни и от наследства отказались.
Дом, помню, состоял из довольно большой комнаты, кухни и маленькой отдельной комнатки с отдельным входом из тамбура. Вот в этой комнатёнке мы и прожили год. С нами тогда жила и сестра Минны Эмма. Она в очередной раз сбежала из деревни, где надо было работать бесплатно, в город к родственникам.
Чтобы покончить с прошлым, она окрестилась в церкви, приняв православную веру. Заодно сменила своё имя на Ирину, т.к. ей не нравилось, что её принимают за немку, хотя она была скорее эстонкой, немецкого происхождения, т.к. только эстонцы растягивают гласные и согласные в словах. По немецки Rabe - ворон, откуда и эстонская фамилия Raab. Их дядя Желайтис тоже был немец - колбасник, но уже литовского происхождения, судя по звучанию фамилии.
В дальнейшем судьба Ирины сложилась так: она повстречалась с матросом Мишей и выскочила за него замуж. Миша довольно здорово пил. У них родился ребёнок неполноценный, как жертва пьяного зачатия. На счастье Ирины он умер, а Миша после этого окончательно исчез с горизонта и они разошлись "как в море корабли". Жили они с ним по квартирам.
Прожили мы в доме сестры Любы до осени 1931 года. В августе месяце из Красноярска в Чимкент переезжала семья моего брата Николая Пашутина. Они останавливались у нас вчетвером: Николай, Минна, 9-и летний Евгений и 7-и летний Сергей. Это был налёт настоящий. Женя с Серёжей обшарили все ящики и только после этого обратили внимание на родственников. Что за манеры у детей? И кто их этому учит? И что они ищут интересно? Слава богу, что скоро уехали из нашей маленькой комнатёнки, которая не могла вместить семь человек.
Ирина навестила Минну, когда семья Пашутиных из Красноярска перебралась в Чимкент. В Чимкенте Ирина не прижилась из-за климата и уехала куда-то в Запорожье. Оттуда она уже не писала и её следы на некоторое время затерялись. Известно только, что в войну Ирина работала вольнонаёмной в госпитале под Тихвином.
Потом после войны она вернулась в Еманжелинку Челябинской области и там жила до своих последних дней. Выйдя на пенсию она ушла в дом престарелых и там скончалась. Перед смертью она сильно расшиблась в гололёд - сломала бедро. Кость никак не срасталась и она умерла не поправившись окончательно. Вообще у неё всегда был характер не складный, да и вся жизнь её тоже была нескладной и трудной.
Опубликовано в DW - https://alexjourba.dreamwidth.org/242332.html