Жюстин
Зная, как сильно она любит Нессима, и, любя его сам так же сильно, я не мог удерживать эту мысль без ужаса.
Она лежит сядом со мной, легко дыша, и пристально смотрит своими великолепными глазами на херувимо-населенный потолок. Я сказал: "Она может сойти на нет, вся эта любовная афера между бедным школьным учителем и александрийской светской женщиной. Как горько было бы получить все это в конце в виде обычного скандала, который оставит нас наедине, и у тебя будет только одна задача - принять решение, как избавиться от меня". Жюстин ненавидит слушать, когда говорят правду. Она приподнимается на локте и сверху вниз пристально долго смотрит прямо мне в глаза своими велколепными беспокойными глазами. "В этом вопросе не было выбора", - говорит она своими хрипловатым голосом, который становится для меня все более любимым. "Ты говоришь так, если бы у нас был выбор. Мы не достаточно сильны и злы, чтобы выбирать. Все это просто часть эксперимента, организованного кем-то еще, возможно городом, или другой частью нас самых. Откуда мне знать?"
Я помню ее, сидящей перед многочисленными зеркалами у портнихи, будучи втиснутой в костюм из акульей кожи (цвета акульей кожи - серебристого?), она говорила: "Посмотри! Пять разных картинок одного и того же объекта. Теперь, если бы я писала, я бы попробовала описать многомерный эффект в характере, своего рода многогранное увеличение (призма-близорукость, многогранная близорукость...) Почему люди не могут показать больше одного профиля зараз?"
Сейчас она зевает и затягивается сигаретой, сидя на кровати, она обхватила свои тонкие лодыжки руками, читает медленно, коверкая слова, чудесные строки старого греческого поэта о давно прошедшей любви - они теряются на английском. И слушая ее голос, произносящий его строки, трогающие каждым слогом вдумчивой иронией греческого с нежностью, я чувствую еще раз странную двусмысленную власть города - его плоский намытый морем пейзаж и истощенное небо - и узнал ее как истинное дитя Александрии, которое как не греческое, не сирийское, так и не египетское, это гибрид: сочленение.
И с каким чувством она добиралась до места, где старик бросает в сторону древнее любовное письмо, которое так тронуло его и восклицает: "Я печально выхожу на балкон, ничто не меняет образа моих мыслей, даже если только увидеть малейшее движение в городе моей любви, в его улицах и магазинах!"
Сама, распахнув ставни, она стояла во мраке балкона над городом, расцвеченном огнями, чувствуя вечерний ветер поднимающийся от границы с Азий, ее тело растворялось в забытьи.
Knowing how much she loved Nessim and loving him so much myself, I could not contemplate this thought without terror. She lay beside me, breathing lightly, and staring at the cherub-haunted ceiling with her great eyes. I said: 'It can come to nothing, this love-affair between a poor schoolteacher and an Alexandrian society woman. How bitter it would be to have it all end in a conventional scandal which would leave us alone together and give you the task of deciding how to dispose of me.' Justine hated to hear the truth spoken. She turned upon one elbow and lowering those magnificent troubled eyes to mine she stared at me for a long moment. 'There is no choice in this matter' she said in that hoarse voice I had come to love so much. 'You talk as if there was a choice. We are not strong or evil enough to exercise choice. All this is part of an experiment arranged by something else, the city perhaps, or another part of ourselves. How do I know?'
I remember her sitting before the multiple mirrors at the dressmaker's, being fitted for a shark-skin costume, and saying: 'Look! five different pictures of the same subject. Now if I wrote I would try for a multi-dimensional effect in character, a sort of prism-sightedness. Why should not people show more than one profile at a time?'
Now she yawned and lit a cigarette; and sitting up in bed clasped her slim ankles with her hands; reciting slowly, wryly, those marvellous lines of the old Greek poet about a love-affair long since past - they are lost in English. And hearing her speak his fines, touching every syllable of the thoughtful ironic Greek with tenderness, I felt once more the strange equivocal power of the city - its flat alluvial landscape and exhausted airs - and knew her for a true child of Alexandria; which is neither Greek, Syrian nor Egyptian, but a hybrid: a joint.
And with what feeling she reached the passage where the old man throws aside the ancient love-letter which had so moved him and exclaims: I go sadly out on to the balcony; anything to cbange this train of thought, even if only to see some little movement in the city I love, in its streets and shops!' Herself pushing open the shutters to stand on the dark balcony above a city of coloured lights: feeling the evening wind stir from the confines of Asia: her body for an instant forgotten.
Комментарии.
Итак, опять Кавафис. У Даррела, скорее всего, его собственный перевод, потому что нет ссылок на автора-переводчика. На русский язык у нас его перевел С.Ошеров (написано, что с древнегреческого).
ВЕЧЕРОМ
И так бы это скоро кончилось. Я мог
понять по опыту. Но слишком быстро
пришла Судьба, чтобы прервать наш срок.
Недолго жизнь была для нас прекрасна.
Но ароматов ни на миг не иссякал поток,
и чудом было ложе, принимавшее нас,
и наслаждение, соединявшее нас.
Один лишь отзвук этих дней наслажденья,
один лишь отзвук вдруг ко мне донесся, -
отблеск огня, который нас обоих жег:
я в руки взял письмо - один листок -
и все читал его, пока хватало света.
Потом, тоскуя, вышел на балкон,
чтоб мысль отвлечь, увидев сверху малую
часть города, который я люблю,
и суету на улицах и магазины.
Есть еще современный перевод этого стихотворения на английский. Вот последняя строфа.
And I went out onto the balcony, melancholy -
went out so I might clear my head by seeing at least
a little of this town I love so well,
some little movement in the street, and in the shops.
(Daniel Mendelsohn)
В принципе понимание одинаковое. Он выходит на балкон в печали, чтобы очистить голову, проветриться, посмотреть на город, который любит, уловить хоть малое движение на улицах и в магазинах.
В применчаниях Мендельсона про это стихотворение написано только то, что в оригинале оно называлось "Alexandrian" - александриец, что наводит на мысль, переводил ли эту поему с древнегреческого наш переводчик, потому что "Вечером" она названа только на английском.
Интересно, что это за prism-sightedness - многогранная близорукость...
Она лежит сядом со мной, легко дыша, и пристально смотрит своими великолепными глазами на херувимо-населенный потолок. Я сказал: "Она может сойти на нет, вся эта любовная афера между бедным школьным учителем и александрийской светской женщиной. Как горько было бы получить все это в конце в виде обычного скандала, который оставит нас наедине, и у тебя будет только одна задача - принять решение, как избавиться от меня". Жюстин ненавидит слушать, когда говорят правду. Она приподнимается на локте и сверху вниз пристально долго смотрит прямо мне в глаза своими велколепными беспокойными глазами. "В этом вопросе не было выбора", - говорит она своими хрипловатым голосом, который становится для меня все более любимым. "Ты говоришь так, если бы у нас был выбор. Мы не достаточно сильны и злы, чтобы выбирать. Все это просто часть эксперимента, организованного кем-то еще, возможно городом, или другой частью нас самых. Откуда мне знать?"
Я помню ее, сидящей перед многочисленными зеркалами у портнихи, будучи втиснутой в костюм из акульей кожи (цвета акульей кожи - серебристого?), она говорила: "Посмотри! Пять разных картинок одного и того же объекта. Теперь, если бы я писала, я бы попробовала описать многомерный эффект в характере, своего рода многогранное увеличение (призма-близорукость, многогранная близорукость...) Почему люди не могут показать больше одного профиля зараз?"
Сейчас она зевает и затягивается сигаретой, сидя на кровати, она обхватила свои тонкие лодыжки руками, читает медленно, коверкая слова, чудесные строки старого греческого поэта о давно прошедшей любви - они теряются на английском. И слушая ее голос, произносящий его строки, трогающие каждым слогом вдумчивой иронией греческого с нежностью, я чувствую еще раз странную двусмысленную власть города - его плоский намытый морем пейзаж и истощенное небо - и узнал ее как истинное дитя Александрии, которое как не греческое, не сирийское, так и не египетское, это гибрид: сочленение.
И с каким чувством она добиралась до места, где старик бросает в сторону древнее любовное письмо, которое так тронуло его и восклицает: "Я печально выхожу на балкон, ничто не меняет образа моих мыслей, даже если только увидеть малейшее движение в городе моей любви, в его улицах и магазинах!"
Сама, распахнув ставни, она стояла во мраке балкона над городом, расцвеченном огнями, чувствуя вечерний ветер поднимающийся от границы с Азий, ее тело растворялось в забытьи.
Knowing how much she loved Nessim and loving him so much myself, I could not contemplate this thought without terror. She lay beside me, breathing lightly, and staring at the cherub-haunted ceiling with her great eyes. I said: 'It can come to nothing, this love-affair between a poor schoolteacher and an Alexandrian society woman. How bitter it would be to have it all end in a conventional scandal which would leave us alone together and give you the task of deciding how to dispose of me.' Justine hated to hear the truth spoken. She turned upon one elbow and lowering those magnificent troubled eyes to mine she stared at me for a long moment. 'There is no choice in this matter' she said in that hoarse voice I had come to love so much. 'You talk as if there was a choice. We are not strong or evil enough to exercise choice. All this is part of an experiment arranged by something else, the city perhaps, or another part of ourselves. How do I know?'
I remember her sitting before the multiple mirrors at the dressmaker's, being fitted for a shark-skin costume, and saying: 'Look! five different pictures of the same subject. Now if I wrote I would try for a multi-dimensional effect in character, a sort of prism-sightedness. Why should not people show more than one profile at a time?'
Now she yawned and lit a cigarette; and sitting up in bed clasped her slim ankles with her hands; reciting slowly, wryly, those marvellous lines of the old Greek poet about a love-affair long since past - they are lost in English. And hearing her speak his fines, touching every syllable of the thoughtful ironic Greek with tenderness, I felt once more the strange equivocal power of the city - its flat alluvial landscape and exhausted airs - and knew her for a true child of Alexandria; which is neither Greek, Syrian nor Egyptian, but a hybrid: a joint.
And with what feeling she reached the passage where the old man throws aside the ancient love-letter which had so moved him and exclaims: I go sadly out on to the balcony; anything to cbange this train of thought, even if only to see some little movement in the city I love, in its streets and shops!' Herself pushing open the shutters to stand on the dark balcony above a city of coloured lights: feeling the evening wind stir from the confines of Asia: her body for an instant forgotten.
Комментарии.
Итак, опять Кавафис. У Даррела, скорее всего, его собственный перевод, потому что нет ссылок на автора-переводчика. На русский язык у нас его перевел С.Ошеров (написано, что с древнегреческого).
ВЕЧЕРОМ
И так бы это скоро кончилось. Я мог
понять по опыту. Но слишком быстро
пришла Судьба, чтобы прервать наш срок.
Недолго жизнь была для нас прекрасна.
Но ароматов ни на миг не иссякал поток,
и чудом было ложе, принимавшее нас,
и наслаждение, соединявшее нас.
Один лишь отзвук этих дней наслажденья,
один лишь отзвук вдруг ко мне донесся, -
отблеск огня, который нас обоих жег:
я в руки взял письмо - один листок -
и все читал его, пока хватало света.
Потом, тоскуя, вышел на балкон,
чтоб мысль отвлечь, увидев сверху малую
часть города, который я люблю,
и суету на улицах и магазины.
Есть еще современный перевод этого стихотворения на английский. Вот последняя строфа.
And I went out onto the balcony, melancholy -
went out so I might clear my head by seeing at least
a little of this town I love so well,
some little movement in the street, and in the shops.
(Daniel Mendelsohn)
В принципе понимание одинаковое. Он выходит на балкон в печали, чтобы очистить голову, проветриться, посмотреть на город, который любит, уловить хоть малое движение на улицах и в магазинах.
В применчаниях Мендельсона про это стихотворение написано только то, что в оригинале оно называлось "Alexandrian" - александриец, что наводит на мысль, переводил ли эту поему с древнегреческого наш переводчик, потому что "Вечером" она названа только на английском.
Интересно, что это за prism-sightedness - многогранная близорукость...