Леон Дюги: Пусть не говорят мне о русской нации
Имя Леона Дюги я услышал на лекции, будучи студентом университета. Сейчас точно не помню предмет, то ли это была ещё "Теория государства и права", то ли уже "Конституционное право зарубежных стран". Но меня этот французский правовед с его социальным государством почему-то заинтересовал и уже буквально через несколько дней я с головой погрузился в его книгу «Социальное право, индивидуальное право и преобразование государства» в областной научной библиотеке. Эта книга увидела свет во Франции в 1908 году, а уже в следующем была издана на русском языке одновременно в Санкт-Петербурге и Москве.
Кто такой Леон Дюги? Годы жизни:1859-1928. Его биография не отличается яркой внешней событийностью. Он родился в маленьком городке Либурн на юго-западе Франции в семье юриста. Окончил юридический факультет одного из старейших университетов Франции в Бордо. Там же на протяжении 42 лет преподавал. В 27 лет получил звание профессора. Работал в основном, в области государственного права, обшей теории права и, отчасти, гражданского права. В начале ХХ века труды Дюги пользовались большой популярностью, в частности, в России. В 1919 году Дюги становится деканом юридического факультета Бордо. Скончался он в этом же городе 18 декабря 1928 года.
Издание, как я уже сказал, было дореволюционное, но в хорошей сохранности. Судя по библиографическому листку, повышенным спросом среди омских читателей оно не пользовалось. Не во всём можно было согласиться с автором, но что-то от здравой реальности было в его теории солидарности или солидаризма, лежащего в основе государства и права. Те же, что в марксизме, классы населения, но не во взаимной борьбе, а в процессе социальной солидарности они порождают своё государство и право, эдакий социальный компромисс. А вспомнил я Леона Дюги по совершенно другому поводу. Что-то периодически возникает у меня интерес к вопросу о нациях. Правильнее и точнее сказать, о русской нации. А Леон Дюги однажды весьма красноречиво высказался по её поводу, выступая в 1922 году с лекциями в Колумбийском университете (США) на общую тему "Суверенитет и свобода":
"Россия не нация. Россия ещё далеко не вступила в национальную стадию своего бытия. Россия есть куча населения - не больше".
И я решил поискать, что же подвигло знаменитого французского профессора-правоведа к такому безапелляционному выводу об отсутствии русской нации. И вот что я нашёл:
"Пусть не говорят мне, - заявляет Леон Дюги, - о русской нации: в этом выражении нет и атома истины. Я был в России, правда, уже давно - в 1887 году. Я пробыл там долго, в самом сердце огромной империи, в Москве, в Нижнем Новгороде, в Казани. Я встречал много русских из различных кругов. Я и тогда вынес из своего пребывания в России очень чёткое убеждение, что эта страна ещё весьма далека от того, что мы можем назвать стадией национального бытия. И, судя по всему, что я о ней с тех пор читал, положение не изменилось и доселе, Подавляющее большинство русского населения состоит из безграмотных, совершенно тёмных крестьян, мечтающих лишь о клоке земли, способном пропитать их самих и их семьи. Они живут, коченея от холода, длящегося там половину года. Что касается высшего класса, то, до большевизма, он состоял из двух элементов: 1) аристократии наследственной или денежной и 2) интеллигенции. Аристократы породы или богатства - это были люди сравнительной нравственности, жившие развлечениями любого сорта, пользовавшиеся своими привилегиями и тратившие в Парижах и Ниццах свои подчас немалые доходы с земель, обрабатываемых мужиками. Что же касается интеллигентов, то это были сплошь неуравновешенные люди, слишком проворно, без надлежащей подготовки достигшие последних слов цивилизации, взбаламутившей их славянские мозги. Уже в 87 г. многие из них мечтали о всеобщем перевороте, о мировой катастрофе во имя возрождения рода человеческого. Я до сих пор помню, как один знаменитый московский адвокат спокойно поучал нас за большим полуофициальным обедом:
- С тиранами какой же разговор? Только железом и огнём!..
В России не было настоящего среднего класса, этого класса надёжных людей (braves gens), сочетающих в себе одновремено и капиталиста, и рабочего, - класса, в некоторых странах, как во Франции, составляющего существенный элемент национальной структуры. Словом, ни разу в русском разуме я не встретил подлинного национального сознания, сознания целостного единства, коего все органы воодушевлены общим идеалом. Я не видел в России ничего, кроме аморфной массы населения, готовой воспринять любую диктатуру...
Известные события последних лет доказали, что я не ошибся. Когда в 1897 году был заключён франко-русский союз, приходилось часто слышать, что это союз не правительств, а наций. Я тогда спрашивал себя, - ужели за 10 лет обстоятельства успели измениться? Не верилось... Я видел французскую нацию, воодушевлённую, благородную, всецело преданную этому союзу, как опоре против наследственного восточного врага. Русской же нации я не видел. И, в самом деле, недаром же этот пресловутый союз наций распался при первом испытании. Если бы воистину существовала бы русская нация, подобно французской, если бы действительно это был союз двух наций, мартовская революция 17 г., перемена правительства ничуть не повлекла бы за собою разрыва; союз сохранился бы незыблемым, как и нации, им объединённые.
Если бы русские, подобно нам, смотрели на войну 14 года как на подлинно национальную борьбу, они бы из неё не вышли до полной победы. Если бы они сознавали и понимали, за что они борются, они бы боролись до конца. Русское поражение, напротив, получает вполне естественное объяснение, если будет признано, что Россия отнюдь не нация, а просто куча населения, раздробленного и бесформенного, готового к любой тирании; крестьянская масса, согласная на всё за кусок земли; отважная интеллигенция, с необыкновенно живым и блестящим умом, упоенная катастрофической теорией Карла Маркса, решившая провести её в жизнь и водворяющая для сего кровавую диктатуру. Большевизм есть чистейшее порождение русской почвы; он мог родиться только на ней; в народе, являющемся действительно нацией, свободной и познавшей саму себя, подобные опыты всегда будут лишь случайны и немощны".
Интересно, не правда ли? И кому-то, наверное, даже покажется обидным? Но вопрос в другом: соответствовало ли это и насколько соответствовало реальной России конца XIX - начала XX веков? Если выкинуть из этих размышлений сравнение с "благородной нацией французов", то не окажемся ли мы с глазу на глаз с неприкрытой правдой о русских и России?