Я ничего не знаю...
Очень интересная заметка из жизни у Сергея Юрского.
"Недавно стою посреди улицы - никак не могу найти дом по тому адресу, что у меня, - раздражен страшно, кричу: «Где, где улица такая-то?» Все идут мимо, никто не обращает внимания. Начинаю хватать людей подряд: «Послушайте, где эта улица?» - «Не знаю, ничего не знаю». - «Подождите, - говорю, - а вы здесь живете?» - «Здесь, - говорят, - вон там, вон в том доме». - «И как же, - говорю, - называется улица, на которой мы?» - «Я ничего не знаю - я выхожу из метро и иду налево».
Сергей Юрский Актер, режиссёрПравила жизни Сергея Юрского
Никогда не смотрю
по телевизору ни церемонию «Оскар», ни какие другие - жена смотрит. Но
тут показывали «Золотой Глобус». Вроде ужасная у них обстановка - я бы
вот не смог там сидеть, аплодировать. Но вдруг появляется актер,
которого я очень люблю, Энтони Хопкинс, - и я застреваю. О нем что-то
рассказывают, идут кадры из фильмов. Выходит сам Хопкинс, произносит
речь. И я думаю: и он туда же, и Хопкинса эта слизь - да, слизь, эта
тусовка - съела. Так и происходит стирание твоей личности - что потом,
кстати, и на их произведениях искусства отражается. Не сразу, но
отражается. И мне неохота уже теперь смотреть фильмы с ним - своим
приходом туда Хопкинс проявил какую-то ужасную заурядность.
Никто из русских актеров
не сделал карьеру в Голливуде. Дело не в профессионализме вовсе. Мы им
абсолютно чужие, и они - нам. Есть протестанты, католики, есть разные
вариации их, есть поляки-славяне, греки-православные - и все это Европа.
А Россия - она отдельно. И прежде всего, для этой Европы, Америки она
скучна. В этой скуке может, конечно, возникнуть что-то, вызывающее
интерес, но этот интерес того же плана, что и по отношению, например, к
ненавистному сейчас ими Ирану. Африканец ближе Голливуду, чем мы. То,
что африканец знает о мире - он знает из англо-язычного или
франко-язычного кино, книг. Мы же пишем какими-то непонятными буквами, у
нас вообще свой большой отдельный мир. Потом африканский актер до
определенного момента мирового признания - если ему случится, - он будет
знать свое место; все иностранцы в Голливуде - это люди, давшие себя
перемолоть. А мы свое место не хотим знать, потому что почитаем себя
равными - и имеем все основания.
Раньше я отдыхал так:
ездил в наши дома творчества на Черном море и в Заволжье. Лучше этого не
было. Сейчас я попробовал так отдыхать: ездить туристом. Но оказалось,
это более утомительно, чем мои рабочие поездки. Жутко устал. Мне - чтоб
отдохнуть, - выясняется, кроме моего дивана, ничего и не нужно.
Свобода определяется количеством людей, которых ты можешь послать.
Так говорил мой друг Боба.
Мое самое большое достижение - своя большая квартира.
Я до сорока лет жил в коммуналке.
Обгоняет меня молодой человек
на «Мерседесе». Выскочил, кричит. Показал царапины на моей машине и на
своей тоже. Я понял, что это мошенничество - трюк известный. Но говорил
он очень уважительно: отец, ты дай, сколько есть. Я засомневался:
тридцать лет за рулем, может, стал хуже ездить. Дал ему три тысячи
рублей, и он смылся. Я подумал: за такой спектакль денег не жалко.
Главное - самодисциплина: дисциплина мытья посуды,
выбрасывания мусора, работы, мысли.
Жальче всего
мне сейчас улыбающихся кассирш в супермаркетах. Адская работа. Я сразу
вспоминаю, как в самое глухое время застоя сюда приехал один мой
знакомый, швейцарец. Жил, смотрел на все. Под конец спрашиваю его: что
вам у нас понравилось? Говорит: свобода. Я: как занятно. И что вы
видели? «Прежде всего, свобода - в магазинах. У вас продавец - свободный
человек, он может сказать: да пошли вы все! Не встанете сейчас в
очередь нормально - вообще уйду. А у нас это не люди, а роботы, которые
все время улыбаются и все подают-подают-подают. И вообще большинство
людей у нас сейчас такие». Я тогда воспринял это с насмешкой - сейчас
часто вспоминаю. И деть эту работу никуда нельзя, потому что деньги
нужны очень. Я видел, как во Франции наши, закончившие там вуз,
становятся профессионалами, но это работа безразмерная: надо почему-то
всегда работать с утра и до ночи. Кино сегодня снимают по 12 часов в
день. Я участвовал в этой хреновине - и пытался людей образумить. А они
говорят: сейчас так работают. Сериальщики - актеры, которые снимаются в
сериалах, - у них там вообще круглосуточно идет съемка. И так - месяц,
два. В результате актеры стираются абсолютно - что мы на экране и видим.
Я говорю шоферу, который везет меня на вокзал после съемок в Питере:
«Слушайте, мы ж с вам встретились в 9 утра, 14 часов прошло, а вы все за
рулем». Говорит: «А я сейчас поеду развозить тех, кто остался, потом в
пять утра еще приеду». Слушаю сейчас радио: Франция просит Брюссель
поставить хоть какие-то ограничения дальнобойщикам, потому что страшное
количество аварий из-за усталости. Чудовищная идет гонка. Человечество
сто лет билось за 8-часовой рабочий день, и иногда с кровью, за
выходные, за отпуск - и все: это стерлось, время отнято. Как вернуться? Я
не знаю, потому что сами трудящиеся по 14 часов на мое предложение
протестовать сказали: «Да что вы! Не надо, Сергей Юрьевич. Вы - другое
дело, вы уже проскочили, а нам имя зарабатывать надо».
Когда мне было 16, и отец меня с кем-то знакомил - он всегда говорил:
вот, наследник всех моих долгов. Так себя и чувствую.
Обожаю Аль Пачино.
Он играет кубинцев, евреев - умеет перевоплощаться. Когда он
разговаривает с камерой - он через камеру разговаривает со своим
партнером, с миром, с жизнью, со смертью. Это и есть школа
Станиславского. Аль Пачино несет ту самую школу, которая исчезла у нас, -
это психологический актер в понимании Михаила Чехова. Наш же
психологический театр осмеян и освистан нами самими. В современном
театре музыкальные ритмы заменили те, которые должны создаваться
актерами и мизансценами. Их наличие, но и их таинственная невидимость -
это и заставляло людей стоять ночами за билетами на Чехова. Потому что
пьесы-то знали - это же не то что показывали новинку или говорили
какие-то слова новые. Но было то дрожание ритмов, которое дает, может
быть, более тонкие и более проникающие в человека эмоции и мысли, чем
музыка. Режиссеры и актеры просто снимают с себя труды. У Курехина с его
поп-механикой была надежда, что без смысла, без выстраданного ясного
слова, можно и нужно жить, что в сумятице, в разломе прорастет нечто. А
прорастает обычно что-нибудь чудовищное.
Ненавижу cool art.
На русский переводится: крутое искусство. Про спектакли Чусовой
говорят: cool art. Это то самое искусство, которое изначально не требует
ни положительной, ни отрицательной оценки - так есть, это сделано. И я
перевожу - «прохладное искусство».
Недавно стою посреди
улицы - никак не могу найти дом по тому адресу, что у меня, - раздражен
страшно, кричу: «Где, где улица такая-то?» Все идут мимо, никто не
обращает внимания. Начинаю хватать людей подряд: «Послушайте, где эта
улица?» - «Не знаю, ничего не знаю». - «Подождите, - говорю, - а вы
здесь живете?» - «Здесь, - говорят, - вон там, вон в том доме». - «И как
же, - говорю, - называется улица, на которой мы?» - «Я ничего не знаю -
я выхожу из метро и иду налево».
Я стал косным из-за
транспорта. Чувствую, что не только я, но и все теперь, утверждая себя в
чем-то, не имеют времени, чтобы услышать или разглядеть соседнее
явление. Откуда раньше бралось время интересоваться всем, что пишется
сейчас у нас, на Западе, новостями науки? Я, скажем, пережил увлечение
Эйнштейном - и не я один. А сейчас и представить не могу, чтобы я так же
увлекся клонированием или, допустим, стволовыми клетками. Еще пример:
люди в нашей профессии не только не видят спектаклей друг друга - что
было абсолютно естественно лет тридцать назад, - но и собственных. А
знают только ту самую часть, которая связана с ними и не особенно
интересуются, что означает эта часть внутри целого. Должен признаться,
что заставляю себя преодолевать такое же костное ощущение: не трогайте
меня - и идти, скажем, на «Голую пионерку». Думаю, это во многом можно
списать на транспорт: мы так много времени уделяем дороге, что очень
мало остается на то дело, по которому приехали. Парадокс: машины
помогают нам сейчас делать все быстрее, а наше КПД в работе, в любви, в
семье невероятно снизилось.
Никогда не забуду японку Кеку.
Я ставил в Токио спектакль по Ибсену. Мне представляют молоденькую
актрису Кеку. Там была совсем маленькая роль девушки, которая приходит в
комнату к Боркману (спектакль «Йун Габриэль Боркман». - Esquire),
играет на рояле и больше не появляется. Спрашиваю: «Вы играете на
рояле?» - «Нет, не играю». Ну ничего, говорю, Григ будет по радио
звучать, а вы будете просто слушать, либо за кулисы посадим музыканта,
что хуже, конечно. Она спрашивает: «А может быть, я буду играть?» Что
вы, говорю, это сложно. И уезжаю. Проходит два месяца, у нас фуршет,
едим какое-то мясо - меня зовут: «Мы хотим, чтобы Кеку вам сыграла». Она
садится - пальчики, как спички, - и мощно играет «Норвежский танец»
Грига, труднейшую, виртуозную вещь. Как? Что? «Вы что, в школу
поступили?» - «Да, учительницу взяла». - «Подождите, вы же были на
гастролях в Америке». - «Была, да». Она в Америке договорилась и все
свободное время не ходила по Америке, а училась. Мне было стыдно, я же
предупреждал, что это маленькая роль, что это вообще никто не оценит.
Стоит и вежливо улыбается - она просто хотела сделать все наилучшим
образом.
Записано: Елена Егерева, январь 2011
Фотографы: Павел Самохвалов
http://mamlas.livejournal.com/
"Недавно стою посреди улицы - никак не могу найти дом по тому адресу, что у меня, - раздражен страшно, кричу: «Где, где улица такая-то?» Все идут мимо, никто не обращает внимания. Начинаю хватать людей подряд: «Послушайте, где эта улица?» - «Не знаю, ничего не знаю». - «Подождите, - говорю, - а вы здесь живете?» - «Здесь, - говорят, - вон там, вон в том доме». - «И как же, - говорю, - называется улица, на которой мы?» - «Я ничего не знаю - я выхожу из метро и иду налево».
Сергей Юрский Актер, режиссёрПравила жизни Сергея Юрского
Никогда не смотрю
по телевизору ни церемонию «Оскар», ни какие другие - жена смотрит. Но
тут показывали «Золотой Глобус». Вроде ужасная у них обстановка - я бы
вот не смог там сидеть, аплодировать. Но вдруг появляется актер,
которого я очень люблю, Энтони Хопкинс, - и я застреваю. О нем что-то
рассказывают, идут кадры из фильмов. Выходит сам Хопкинс, произносит
речь. И я думаю: и он туда же, и Хопкинса эта слизь - да, слизь, эта
тусовка - съела. Так и происходит стирание твоей личности - что потом,
кстати, и на их произведениях искусства отражается. Не сразу, но
отражается. И мне неохота уже теперь смотреть фильмы с ним - своим
приходом туда Хопкинс проявил какую-то ужасную заурядность.
Никто из русских актеров
не сделал карьеру в Голливуде. Дело не в профессионализме вовсе. Мы им
абсолютно чужие, и они - нам. Есть протестанты, католики, есть разные
вариации их, есть поляки-славяне, греки-православные - и все это Европа.
А Россия - она отдельно. И прежде всего, для этой Европы, Америки она
скучна. В этой скуке может, конечно, возникнуть что-то, вызывающее
интерес, но этот интерес того же плана, что и по отношению, например, к
ненавистному сейчас ими Ирану. Африканец ближе Голливуду, чем мы. То,
что африканец знает о мире - он знает из англо-язычного или
франко-язычного кино, книг. Мы же пишем какими-то непонятными буквами, у
нас вообще свой большой отдельный мир. Потом африканский актер до
определенного момента мирового признания - если ему случится, - он будет
знать свое место; все иностранцы в Голливуде - это люди, давшие себя
перемолоть. А мы свое место не хотим знать, потому что почитаем себя
равными - и имеем все основания.
Раньше я отдыхал так:
ездил в наши дома творчества на Черном море и в Заволжье. Лучше этого не
было. Сейчас я попробовал так отдыхать: ездить туристом. Но оказалось,
это более утомительно, чем мои рабочие поездки. Жутко устал. Мне - чтоб
отдохнуть, - выясняется, кроме моего дивана, ничего и не нужно.
Свобода определяется количеством людей, которых ты можешь послать.
Так говорил мой друг Боба.
Мое самое большое достижение - своя большая квартира.
Я до сорока лет жил в коммуналке.
Обгоняет меня молодой человек
на «Мерседесе». Выскочил, кричит. Показал царапины на моей машине и на
своей тоже. Я понял, что это мошенничество - трюк известный. Но говорил
он очень уважительно: отец, ты дай, сколько есть. Я засомневался:
тридцать лет за рулем, может, стал хуже ездить. Дал ему три тысячи
рублей, и он смылся. Я подумал: за такой спектакль денег не жалко.
Главное - самодисциплина: дисциплина мытья посуды,
выбрасывания мусора, работы, мысли.
Жальче всего
мне сейчас улыбающихся кассирш в супермаркетах. Адская работа. Я сразу
вспоминаю, как в самое глухое время застоя сюда приехал один мой
знакомый, швейцарец. Жил, смотрел на все. Под конец спрашиваю его: что
вам у нас понравилось? Говорит: свобода. Я: как занятно. И что вы
видели? «Прежде всего, свобода - в магазинах. У вас продавец - свободный
человек, он может сказать: да пошли вы все! Не встанете сейчас в
очередь нормально - вообще уйду. А у нас это не люди, а роботы, которые
все время улыбаются и все подают-подают-подают. И вообще большинство
людей у нас сейчас такие». Я тогда воспринял это с насмешкой - сейчас
часто вспоминаю. И деть эту работу никуда нельзя, потому что деньги
нужны очень. Я видел, как во Франции наши, закончившие там вуз,
становятся профессионалами, но это работа безразмерная: надо почему-то
всегда работать с утра и до ночи. Кино сегодня снимают по 12 часов в
день. Я участвовал в этой хреновине - и пытался людей образумить. А они
говорят: сейчас так работают. Сериальщики - актеры, которые снимаются в
сериалах, - у них там вообще круглосуточно идет съемка. И так - месяц,
два. В результате актеры стираются абсолютно - что мы на экране и видим.
Я говорю шоферу, который везет меня на вокзал после съемок в Питере:
«Слушайте, мы ж с вам встретились в 9 утра, 14 часов прошло, а вы все за
рулем». Говорит: «А я сейчас поеду развозить тех, кто остался, потом в
пять утра еще приеду». Слушаю сейчас радио: Франция просит Брюссель
поставить хоть какие-то ограничения дальнобойщикам, потому что страшное
количество аварий из-за усталости. Чудовищная идет гонка. Человечество
сто лет билось за 8-часовой рабочий день, и иногда с кровью, за
выходные, за отпуск - и все: это стерлось, время отнято. Как вернуться? Я
не знаю, потому что сами трудящиеся по 14 часов на мое предложение
протестовать сказали: «Да что вы! Не надо, Сергей Юрьевич. Вы - другое
дело, вы уже проскочили, а нам имя зарабатывать надо».
Когда мне было 16, и отец меня с кем-то знакомил - он всегда говорил:
вот, наследник всех моих долгов. Так себя и чувствую.
Обожаю Аль Пачино.
Он играет кубинцев, евреев - умеет перевоплощаться. Когда он
разговаривает с камерой - он через камеру разговаривает со своим
партнером, с миром, с жизнью, со смертью. Это и есть школа
Станиславского. Аль Пачино несет ту самую школу, которая исчезла у нас, -
это психологический актер в понимании Михаила Чехова. Наш же
психологический театр осмеян и освистан нами самими. В современном
театре музыкальные ритмы заменили те, которые должны создаваться
актерами и мизансценами. Их наличие, но и их таинственная невидимость -
это и заставляло людей стоять ночами за билетами на Чехова. Потому что
пьесы-то знали - это же не то что показывали новинку или говорили
какие-то слова новые. Но было то дрожание ритмов, которое дает, может
быть, более тонкие и более проникающие в человека эмоции и мысли, чем
музыка. Режиссеры и актеры просто снимают с себя труды. У Курехина с его
поп-механикой была надежда, что без смысла, без выстраданного ясного
слова, можно и нужно жить, что в сумятице, в разломе прорастет нечто. А
прорастает обычно что-нибудь чудовищное.
Ненавижу cool art.
На русский переводится: крутое искусство. Про спектакли Чусовой
говорят: cool art. Это то самое искусство, которое изначально не требует
ни положительной, ни отрицательной оценки - так есть, это сделано. И я
перевожу - «прохладное искусство».
Недавно стою посреди
улицы - никак не могу найти дом по тому адресу, что у меня, - раздражен
страшно, кричу: «Где, где улица такая-то?» Все идут мимо, никто не
обращает внимания. Начинаю хватать людей подряд: «Послушайте, где эта
улица?» - «Не знаю, ничего не знаю». - «Подождите, - говорю, - а вы
здесь живете?» - «Здесь, - говорят, - вон там, вон в том доме». - «И как
же, - говорю, - называется улица, на которой мы?» - «Я ничего не знаю -
я выхожу из метро и иду налево».
Я стал косным из-за
транспорта. Чувствую, что не только я, но и все теперь, утверждая себя в
чем-то, не имеют времени, чтобы услышать или разглядеть соседнее
явление. Откуда раньше бралось время интересоваться всем, что пишется
сейчас у нас, на Западе, новостями науки? Я, скажем, пережил увлечение
Эйнштейном - и не я один. А сейчас и представить не могу, чтобы я так же
увлекся клонированием или, допустим, стволовыми клетками. Еще пример:
люди в нашей профессии не только не видят спектаклей друг друга - что
было абсолютно естественно лет тридцать назад, - но и собственных. А
знают только ту самую часть, которая связана с ними и не особенно
интересуются, что означает эта часть внутри целого. Должен признаться,
что заставляю себя преодолевать такое же костное ощущение: не трогайте
меня - и идти, скажем, на «Голую пионерку». Думаю, это во многом можно
списать на транспорт: мы так много времени уделяем дороге, что очень
мало остается на то дело, по которому приехали. Парадокс: машины
помогают нам сейчас делать все быстрее, а наше КПД в работе, в любви, в
семье невероятно снизилось.
Никогда не забуду японку Кеку.
Я ставил в Токио спектакль по Ибсену. Мне представляют молоденькую
актрису Кеку. Там была совсем маленькая роль девушки, которая приходит в
комнату к Боркману (спектакль «Йун Габриэль Боркман». - Esquire),
играет на рояле и больше не появляется. Спрашиваю: «Вы играете на
рояле?» - «Нет, не играю». Ну ничего, говорю, Григ будет по радио
звучать, а вы будете просто слушать, либо за кулисы посадим музыканта,
что хуже, конечно. Она спрашивает: «А может быть, я буду играть?» Что
вы, говорю, это сложно. И уезжаю. Проходит два месяца, у нас фуршет,
едим какое-то мясо - меня зовут: «Мы хотим, чтобы Кеку вам сыграла». Она
садится - пальчики, как спички, - и мощно играет «Норвежский танец»
Грига, труднейшую, виртуозную вещь. Как? Что? «Вы что, в школу
поступили?» - «Да, учительницу взяла». - «Подождите, вы же были на
гастролях в Америке». - «Была, да». Она в Америке договорилась и все
свободное время не ходила по Америке, а училась. Мне было стыдно, я же
предупреждал, что это маленькая роль, что это вообще никто не оценит.
Стоит и вежливо улыбается - она просто хотела сделать все наилучшим
образом.
Записано: Елена Егерева, январь 2011
Фотографы: Павел Самохвалов
http://mamlas.livejournal.com/