Битва
Пузырёк лопнул в его пальцах - маленький, как пузырёк от полиэтиленовой упаковки, пузырёк-релакс, которые сотнями лопаются в руках невротика. Потекла густая тёмная жидкость и пролилась на подушечки пальцев и на лезвие стилета - длинного, скорее иглы, чем ножа, иглы с длинным каннелюром по всей длине. Здесь, в кромешной темноте, под безлунным небом не было видно какого цвета эта жидкость - но он знал её цвет. Тёмно-зелёная растительная дрянь, яд, связывающий речь, дыхание и движение, кавва (ударение на последний слог), как его называли пигмеи-убийцы слонов. Он густо смазал стилет, прислонился спиной к широкому дереву и стал ждать.
Он не думал ни о царапинах, в которые мог попасть яд, не позволив ему выйти на битву, ни о том, что он не видит почти ничего в этой последней ночи, ни о том, что здесь, на этом поле, закончится его жизнь. Он ждал, когда умолкнут цикады.
Лопатками он учуял, как в темноте зашевелилось нечто огромное, как будто бы клубок мёртвых змей ещё продолжал свиваться кольцами - по ту сторону смерти. Не было ни флейт, ни барабанов - книги Древних полнились напыщенной ерундой. Только склизкий шорох, только тяжёлое урчание нечеловеческого.
И вдруг темнота стала как бы зрячей - и человек, сжимающий между пальцев острие, тоже словно прозрел. Это было зрение слуха, чувство из мира, в котором не нужны глаза. Змея с тысячью извивов роняла в ночь свои живые зубы - темнота наполнилась глухим падением небольших тел, тяжёлых и вялых, как мешки с ватой. А потом они побежали, учуяв живое за деревом.
Он успел выставить руку с ножом вперёд. Йа! Удар, тело смяло со всех сторон чем-то жарким и тяжёлым. Потом всё отступило, вернулось к тихому звуку, замерло. И вдруг что-то конвульсивно дёрнулось на том краю поля, напротив дерева, как будто бы спящий всхлипнул во сне. Яд подействовал. Что-то оборвалось, как рвота, какие-то живые куски плоти падали и сразу становились мёртвыми, долетая до земли. Ещё раз разорвалось, потекло, застыло. Завоняло комковатой желчью.
Первый солнечный луч упёрся в металл, зажатый между мёртвых пальцев. Это была победа.
Он не думал ни о царапинах, в которые мог попасть яд, не позволив ему выйти на битву, ни о том, что он не видит почти ничего в этой последней ночи, ни о том, что здесь, на этом поле, закончится его жизнь. Он ждал, когда умолкнут цикады.
Лопатками он учуял, как в темноте зашевелилось нечто огромное, как будто бы клубок мёртвых змей ещё продолжал свиваться кольцами - по ту сторону смерти. Не было ни флейт, ни барабанов - книги Древних полнились напыщенной ерундой. Только склизкий шорох, только тяжёлое урчание нечеловеческого.
И вдруг темнота стала как бы зрячей - и человек, сжимающий между пальцев острие, тоже словно прозрел. Это было зрение слуха, чувство из мира, в котором не нужны глаза. Змея с тысячью извивов роняла в ночь свои живые зубы - темнота наполнилась глухим падением небольших тел, тяжёлых и вялых, как мешки с ватой. А потом они побежали, учуяв живое за деревом.
Он успел выставить руку с ножом вперёд. Йа! Удар, тело смяло со всех сторон чем-то жарким и тяжёлым. Потом всё отступило, вернулось к тихому звуку, замерло. И вдруг что-то конвульсивно дёрнулось на том краю поля, напротив дерева, как будто бы спящий всхлипнул во сне. Яд подействовал. Что-то оборвалось, как рвота, какие-то живые куски плоти падали и сразу становились мёртвыми, долетая до земли. Ещё раз разорвалось, потекло, застыло. Завоняло комковатой желчью.
Первый солнечный луч упёрся в металл, зажатый между мёртвых пальцев. Это была победа.