Сопоставление смертности в СССР 1933-м и в Ленинграде в конце 1941-начале 1942
В обсуждении вчерашней темы в блоге Буркина-Фасо высказали мнение, что центральные органы власти в 1933-м стали помогать голодающим районам сразу, как удостоверились в чрезвычайности ситуации, например, в том же марте-апреле. А чрезвычайно высокая смертность в последующие месяцы была связана с болезнями, вызванными недоеданием ранее. Это озвучивали в форме «в Ленинграде в блокаду стали кормить в марте-апреле, *имея в виду, что паек был увеличен с питания обреченного на смерть до позволяющего выжить*а умирали до осени». В связи с этим высказывали гипотезу, что вывозили зерно не в ущерб голодающим, а сверх направленного на их спасение.
Мысль показалась мне заслуживающей внимания, но по ее рассмотрении я пришел к противоположному выводу: если брать за образец смертность в блокадном Ленинграде и считать, что там «кормить начали в марте-апреле», то в голодающих районах СССР в 1933-м «кормить стали», следовательно, в июне-июле. И, судя по тому, что не раньше, даже это улучшение питания связано было не с помощью центральных органов власти, а с тем, что наступило лето.
Сравнение и размышления о сложности принятия этого знания - под катом. Наверное, 18+
Ноябрь 41-го - 11085 (чуть больше, чем в октябре, но еще не намного, сопоставимо с февралем 1933-го - 299 тыс общ смертность). Декабрь 41-го - 52 881 (всплеск, но еще далеко от пика, сопоставимо с мартом 1933-го - 457,2 тыс). Январь 42-го - 101 583 (апрель 1933-го - 506 тыс). Февраль 42-го - 107 477 (май 33-го - 626,7 тыс). Март 42-го - 98 966 (июнь 33-го - 748,3 тыс). Апрель 42-го - 79,7 тыс (июль 33-го - 662,5 тыс). Май 42-го - 53,2 тыс (август 33-го - 446 тыс). Июнь 42-го - 33,7 тыс (сентябрь 33-го - 300 тыс). Дальше, видимо, можно считать постепенным возвращением к норме.
А в марте-мае 33-го вывезли более 90 тыс тонн зерна, когда сотни тысяч уже умирали от голода каждый месяц.
Нетрудно понять, почему такое знание сложно принять: смерть от голода мучительна. А здесь умирали и взрослые, и старики, и дети. И дети умирали на глазах родителей. Тогда, может быть, к детям относились не так тревожно, как сейчас, но все-таки и любили, и берегли. Я читал описание того, как дети обгладывали собственные руки, применительно к голоду начала двадцатых. И прочитанного тогда мне достаточно, чтобы не интересоваться такими деталями в другие годы: зачем? Я не врач, специализирующийся на этом, чтобы собирать как можно более подробную фактуру. А эмоционально, душевно, я и без того глубоко впечатлен.
Тяжело принять, потому что, как мне говорили в том же обсуждении: «зерно вывозили, чтобы покупать станки, чтобы победить в войне и строить будущее благосостояние». Соответственно, предполагается, что какое ни было благосостояние советского народа (а значит, и всех нас, рожденных в СССР) впоследствии, оно основано еще и на таком вот событии.
Тяжело принять и потому, что если это делалось с ведома центральных органов власти (а как они могли месяцами не знать?), то какие есть возражения против того, что и смертность в Ленинграде зимой 1941-42 была вызвана намеренным желанием уморить «лишние рты»? Те, кто «прагматически рассуждал» и уморил «чуждые элементы» в 30-х, чем могли быть остановлены в 41-м? «Чуждых элементов», может, не было, но «зачем кормить иждивенцев»? В отечественной историографии не замалчивают тот факт, что улучшение снабжения Ленинграда весной 1942-го и позднее было связано и с просто уменьшением количества едоков (не только в связи с эвакуацией). В голодавших районах и в 20-х, и в 30-х «лишние рты» «пристукивали», начиная с самых «бесполезных» стариков, какие знали это и ожидали этого. Вероятно, так делали во время голода и раньше, и отчего полагать, будто центральная советская власть относилась к «иждивенцам» в Ленинграде лучше? Не была рада, но спокойно и с некоторым облегчением перенесла те несколько сотен тысяч смертей? Не снимая первоочередной вины с гитлеровских войск и не умаляя подвигов тех, кто создавал «Дорогу жизни», разве не жутко понимать, что вот Верховный Главнокомандующий тех времен, и он, вполне возможно, намеренно согласился на смерть сотен тысяч от голода?
Легко понять тех, кто говорит о «покаянии». Что такое «покаяние» или «метанойя»? «Перемена». То есть покаяние здесь означало бы признание недопустимости такого, ужасности события. При этом даже в том самом обсуждении какие я вижу три главные тактики, попытки принять этот факт? Вариант 1. «Этого не было». Вариант 2. «Это стоило того. Пусть миллионы умерли мучительно от голода, но все, что было потом, того стоило». Некоторые бравируют «дайте мне наган, я, если надо, еще несколько миллионов положу». Хорошо, что обычно это всего лишь бравада и попытка психики как-то справиться с ситуацией. Плохо, что в реальности люди с таким поведением тоже встречаются, и, говорят, в иных ситуациях их доля может достигать 1-2% от популяции. Вариант 3. «Ух, эти коммуняки проклятые! Чего натворили!». Как и первые два, представляет собой не более, чем попытку защититься от мысли, что его, этого человека, собственное благополучие (если он благополучен) основано на том событии - он же не с неба свалился, а родился в СССР (будь это в России, Украине или другой республике) и жил в нем, и на его наследии. Вариант 3 пытается откреститься, снять с себя долю ответственности, ведь его можно понять: это не он делал, это произошло за десятки лет до его рождения. Хотя, конечно, те, кто используют варианты 1 и 2, тоже этого не делали, а пытаются по-своему реагировать.
Потому что, а как еще жить? Как принять долю ответственности, принять реальность (не идти по варианту 1), при этом не свалиться ни в «я не я и лошадь не моя» (вариант 3), ни в оправдание и пропаганду человеконенавистничества (вариант 2), а сохранить при этом любовь к людям и заботу о них (и к себе, ведь себя после этого как-то любить еще тоже надо)?