«Рацио» и «психе», виктимблейминг и что можно обещать при демократии
Алексей Чадаев напомнил о противопоставлении «разума» и «души», какое делают некоторые. Мне же оно не кажется обоснованным.
Разум - это сфера игры. В том смысле, что, как и игра, он сугубо условен.
Как мы начинаем играть? «Давайте, представим, что это на самом деле не зонт, а корабль, и мы в нем плывем». После этого садимся в зонт и действуем так, будто это корабль, - не сходим с него без нужды, «гребем», всматриваемся в даль. И точно так же с разумом: «давайте, вообразим, что параллельные прямые не пересекаются. Как в этом случае мы будем действовать?» или «Давайте, вообразим, что явления, повторявшиеся пять тысяч лет, будут и дальше повторяться. Какой будет наша жизнь в этом случае?».
Душа же, в моем понимании, - это сфера объективной реальности, тех самых желаний (движений материи), которым мы подчинены и в силу которых выбираем, в какой игре участвовать и какую роль в ней предпочитать. Поэтому когда говорят, что «разум» противоречит «душе», то в моем опыте обычно имеют в виду, что «душе» (желанию) не нравится предлагаемая ей игра («разумная концепция») и/или отведенная в ней роль.
Например, некоторым россиянам нравится игра «Давайте, вообразим, будто кто-то главный, и все остальные ему подчиняются». Но им не нравится роль: «А почему опять США главные? Они и в прошлый раз были, и в позапрошлый. Мы тоже хотим. Давайте, мы будем главными».
Другие люди могут предлагать полностью поменять игру: «Давайте, представим, будто все люди равны. Как в этом случае будет выглядеть мир?».
ПС. Подумал, что я серьезно отношусь к игре, но не все смотрят так, для некоторых сравнение разума с игрой может выглядеть как снижение (унижение). Поэтому, может быть, стоит попробовать альтернативную формулировку: разум и душа соотносятся как описание реальности и сама реальность, поэтому, говоря о противоречиях между разумом и душой, мы имеем в виду всего лишь, что конкретное описание реальности не соответствует нашим желаниям, и мы ищем другие.
*при этом разум, конечно, тоже является реальностью, не меньшей, чем душа, и стремясь к строгости выражений, мы бы сказали, скорее, не о конфликте разума и души, а о конфликте конкретных продуктов разума с душой (то есть в некотором роде конфликте продукта разума - описания реальности - с самим разумом - реальностью)*.
***
Алексей Рощин во вчерашнем стриме говорил про ответственность всех россиян за происходящее. Интересно, что он в этом сочетал оправдание пропагандистов («они всего лишь говорят и пишут») и возложение ответственности на россиян (хотя большинство из них (нас) тоже не делают ничего хуже, чем говорят и пишут).
В целом же мне здесь видится даже не коллективная ответственность, а виктимблейминг.
Всякий раз, когда мы говорим, что «российский народ» виновен или не виновен, ответственен или не ответственен, нам разумно иметь в виду, что он же сам (мы) и стал жертвой происходящих событий. Обещаний хорошей жизни я не встречал, обычно готовят к проблемам той или иной тяжести и говорят, что сейчас цветочки, ягодки будут потом.
И, как и в случае с любой жертвой, можно, разумеется, говорить об ответственности: «Зачем ты пошла в этот район?» или «Зачем ты пошла с этим человеком? - Я думала, он приличный, мы будем просто общаться. - Плохо думала, вот тебя и изнасиловали».
Или точно так же про мошенничество: «По нему же можно было с первых слов понять, что он обманщик. Почему вы не положили трубку сразу? - Да, у меня были такие мысли. Но потом я устыдилась, решила, что нехорошо незнакомого человека в этом подозревать. Решила, что это, в конце концов, лишь телефонный разговор, мне ничего не угрожает, послушать-то я его могу».
Обвиняющие жертв указывают, что они «могли бы» избежать преступления (не вышел бы из дома, не упал бы кирпич), и в этом они в каком-то смысле правы. Но такая правота уместна обычна по отношению к настоящему и будущему: когда говорят про технику безопасности, о мерах предосторожности, тогда разумно обращать внимание на то, что в силах человека уменьшить вероятность стать жертвой. Но, к сожалению, в этом никогда не будет полной страховки, а во-вторых и в-главных, это не имеет отношения к прошлому: на то, что случилось в прошлом, жертва никак не может повлиять, и вина лежит на преступнике.
Поэтому есть здоровый элемент в таких рассуждениях, как у Алексея: обратить внимание на то, что каждый из нас субъектен и способен влиять на свою жизнь (пусть не стопроцентно, но очень значительно), и точно так же «народ» как единый актор может делать это.
Но разумнее, представляется, делать это не путем обвинения, когда он («народ») в состоянии жертвы, а путем анализа и рассказа, что именно является техникой безопасности - как не стать жертвой в следующий раз. Какие меры принять, чтобы такой обман доверия, какой произошел в этот раз, в будущем был больше невозможен.
И, наверное, эти мои слова нельзя отнести к тем, кто сам горячо приветствовал и желал известных событий, они и в самом деле или сами выступили насильниками, или в качестве соучастников (пропагандисты тоже в эту категорию войдут). Насильник в процессе своих действий тоже может пострадать, но при этом мы не будем говорить о нем как о жертве, а сочтем, что он сам пошел на риск поцарапаться или получить по лицу. Хотя и в этом случае будем отличать тех, кто был обманут (ему сказали, что ковер из дома берется с согласия хозяина, а не воруется) и принужден (иду воруй, иначе пристрелю всю семью), от тех, кто действовал с полным сознанием и пониманием, а равно и свободой.
Прежде всего, мои слова о «народе как жертве» имеют смысл в том контексте, который задал Алексей. Он говорил, что некий его собеседник осуждал агрессию и сочувствовал пострадавшим, но при этом отказывался взять на себя ответственность за саму трагедию.
Алексей как будто отказывал человеку в ограниченности его (наших) возможностей и требовал не просто слов и посильных действий, а чего-то вроде бунта или, во всяком случае, «засыпания песка в буксы». Так же, как некоторые говорят: «А ты чего? - Я ему говорила, что не хочу. Не надо, говорила. - Ну, это несерьезно! Надо было глаза выцарапывать, ножом его ткнуть. А без этого не считается, ты сама хотела».
Отдельный забавный момент здесь, что Сапожник рассуждает так же, как критикуемые им «российские власти». В одном из постов он отмечал: «считают, что если народ не бунтует, то, значит, одобряет». И сам показывал, почему это рассуждение неверно. Но интересно, что в размышлении по конкретному вопросу с «российскими властями» согласился: кто не бунтует, тот одобряет. И даже пошел дальше, чем они: не только одобряет, но еще и сам ответственен. Не «тоже жертва, пусть менее пострадавшая, вероятно», а «тоже преступник».
В этом смысле его можно было бы заподозрить в «работе на пропаганду», одной из задач которых и является создание впечатления, будто несколько человек запачкали все общество.
Но можно увидеть и советское. В культуре 70-80-х был некий парадокс. С одной стороны, декларировался примат материального над идеальным, и он находил выражение, например, в одной из сцен популярного кино («В зоне особого внимания» или второй части этого цикла): «Ну, ты же понимаешь, что при настоящей войне я бы тебя говорить заставил - *его связанный визави, роняя голову, соглашается и «раскалывается»*. С другой стороны, в школе была тема «А если бы ты вез патроны?» и размышления, сдал бы школьник военную тайну фашистам или бы устоял. И было некое неявное предположение, что здесь бы дух победил материю (несмотря ни на какие пытки и эксперименты) - «...и вновь застрочил пулемет».
И слова Алексея выражают, кажется, примерно такой посыл: в каком бы заточении ни находился, как бы ни пытали, а все-таки военную тайну не выдавай, патроны довези, что-то ценное защити.
Разделяя этот пафос (я люблю верить в людей, в чудеса и в человеческие чудеса духа), я думаю, что лучшая работа - все-таки профилактика. Я верю (уже поминал чудеса), что кто-то может выиграть у шулеров. Но лучший способ избежать проигрыша в этой ситуации - не садиться играть с шулерами. И, соответственно, уметь понимать признаки, по каким можно отличить шулеров от безопасной ситуации карточной игры, пусть даже на деньги.
Возвращаясь к его обвинению российского народа целиком (во всяком случае, той части, что не сидит в тюрьме по соответствующим статьям), резюмирую, что не стоит «блеймить» жертву только потому, что она как-то недостаточно сопротивлялась, - например, «всего лишь» говорила «нет» вместо того, чтобы выцарапывать глаза и использовать приемы боевого самбо (невесть когда ей выученные и невесть как возможные к реализации в конкретных невыгодных ситуациях насилия).
***
С демократией интересно, что мы, наверное, не можем обещать наступления экономического процветания при этом строе: как писал еще Фукуяма, автократии бывают в этом и более успешны.
Защиты прав человека, вероятно, обещать тоже не сможем: США 19-го века были демократией, но там существовало рабство; ЮАР 1989-го была демократией, но сохраняла апартеид.
Строго говоря, почти ничего, наверное, обещать не можем при демократии, так как (как минимум, в воображении) всегда можем представить, что большинство выбирает такой же вариант, как и конкретный автократ. То есть, например, можем умозрительно представить, что в России демократия, но кроме этого в ней не меняется вообще ничего («стабильность»), поскольку «народ» именно того и желает, что есть сейчас.
Для меня являются убедительными соображения о пользе демократии для психического здоровья (можно обходиться без комплекса неполноценности и МДП), но желающий их легко перевернет, если усомнится в самом таком понимании психического здоровья: «Кто сказал, что комплекс неполноценности - это плохо? Наоборот, пусть всякий человек сознает свою ничтожность и малозначимость, понимает, что он - ничто без Господа. Подавленность - печаль - это хорошо, тем более если она будет сопровождаться маниакальными вспышками эйфории от любви к Богу и мечтаний о чем-то лучшем».
Поэтому я прихожу к выводу, что каких бы то ни было изменений к лучшему в результате демократии обещать нельзя. Более того, вообще изменений в результате демократии обещать нельзя - все может остаться, как есть или как было, без каких-либо трансформаций.
Демократия в этом смысле имеет значение только как реализация желания самого человека.
***
Это роднит такое мое рассуждение со всеми прочими: желание превыше всего; когда есть желание, уместно все, когда нет желания, то и не стоит делать. «Ты имеешь веру? Имей ее сам в себе, перед Богом. Блажен, кто не осуждает себя в том, что избирает. А сомневающийся, если ест, осуждается, потому что не по вере. А все, что не по вере, - грех». Послание к Римлянам, глава 14.
Все хорошо (даже убийства и насилия), если этого хочет Бог. Все плохо (даже забота), если он этого не желает.
Но в атеистической картине мира Бога нет (обходятся без гипотезы о его существовании), следовательно, отсутствует варианта ответа, что же делает хорошим или плохим. И именно в качестве его замены я говорю о желании.
Всего лишь в одном случае желание каждого определяется Богом, а в другом - движением материи. И в том, и в другом случае следовать им - лучшее, что может делать человек, поскольку сам является одним из движений материи.
Искреннему насильнику, радостно реализующему свое желание, но знакомому с Библией, стоит, правда, помнить, что «горе тому, кого Господь избирает орудием своего гнева». Или то же самое, другими словами в ином месте: «невозможно не прийти соблазнам, но горе тем, через кого они приходят». Поскольку пусть, да, если некто убил другого, то это было, возможно, не только с попущения, но даже и по воле Бога, и в этом смысле убийца - исполнитель Божьей воли. Тот, кто думает, что такой статус снимает вину, в этом, вероятно, заблуждается, поскольку и само такое орудие впоследствии может быть уничтожено: «поднявший меч от меча и погибнет».
Это, думаю, означает, что если такие слова посеяли сомнение, то следовать первоначальному намерению не стоит.
***
В разговоре о желаниях интересно еще коснуться «исполнения мечт людей 70-х». Мол, тогда советские граждане мечтали о джинсах и возможности поехать в Париж, это и получили - мечты сбылись.
Это часто упоминают, когда говорят, что сейчас жизнь - мечта, или когда высказывают недовольство: чего же еще вам надо? Вот и джинсы (были, во всяком случае), вот и Париж (был, во всяком случае).
Но говорящие так, кажется, не вполне домысливают собственные слова.
Да, советские люди в семидесятых, возможно, и хотели джинсов с Парижем (я их понимаю, тоже ценю). Но главным образом они хотели исполнения своих желаний. А это подразумевает, что сегодня (или через десять лет) джинсы, а завтра (или через двадцать лет) - что-нибудь иное.
Поэтому если их желания изменились, или, получив искомое, они поняли, что ошиблись в интерпретации и стремились к иному, то в этом нет ничего удивительного, а наоборот, исключительно естественное: так и должно быть. И если кто-то хочет претендовать на роль исполнителя желаний, то ему так и следует себя вести: исполнять желания. Не одно-два, высказанных когда-то кем-то, а именно те, о которых говорят в конкретный момент времени.
Поэтому когда говорят, что в РФ сбылись желания советских людей 70-х, они правы. Но одновременно и не правы, конечно, поскольку даже у тех, кто жил в 70-х, были и другие желания (не все сбывшиеся), тем более что говорить о людях иных поколений.
В этом смысле демократия - не что-то, обещающее экономическое процветание или защиту прав людей (поскольку гражданам могут быть безразличны эти понятия). Но это что-то, обещающее выполнение человеческих желаний. Поскольку при демократии эти желания, во-первых, определяются самими людьми (не тиран говорит, чего хотеть, а сами граждане), во-вторых, они формулируются (понять, чего хочется, не всегда легко, для этого требуются усилия и помощь других, какие оказываются посредством широких обсуждений и привлечения профессионалов, специализирующихся именно на прояснении), в-третьих, они самими же людьми во взаимодействии со средой и реализуются.
Поэтому когда пробуют доказать преимущества тирании или аристократии, сравнивая с экономикой или правами человека в демократиях, то бьют немного не в ту точку - не в то, что по-настоящему важно при выборе строя.
В действительности им стоило бы сравнивать с тем, насколько удовлетворяются желания людей, насколько свободно они высказываются, и насколько хорошо проясняются (хорошо или плохо соответственно среде и технологии, конечно). Если бы им удалось показать, что при тирании именно желания людей изучаются и со всем старанием реализуются («кто хочет быть из вас первым, тот пусть будет каждому слугой»), тогда бы они, возможно, говорили по существу.
Но в этом случае тогда было бы и не ясно, почему такой человек - тиран (или почему такие люди - аристократы). Поскольку если они лишь исполняли чужие желания (и свои - наравне с другими, но не превосходя их), то почему они властители, а не слуги? Если они исполняют чужие желания, то они становятся демократами, а сами - лишь исполнители, даже если имеют широкий спектр полномочий. Точно так же, как, например, ложась на операцию, мы даем широкие полномочия хирургу, но он от этого не становится нашим властителем, а остается исполнителем: постановка задач и контроль - по-прежнему наша прерогатива и тех, кому мы доверим, а он при всей важности своих полномочий (может убить нас или покалечить) является исполняющим.