"Камни Калякина" (начало)
"Камни Калякина" (начало)
В родной свой городок Шишкин, что стоит на впадении речки Кисельнобережки в Волгу, купец Калякин вернулся из Петербурга, где довелось ему видеть мостовую выложенную особо крепким манером. Непременно такую же захотел он иметь от крыльца крепкого своего кирпичного домины вниз по спуску до самой Волги.
За тем, чтобы найти мостовых мастеровых дело долго не стало.
* * *
Лет через тридцать, в лице десятка солдат-дезертиров, в Шишкин явилась мировая революция. А еще после векового почти перерыва на берегах Волги вновь стало приветствоваться не поощрявшееся до того изучение историй местных купеческих родов, которые из поганых мироедов снова попали в ранг столпов российского благополучия.
Почему вольный шишкинский художник Иван Чуров взялся изучать жизнь купца Калякина, он и сам толком объяснить не мог, но искренне влюбился в своего земляка более чем столетней давности. С детства Чуров если чем увлекался, то всей душой. Начиная с собирания марок и детского художественного кружка, всегда мыслил он дело главным, а себя как дополнение к нему.
Занятия рисованием постепенно вылились в то, что Чуров устроился на единственную в городке художничью должность - оформителя в доме культуры. Последние лет десять зарплаты там правда не платили, да Чуров на работе почти потому и не появлялся. Жил тем, что рисовал церковки и продавал их летом на пристани туристам с теплоходов (как раз когда перестали платить зарплаты на Волге появился в избытке денежный интурист). Торговля правда шла плохо, Шишкин посещался теплоходами на обратном пути волжского круиза и турист приезжал в большинстве с уже удовлетворенной потребностью в матрешках и русских пейзажах. Вырученного на год кое как хватало. Все же свободное время Чуров посвящал изучению жизни Калякина.
Калякинская биография была не то чтобы скучной, но бессобытийной. Вся она состояла из повторяющегося от года к году цикла.
Осенний торг с уездными крестьянами свозившими Калякину лен-сырец. Крохоборские споры из-за каждой сотой доли копейки за пуд, когда обе стороны понуро бубнили одно и тоже: крестьяне про неурожай, Калякин про дороговизну дальних перевозок.
Зимой Калякин как и другие купцы его круга вел домостроевско-домоседский образ жизни. Чем меньше времени оставалось до ледохода, тем постнее и благочиннее становился купеческий быт. Наконец, когда верные приметы подсказывали, что дня через два-три лед на Волге вскроется, все шишкинские купцы объявляли женам, что «по срочному торговому делу» им необходимо ехать на тот берег.
Переправившись через великую русскую реку представители всех трех гильдий дожидались ледохода и с его началом пускались в немыслимую гульбу. Пили и блядовали, резались в бильярд и карты на год вперед. Калякин просаживал по десяти тысяч рублей и более, а в удачный на торговлю год и совсем астрономические суммы (не тех рублей, что тридцать за доллар, а тех, что два за теленка).
Через пару недель, когда лед окончательно сходил, шишкинские купцы нанимали лодки и возвращались домой. С потрепанной бородой и зеленым состоянием лица Калякин и его сотоварищи по сословию представали пред своими супругами и отчитывались об успехах коммерции: «Ну не сторговался, а там и лед задержал. Выпил малость, что ж был грех». Удивительно, но большинство купеческих жен в основном доверяло рассказам о торговых целях заволжских отсутствий своих мужей. То, что вести коммерцию на противоположном берегу было собственно и не с кем, так как в то же время правобережные купцы поголовно оказывались в шишкинских борделях, хотя и замечалось местными матронами, но от природной лени к мыслительным упражнениям большинство не делало из того никаких выводов.
Вскоре по возвращении, пока не спала большая вода, Калякин с караваном собственных барж отправлялся в Петербург, продавать лен на канатные и парусиновые фабрики. Баржи односезонки тут же разбирались и продавались на дрова. Не забывал купец и о культурной программе, которая состояла из многочисленных визитов в шишкинское землячество благотворительной кассе котрого отходили круглые суммы калякинских пожертвований. Посещал Калякин каждый раз и Троицкий собор Александро-Невской лавры, где у каждой иконы ставил по самой дорогой свече.
К осени Калякин возвращался в Шишкин. Вот, собственно, и весь его ритм жизни.
Именно эта незамысловатость привлекла Чурова, или что еще, кто знает. Говорят, даже исследователи берущиеся за биографии Гитлера или Чекатилло с целью раскрыть всю гнусность их личностей, постепенно и незаметно для себя увлекаются своими героями и даже начинают им симпатизировать. Калякин же и вовсе не был злодеем, наоборот, если вдуматься - личность скорее симпатичная. Так что тому, что Чуров влюбился в жизнь Калякина удивляться не приходится.
В альманахе трудов районных краеведов Чуров напечатал пару статей о Калякине. Заволжские гулянки художник в тексте целомудренно опустил, зато во всех подробностях расписал не шибко любопытную церемонию присвоения Калякину звания почетного шишкинского гражданина. В такой редакции жизнь купца стала выглядеть уж совсем убого. Но не статьи стали главным порождением чуровского увлечения. Художник отрастил такую же как на портрете купца бороду, собрал разрозненную коллекцию губернский и уездных газет («точно такие держал в руках Калякин!»), восстановил на карте города маршруты наиболее частых перемещений Калякина по Шишкину (самая жирная линия от дома до собора на холме). Наконец Чурову почти удалось выложить из орлёных пятикопеечных монет «хронологию жизни Калякина». Подобрав по пятаку с датой каждого года жизни Калякина Чуров выложил их в обитые бархатом ячейки специально на то выточенного ящика. Не хватало пока двух монет - 1861 и 1881 годов, ради них художник пару раз ездил в областной центр на толкучку где собирались нумизматы, но именно необходимых монет там не оказывалось.
В родной свой городок Шишкин, что стоит на впадении речки Кисельнобережки в Волгу, купец Калякин вернулся из Петербурга, где довелось ему видеть мостовую выложенную особо крепким манером. Непременно такую же захотел он иметь от крыльца крепкого своего кирпичного домины вниз по спуску до самой Волги.
За тем, чтобы найти мостовых мастеровых дело долго не стало.
* * *
Лет через тридцать, в лице десятка солдат-дезертиров, в Шишкин явилась мировая революция. А еще после векового почти перерыва на берегах Волги вновь стало приветствоваться не поощрявшееся до того изучение историй местных купеческих родов, которые из поганых мироедов снова попали в ранг столпов российского благополучия.
Почему вольный шишкинский художник Иван Чуров взялся изучать жизнь купца Калякина, он и сам толком объяснить не мог, но искренне влюбился в своего земляка более чем столетней давности. С детства Чуров если чем увлекался, то всей душой. Начиная с собирания марок и детского художественного кружка, всегда мыслил он дело главным, а себя как дополнение к нему.
Занятия рисованием постепенно вылились в то, что Чуров устроился на единственную в городке художничью должность - оформителя в доме культуры. Последние лет десять зарплаты там правда не платили, да Чуров на работе почти потому и не появлялся. Жил тем, что рисовал церковки и продавал их летом на пристани туристам с теплоходов (как раз когда перестали платить зарплаты на Волге появился в избытке денежный интурист). Торговля правда шла плохо, Шишкин посещался теплоходами на обратном пути волжского круиза и турист приезжал в большинстве с уже удовлетворенной потребностью в матрешках и русских пейзажах. Вырученного на год кое как хватало. Все же свободное время Чуров посвящал изучению жизни Калякина.
Калякинская биография была не то чтобы скучной, но бессобытийной. Вся она состояла из повторяющегося от года к году цикла.
Осенний торг с уездными крестьянами свозившими Калякину лен-сырец. Крохоборские споры из-за каждой сотой доли копейки за пуд, когда обе стороны понуро бубнили одно и тоже: крестьяне про неурожай, Калякин про дороговизну дальних перевозок.
Зимой Калякин как и другие купцы его круга вел домостроевско-домоседский образ жизни. Чем меньше времени оставалось до ледохода, тем постнее и благочиннее становился купеческий быт. Наконец, когда верные приметы подсказывали, что дня через два-три лед на Волге вскроется, все шишкинские купцы объявляли женам, что «по срочному торговому делу» им необходимо ехать на тот берег.
Переправившись через великую русскую реку представители всех трех гильдий дожидались ледохода и с его началом пускались в немыслимую гульбу. Пили и блядовали, резались в бильярд и карты на год вперед. Калякин просаживал по десяти тысяч рублей и более, а в удачный на торговлю год и совсем астрономические суммы (не тех рублей, что тридцать за доллар, а тех, что два за теленка).
Через пару недель, когда лед окончательно сходил, шишкинские купцы нанимали лодки и возвращались домой. С потрепанной бородой и зеленым состоянием лица Калякин и его сотоварищи по сословию представали пред своими супругами и отчитывались об успехах коммерции: «Ну не сторговался, а там и лед задержал. Выпил малость, что ж был грех». Удивительно, но большинство купеческих жен в основном доверяло рассказам о торговых целях заволжских отсутствий своих мужей. То, что вести коммерцию на противоположном берегу было собственно и не с кем, так как в то же время правобережные купцы поголовно оказывались в шишкинских борделях, хотя и замечалось местными матронами, но от природной лени к мыслительным упражнениям большинство не делало из того никаких выводов.
Вскоре по возвращении, пока не спала большая вода, Калякин с караваном собственных барж отправлялся в Петербург, продавать лен на канатные и парусиновые фабрики. Баржи односезонки тут же разбирались и продавались на дрова. Не забывал купец и о культурной программе, которая состояла из многочисленных визитов в шишкинское землячество благотворительной кассе котрого отходили круглые суммы калякинских пожертвований. Посещал Калякин каждый раз и Троицкий собор Александро-Невской лавры, где у каждой иконы ставил по самой дорогой свече.
К осени Калякин возвращался в Шишкин. Вот, собственно, и весь его ритм жизни.
Именно эта незамысловатость привлекла Чурова, или что еще, кто знает. Говорят, даже исследователи берущиеся за биографии Гитлера или Чекатилло с целью раскрыть всю гнусность их личностей, постепенно и незаметно для себя увлекаются своими героями и даже начинают им симпатизировать. Калякин же и вовсе не был злодеем, наоборот, если вдуматься - личность скорее симпатичная. Так что тому, что Чуров влюбился в жизнь Калякина удивляться не приходится.
В альманахе трудов районных краеведов Чуров напечатал пару статей о Калякине. Заволжские гулянки художник в тексте целомудренно опустил, зато во всех подробностях расписал не шибко любопытную церемонию присвоения Калякину звания почетного шишкинского гражданина. В такой редакции жизнь купца стала выглядеть уж совсем убого. Но не статьи стали главным порождением чуровского увлечения. Художник отрастил такую же как на портрете купца бороду, собрал разрозненную коллекцию губернский и уездных газет («точно такие держал в руках Калякин!»), восстановил на карте города маршруты наиболее частых перемещений Калякина по Шишкину (самая жирная линия от дома до собора на холме). Наконец Чурову почти удалось выложить из орлёных пятикопеечных монет «хронологию жизни Калякина». Подобрав по пятаку с датой каждого года жизни Калякина Чуров выложил их в обитые бархатом ячейки специально на то выточенного ящика. Не хватало пока двух монет - 1861 и 1881 годов, ради них художник пару раз ездил в областной центр на толкучку где собирались нумизматы, но именно необходимых монет там не оказывалось.