Речь Василия Митты на собрании чувашских писателей (2 апреля 1937 года)
Товарищи, мое выступление будет носить строго критический характер, ибо я уверен, что только критика и самокритика - в самом лучшем их понимании - дают возможность оздоровить организацию наших писателей, что только в критике своих недостатков мы можем по настоящему узнать друг друга, определить свое место в действии, крепко-накрепко спаяться в общем деле и только критика и самокритика обеспечат нам полное развитие нашего движения, где каждый будет чувствовать рядом с собой бойца-товарища с открытой душой и преданным сердцем.
Я думаю, что на этом собрании больше всего будут говорить о наших недостатках в воспитании писательской молодежи, писательских кадров - под углом зрения дальнейшего развития их творческого роста, так как этот вопрос безусловно является основным. Не стану говорить о том, как нужно воспитывать писателей политически и творчески, - это слово оставляю за другими, - скажу только о том, как не нужно воспитывать писательскую молодежь. С этой целью начну прямо с воспитателей и в качестве воспитывающейся стороны большей частью буду иметь в виду себя. Так будет конкретнее.
В 1927 году я написал стихотворение «Сӗрӗмре», которое дало повод многим товарищам обвинить меня в национализме. Это стихотворение было, конечно, сугубо вредное, - вредное потому, что в нем неправильно поставлен вопрос о судьбе чувашского народа, как нации, вне связи с конкретными условиями нашей советской эпохи. Вопрос был поставлен, но не разрешен. Мне, 18-летнему юноше, человеку без всякого образования, не под силу было разрешить этот сложный национальный вопрос. Повторяю, вопрос был поднят, поднят не зря, но ввиду политической моей беспомощности не разрешен. Я давно осудил это произведение, безусловно осуждаю и сейчас.
Кто-либо пришел ко мне тогда на помощь? Кто-либо разъяснил мне тогда сущность ленинско-сталинской национальной политики? Никто. Правда, Иван Кузнецов выступил по поводу моего «Сӗрӗмре» со специальной статьей, но лишь для того, чтобы объявить, что с сегодняшнего дня к лику националистов причисляется еще один «неверный», именуемый Митта, у которого «крылья подорваны революцией» (последние три слова - Кузнецова). Это был, конечно, пришибеевский окрик против человека, пришедшего к нему за помощью. Человеку нужен был нашатырный спирт («Сёрёмре» по-русски - «В угаре»), а он ударил меня оглоблей по голове, тем самым вызвав еще более усиленное головокружение.
Перед кем я должен был склонить голову - перед Кузнецовым, который еще и еще мог повторять на ней свой страшный опыт, или перед теми, кто под видом отеческой ласки протягивал мне руку? Безусловно, я не имея понятия о национализме, не имея инстинкт самосохранения, больше был склонен к этой - как уже после выяснилось - вражеской националистической руке, нежели к дружеской дубине Кузнецова. Как я мог не уважать хотя бы того же Моисея Федорова, который свои статьи начинал цитатами из моего «Сёрёмре», или не быть признательным Милли, который, как мне рассказывали, приходил в благочестивое умиление от моих глупых и вредных стихотворений. Вот перед кем склонялся я тогда, - это было время моих националистических заблуждений и ошибок, это было время ошибок и моих действительных товарищей, которые не умели работать с писательской молодежью.
Только долголетняя практическая работа в деревне вызволила меня из плена этих ошибок и заблуждений.
Осенью 1928 года я, следуя своему глубокому внутреннему убеждению, выраженному в одном из моих тогдашних стихотворений такими словами:
Яла, поэт, яла! Унта эс ӗсӗклемӗн,
Унта ҫех тупӑн эс ӗҫпе тивлет... -
оставил работу в редакции «Канаш» и отправился в деревню учительствовать. Я попал в самую захудалую - по тому времени - деревню, где почти не было грамотных людей, организовал там комсомольскую ячейку, культурно-просветительные кружки, писал заметки против кулачества, в общем, окунулся, как мне думалось тогда, «в самую прозу» наших сельских будней того времени. Большая работа, которую я вел тогда в деревне, сейчас встает передо мною как прекрасное воспоминание о лучшей поре моей молодости, но почему-то мне все это казалось сущей прозой и я, по своей поэтической болтливости, написал такое стихотворение:
Ку пурнӑҫра пурте-мӗн проза,
Поэзисем кирлех те мар.
Ҫта ҫӗрулми, унта чӑн роза
Яраймӗ нихӑҫан тымар.
Поэзисӗр кӗпер хываҫҫӗ,
Унсӑрӑнах кӳлеҫ ҫиле.
Халь ыр ҫынсем сӑвӑ ҫырмаҫҫӗ,
Эс те ан ҫырнӑ пул, Ваҫлей!
И дальше в таком же духе.
В этом же году я встретил товарища Золотова Аркадия и прочитал ему это стихотворение. (Он приехал было тогда в наш район на проведение партийной конференции.)
Что мне ответил тогда товарищ Золотов? Абсолютно ничего. Он, вместо того, чтобы пробрать меня по-дружески за это вредное стихотворение, кажется, даже похвалил меня за «классическое созвучие слов - проза и роза», не обратив внимание на явную «неклассичность» этого стихотворения в смысле несозвучности его с нашим временем. В этом моем стихотворении, как я его сейчас понимаю, ложно констатировалась мысль о жизненном застое, об отсутствии всякой борьбы за поэтическое настоящее и будущее, это стихотворение объявляло нашу жизнь бессмысленной, пустопорожней штучкой.
Почему Золотов мне ничего не ответил? Может быть, он сам тоже был такого же мнения и с таким же настроением, может быть, он даже нашел счастье открыть во мне поэта - выразителя своих мыслей? Судите сами.
После этого у меня создалось самое недоверчивое отношение к тов. Золотову, он не ответил на мой вопрос, он не дал мне совета: как жить и что делать для того, чтобы быть полезным человеком в обществе. Не ради клеветы на тов. Золотова, а ради того, чтобы показать, насколько равнодушны некоторые наши руководители к вопросам нашей жизни - я вытащил этот старый, но ничуть не постаревший факт. Тысячи примеров, тысячи фактов из моей жизни, также из жизни других товарищей, говорят за то, что этот человек - Золотов - никогда не был вдохновителем, энтузиастом, двигателем доверенного ему дела, никогда не был внутренне близок к животрепещущим вопросам нашей культуры, никогда не был связан духовно с носителями этой культуры, не болел, не переживал и не радовался вместе с ними, а просто-напросто относился к своим обязанностям бездушно, как человек, потерявший всякий вкус к жизни, как духовный кастрат.
В противоположность к Золотову, я назову вам другого работника - тов. Краснова, с которым я в первый раз встретился в 1929 году, и эта встреча явилась началом нашей долголетней дружбы. Этот человек с первого же раза почувствовал во мне все мои недостатки, сложившиеся за мои «беспризорные» поэтические годы и сказал: «Тебе нужна такая работа, где будет много борьбы. Я найду тебе такую работу и дам эту борьбу». И, действительно, он, секретарь Вурнарского райкома ВКП(б), пригласил меня к себе - в свой район, рекомендовал учительствовать в одной из ШКМ. Начались знаменитые хлебозаготовки 1929 г., началось, к моему счастью, колхозное строительство в деревне, в общем, я сразу очутился в самом горниле борьбы и сразу ожил, почувствовал, определил свое место в жизни. Он, Краснов, посылал меня, комсомольца, на самые трудные участки борьбы, где и опытным коммунистам приходилось туго. Я и по сей день горжусь - и это самая высокая гордость в моей жизни - я предотвратил вместе с тов. Красновым восстание кулаков, подготовленное во главе с ремесленником Залогиным (Чӗрӗккут) в Ходаровском подрайоне (об этом знают соответствующие организации).
В эти бурные дни я находил время учить ребят, агитировать за колхоз, разучивать песни-агитки с ребятами и писать стихи. Не раз в первом, во втором часу ночи я звонил к В.И. Краснову, будил его и читал свои стихи за тридцать верст по телефону. Моя лучшая вдохновенная поэма (по крайней мере, я сам ее такой считаю) «Хулӑм сас» написана под непосредственным руководством (не считайте эту фразу подхалимской) тов. Краснова, каждая строка в ней и моя, и его. Мой лучший вдохновенный очерк «Лав хыҫҫӑн лав» написан у него на глазах, в его кабинете, подправлен, запечатан и отправлен его рукой в редакцию. Так нужно и только так нужно работать со старшими товарищами, - так нужно работать не по-подхалимски.
Но суждено было, что мы очень скоро с ним расстались, он уехал учиться, я поехал на районную газетную работу, больше писал статьи, нежели стихи, но все же за два года успел подготовить сборник стихов, приехал в Чебоксары... и здесь я опять должен перейти к личности тов. Золотова и других, ему подобных.
Я нашел, что в организации Союза сидит сын кулака и кулацкий писатель Рзай, при попустительстве Золотова и ему подобных делает свое кулацкое дело, звонит в колокол, зовет своих (но только не «живых зову», как у Герцена), пишет кулацкие рассказы, одним росчерком пера разделывается с произведениями молодых писателей и поэтов, дает им презренные клички - «дурак», «кретин», «иптеш» и др., при этом, по своей исключительной разнузданности и наглости, фиксирует все эти клички под многими восклицательными и другими знаками на рукописях молодых, - видя все это, я и ряд других товарищей запротестовали.
Тов. Ялавин тогда же взялся сделать доклад о творчестве Рзая, - с исключительной целью, чтобы насторожить наших руководящих товарищей против кулацких проделок этого писателя. Но не тут то было. Золотов, Кузнецов, Петтоки (я говорю сейчас о том Петтоки, который, будучи тогда с партбилетом в кармане, частенько валялся не в особенно пристойных местах, кричал всему свету, что ограбили его мужиков, - я не для того, дескать, организовал их в колхоз, чтобы они остались нищими - видите ли, он в 1929 г. случайно оказался организатором колхоза, - а потом, после того, как отрешили его от должности председателя правления чувашских писателей, воспылав желанием исправить положение «своих мужиков», отправился в колхоз, стал директорствовать в молочной ферме, через несколько месяцев погубил там чуть ли не целое стадо коров, попал под суд, потерял партбилет, вернулся обратно в Чебоксары и стал отбывать судебное наказание... где думаете?., в Союзе писателей, чуть ли не заместителем Золотова. Как видите, круг похождений «блудного сына» завершился, он опять вернулся в отчий дом, на этом закрываем скобку - этот самый Петтоки, Золотов и Кузнецов (простите, я вынужден упомянуть ваши имена рядом с ним по ряду обстоятельств) горой заступились за Рзая. И было за что и за кого заступаться. Как раз перед этим, как будто бы зная предстоящий доклад тов. Ялавина, Рзай опубликовал рассказ «Кӳршӗсем», где он самым бездарным образом, как писатель, ратовал за колхоз. А этим карты в руки! Немедленно рассказ был объявлен классическим, а писатель - перестроившимся (смотрите номера «Сунтала» того времени), и официальное отношение к Рзаю уже было принято и оглашено. Никто из них и не догадывался, что это произведение Рзаем написано исключительно потому, чтобы усыпить бдительность партийных товарищей.
Дискуссия по докладу т. Ялавина разгорелась, и тогда я в первый раз в своей жизни удостоился быть свидетелем того, как позорно обманывали себя Золотов и ему подобные коммунисты, защищая кулацкого толмача Рзая. Золотов до небес возвышал «Кӳршӗсем» и унижал самым непристойным образом Ялавина, ученый Кузнецов всех противников Рзая глушил цитатами из Маркса и Энгельса, и все это происходило под громкие аплодисменты специально подготовленной авантюристом Орловым некоторой части студентов пединститута, а будущий академик Дмитрий Данилов сидел в Москве и по письмам Рзая писал в русские журналы статьи, выдумывая ради «обогащения» истории чувашской литературы (он этим и сейчас занят) какие-то группировки и группировщиков.
В результате Рзай был поднят, Ялавин свергнут. На второй день дискуссии (дискуссия шла два дня) к началу собрания все уже имели решение Союза писателей, засвидетельствованное законной рукой нашего пастыря Золотова и ему подобных, где по всем радиусам шельмовались такие «склочники», как Ялавин и др. Конечно, после такого решения - после первого же тура дискуссии - не могло быть и речи о самокритике, она была в начале же задушена самым бессовестным образом. Рзай расцветал, Ялавин был повержен на обе лопатки, охал, но не сдавался.
Время, говорят, лучше всего определяет - на чьей стороне правда. А для этого немного времени потребовалось. Не прошло может быть месяца два после этого, Рзай выступает с новым сборником рассказов, которым он, воспользовавшись доверием больших людей, действительно ошарашил всех, даже может быть до некоторой степени Золотова, Кузнецова, Данилова и др., которые его считали исправившимся, на которого возлагали все надежды, как мне казалось тогда, нашей чувашской литературы. Сборник оказался кулацким, недаром тов. Ялавин остроумно и правдиво назвал в своей статье автора этого сборника «звонарем кулацким».
Дело сразу повернулось иначе. Достопочтимый Рзай был формально отрешен от должности «вождя» молодежи чувашской литературы, был установлен другой официальный взгляд на него, но все же, при помощи Золотова, все еще верующего в него как в единого бога - киреметя чувашской литературы, преспокойно проживал тысячи рублей писательских и наркомземовских денег, а главное, ничего не делая. Дмитрий Данилов, другой патрон обиженного кулацкого писателя, пользуясь личным авторитетом, протащил его в члены Союза писателей, защищал, защищает до последнего времени, и когда недавно наши писатели со всей резкостью поставили вопрос об исключении Рзая из Союза, он, Дмитрий Данилов, несмотря на протесты писателей, настоял на том, чтобы исключили Рзая «только условно на год». При решении этого вопроса он не дал голосовать кандидатам и не членам Союза писателей, а воспользовался робкими голосами «запуганных в национализме» писателей. Цитирую из Ленина.
«Товарищ Курский.
...Максимум энергии и строгости. В наших гострестах бездна безобразий. И худшие безобразники, бездельники, шалопаи, это - «добросовестные коммунисты», кои дают себя добросовестно водить за нос. Наркомпост и ревтриб отвечают в первую голову за свирепую расправу с этими шалопаями и с белогвардейцами, кои ими играют». (Ленин.)
Не к нам ли относятся, тов. Золотов и ему подобные тов., эти слова тов. Ленина. Не в бровь, а прямо в глаз!
А если иметь еще в виду то, что тов. Золотов пригрел у себя на груди такого полуавантюриста, полуплута, который все надежды подает на то, что будет целиком с этими качествами, - как Фастовского, то остается сказать одно: тов. Золотов до сего времени не отделался еще от своей близорукости, от беспечного отношения к самому себе и к нашему общему делу.
Но, представьте себе, есть другая особенность у тов. Золотова и счастлив он, что имеет эту особенность, - это его всепобеждающая улыбка. Приходишь к нему, скажем, в раздраженном состоянии, для того, чтобы принять с ним достойный бой, бросаешь перчатку, готовишься к решительному бою, а он спокойнейшим образом поднимает твою перчатку и с этой своей вечной улыбкой подает тебе ее обратно. Вызов отвергнут, руки бойца опустились. Ни Союз писателей, и ни Управление искусств не нуждаются в этой отвратительной улыбке. Эта улыбка недостойна украшать даже евнуха, даже человека с медными пуговицами, торчащего у дверей кабаре.
Я выражаю полное недоверие к этой улыбке и к человеку, носящему ее, ибо он приучил себя к этой улыбке, это - условный рефлекс равнодушного ко всему робота.
Несколько слов о тов. Кузнецове - особо. От тов. Кузнецова мы очень многого ждали. Мы почти с детства знали его, как одного из довольно принципиальных чувашских критиков, хотя и не в меру грубых, впоследствии как неплохого студента ИКП, и когда нам стало известно, что он будет работать в Чувашии в качестве одного из руководителей культурного фронта, я искренне радовался этому факту. И, действительно, в первые годы своей работы в Чувашии тов. Кузнецов сразу дал о себе знать, как о хорошем работнике. По его инициативе была пересмотрена и переделана наша орфография, тем мы сделали огромный культурный шаг вперед, говорят по его же инициативе был возрожден и преподан в новом духе наш прекрасный национальный праздник Акатуй и ряд других не менее важных мероприятий было проведено по его инициативе. Как видите, я следил за работой тов. Кузнецова и, как видите, начало у него похвальное. А продолжение? Тут уж похвастаться, пожалуй, нечем. Надо прямо сказать, наши ожидания полностью не оправдались. Падение кривой в деятельности Кузнецова, мне кажется, началось с его культурной экспедиции, организованной им в конце 1933 г., продолжилось это падение в его «Истории чувашской парторганизации» и кончилось, на мой взгляд, на конференции по языку. Дальше уже, как я наблюдал, Кузнецов и не поднимался и не падал.
Разрешите остановиться на этих трех основных моментах падения кривой в деятельности тов. Кузнецова.
Первый момент - культурная экспедиция. Она была организована, как вам известно, по трем маршрутам и охватила по одному селению в каждом районе Чувашии. Работа была очень интересная, участвовали в ней профессора, врачи, поэты, писатели, музыканты и ряд культурных работников, собрано было огромное количество фактического материала, характеризующего лицо чувашской деревни. За полтора-два месяца истрачено было несколько сот тысяч рублей. А результаты? Как подытожен этот материал? Где научные труды, справочники, альбомы, различные сборники о чувашской деревне, которые в том же году, по словам Кузнецова, должны были увидеть свет. Их нет. Конечно, тов. Кузнецов мне может указать, что ты, дескать, Митта, выпустил один сборник современных чувашских частушек, да я, дескать, написал научную статью о чувашских банях и колхозных парикмахерах на основе материалов этой экспедиции. Но это смехотворно ничтожно по сравнению с тем результатом, который мы ожидали на основе богатейших материалов экспедиции.
С этих пор, как Кузнецов провалил это великое, я бы сказал, мероприятие в нашей чувашской действительности, в мою душу в первый раз вкралось сомнение к нему. Это чувство мое стало подкрепляться целым рядом последующих фактов.
Факт второй: тов. Кузнецов вот уже несколько лет сиднем сидит над писанием «Истории чуваш». Видимо, в часы отдыха от этой долголетней тяжелой работы он забавлялся и другой работой, а именно - составлением «Истории чувашской парторганизации». Именно такое впечатление производит эта его работа. Мы ждали от него поэму о мужестве и геройстве наших чувашских большевиков, поэму, которая вдохновляла бы нас в дальнейшей борьбе, - этой поэмы мы не получили. Я не собираюсь полностью охаять эту работу тов. Кузнецова, но и нарочитое, плохо обоснованное деление этой истории на два периода - до и после 1926 г. - раз, безудержное восхваление одних и неумное сведение счетов по отношению к другим - два, уделение нескольких развернутых подвалов в газете «Канаш» («История чувашской парторганизации» печаталась в этой газете в течение почти целого года) незначительным поступком таких товарищей, как Зефиров, - три, и бедный, крохоборческий, вялый, неуверенный, нежизненный язык в изложении этой истории - четыре, - делают эту работу далеко не научной и не совсем умной.
Я бы охарактеризовал эту работу тов. Кузнецова следующими словами его «великого предшественника» - придворного историографа Николая Михайловича Карамзина. Он сказал, что: «Многие авторы, несмотря на свою ученость и знание, возмущают дух мой и тогда, когда говорят истину: ибо сия истина мертва в устах их, ибо сия истина изливается не из добродетельного сердца; ибо дыхание любви не согревает ее». С этого времени в моем доверии к Кузнецову образовалась большая трещина.
Третий момент, характеризующий падение кривой в деятельности тов. Кузнецова, - языковая конференция 1935 г. На этой конференции тов. Кузнецов выступил с начальным докладом - не помню на какую тему, кажется, на тему «Наша политика в языковом строительстве», по крайней мере можно было так его назвать по-кузнецовски. Но это не была политика коммунистической партии. Когда наша партия говорит устами своего вождя тов. Сталина, что:
«Период диктатуры пролетариата и строительство социализма СССР есть период расцвета национальных культур, социалистических по содержанию и национальных по форме», что: «Эта культура имеет своей целью воспитывать массы в духе интернационализма и укрепить диктатуру пролетариата», что «Пролетарская культура не отменяет национальной культуры, а дает ей содержание и наоборот, национальная культура не отменяет пролетарской культуры, а дает ей форму», что «Такие нации, как туркмены, киргизы, узбеки, таджики (не говоря уже о грузинах, армянах, азербайджанцах и т. д.), несмотря на свою отсталость, не только не обрусели в связи со строительством социализма в СССР, а наоборот, возродились и развились в самостоятельные нации», - в то же самое время тов. Кузнецов говорил об обрусении чуваш, об их ассимиляции, правда не о полной на сегодняшний день, но шествующий такими огромными шагами, что ежели не завтра, так послезавтра не должно остаться ни одного чуваша (Так поняли многие, и так нужно было понять выступление тов. Кузнецова на этой конференции). Я уверен, что после этого знаменательного доклада многие наши националисты типа Тинехпи (М.П.Петрова) на другой же день переменили курс и сделались великорусскими шовинистами. После такого пророческого предсказания в этом нет никакого сомнения. И видите ли, тов. Кузнецов «этот неумолимый процесс, обусловленный всем ходом нашей истории», обосновывал тем, что в селе Байдерякове после революции процент говорящих по-русски резко увеличился (это, как он говорил, из материалов его злополучной экспедиции). Я в противовес докладу тов. Кузнецова на этой же конференции, под возмущенные реплики подхалимов вроде Пинер и, вызывая недоумение у чувашских националистов, в каждую минуту готовых быть и там, и сям, и в том, и в другом лагере, безрезультатно старался доказывать, что в селе Байдерякове так же, как и во всей Чувашии, идет небывалый подъем национальной культуры в социалистическом духе, что в этом самом Байдерякове, кроме национальной школы, имеется национальный хор, национальный драмкружок, свои колхозные поэты, ораторы, что эти люди пока и не думают обрусеть или отатариться, хотя многие из них владеют и русским и татарским языком. Я жил в этой деревне целый месяц и имел такое основание говорить. Я говорил конференции, - дело здесь в том, что в строительстве своей национальной культуры нам без участия старшей сестры - многовековой русской культуры не обойтись, что это понимаем не только мы, но и весь народ. Этим объясняется тяга лучших представителей нашего народа к русской культуре, она, русская культура, как неисчерпаемый и всеразвивающийся запас, питает нас в строительстве нашей национальной культуры, она, только она может нам помочь, с достоинством стать со временем в ряды культурных народов мира. Я этому верю, чуваши, как народ, не обиженный природой. С чего бы разглагольствовать тов. Кузнецову об ассимиляции, когда все народы нашей страны со всем пылом и жаром взялись за строительство своих культур, национальных по форме и социалистических по содержанию?
Кто не знает, что процесс ассимиляции - процесс вполне естественный, он будет идти своим, указанным историей путем, что «В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым», как говорит тов. Сталин, или, как говорит Марр, - «Трудовая жизнь создала их (т. е. языки) - и она же ведет к единству вообще всей речи, предпосылая ей единство хозяйства и общественного строя», - об этом мы знаем ясно, но пока еще это для далекой перспективы национальных культур и национальных языков.
Ну, скажем, есть у нас действительно люди, которые за немедленное слияние с русским народом. Ну, скажем, по-своему правы эти люди, они говорят и действуют, скажем, из действительного убеждения. Разве, разрешите спросить, от этой несвоевременной операции что-либо прибудет в общей социалистической культуре? Ничегошеньки.
Народ, не завершивший до конца своего развития и несвоевременно, механически пришедший к этому великому акту - слияния с другими народами - без предварительного использования всех своих прогрессивных духовных возможностей, сделает огромную историческую ошибку, он не оправдает великий смысл своего рождения и многовекового существования, он окажется дезертиром истории. Наши советские народы до соответствующего времени, конечно, этого не сделают.
Русской культуре и русскому языку, как центральной культуре и центральному языку нашей современности, мы будем учиться вместе со всеми народами нашего Союза, развивая свою социалистическую культуру, свой язык. Обогащая себя русской культурой, обогатим и русскую культуру и русский язык нашими многонациональными особенностями. Так, мне кажется, нужно понимать содружество народов в строительстве общего языка и общей культуры, на основе единства хозяйства и общественного строя, к нашей великой радости, существующего у нас в Советском Союзе. Так, мне кажется, следует понимать учение гениальных вождей пролетариата Ленина-Сталина по этому вопросу.
Я знаю, что меня и по сей день некоторые товарищи обвиняют в национализме только потому, что я много говорю по этому вопросу. Вопрос этот в наших чувашских условиях как следует (во всех деталях) не разрешен, о нем говорят с опаской, не членораздельно, как бы не обвинили, дескать, в местном национализме и т. д. Поэтому я в моем сегодняшнем выступлении поставил этот вопрос во весь упор.
«В чем состоит существо уклонов в местном национализме? - спрашивает тов. Сталин. И отвечает:
«Существо уклона к местному национализму состоит в стремлении обособиться и замкнуться в рамках своей национальной скорлупы, в стремлении затушевать классовые противоречия внутри своей нации, в стремлении защищаться от великорусского шовинизма путем отхода от общего потока социалистического строительства, в стремлении не видеть того, что сближает и соединяет трудящиеся массы национальностей СССР и видит лишь то, что может их отделить друг от друга».
Никто из здравомыслящих моих товарищей не имеет основания обвинять меня в этих грехах. Я не Юман, который, указывая на электрический свет, кричал: «Уберите эту цивилизацию, она разрушает великую Булгарию, дайте мне хӑй чикки (лучину)!». Я не тот националист (фамилию его не помню), который, говорят, проповедовал в первые годы революции возрождение «языческой культуры» (т. е. бескультурья), добивался открытия языческих молелен, который до сего времени, несмотря на то, что учительствует в советской школе, ходит, говорят, в домотканом «улача» и нарочно обувается в лапти. Я, воспитавшийся исключительно в советских условиях, за этими людьми, завершившими свой путь, окарикатурившимися манекенами, не пойду! Я счастливый представитель советского народа, и мой путь ясен.
Рабочий класс Советского Союза под руководством своей партии покончил со всяким угнетением одной нации другой, уничтожил всякую ненависть одной нации к другой, тем самым создал великую нерушимую дружбу народов на основе взаимопонимания общих целей и задач в едином деле переустройства всей жизни на социалистический лад. Советская власть и наша партия, представляя автономию народам, как бы сказали: создавайте социалистическую базу и на этой основе свободно развивайте вашу культуру, пусть в общей плеяде до конца дружественных народов каждый засверкает своим талантом, образуя совместно с другими небывалой красоты содружество талантов, пусть каждый принесет свою лепту в будущее общество - в коммунизм.
Гарантия на то, товарищи, дана Октябрьской революцией, эта гарантия подтверждена новой Сталинской Конституцией. Вопрос, кажется, ясен и не нуждается ни в русификаторских, ни в националистических толкованиях. Но не так его поставил тов. Кузнецов. Он своим грубо ошибочным докладом дезориентировал всю конференцию, которая по сути дела ничего не сделала и не оставила никаких следов в нашей жизни. Люди съехались, посидели, поболтали, как над мертвой латынью, - по выражению одного из присутствующих, - и, ничего не получив, разъехались. Кстати сказать, эта конференция была созвана по инициативе Научно-исследовательского института социальной культуры, которым в то время руководил троцкист Кутяшов (он же был председателем конференции). Как видите, дело постепенно выясняется. Это они, троцкисты и им подобные, под маской сверхинтернационализма, проповедывают великодержавный шовинизм, покушаясь насвященную дружбу народов. Но этому не быть так же, как нашей истории не идти вспять.
Перехожу к Чернову, Наркому просвещения Чувашии.
Под его «мудрейшим», но явно троцкистским руководством, чувашский народ в средних и высших школах был объявлен почти «вне закона». Я знаю факт, и знает об этом тов. Золотов, в Батыревском техникуме студентам запрещалось говорить на их родном языке, преподавание всех предметов было переведено на русский язык, и когда тов. Самойлов, зав. учебной частью этого техникума, заявил протест против этого самодурства, говоря, что для глубокого усвоения преподаваемых наук студентами - недостаточен только русский язык, здесь русскому языку должен придти на помощь родной язык студентов, - Чернов за это назвал его махровым националистом. И неудивительно, что против этого мероприятия, ежели так можно его называть, возникла нездоровая реакция со стороны некоторой части студентов, которые наотрез отказались говорить по-русски (по сообщению директора техникума тов. Ириткова).
Это мероприятие, имейте в виду, было введено Черновым, как раз в тот период, когда тов. Сталин на приеме армянской делегации расспрашивал у делегатов, - все ли благополучно у них в отношении преподавания наук в средних и высших учебных заведениях на национальном языке.
Не мудрено, что несталинское отношение к делу культурного строительства, вселяет в среду нашей интеллигенции неверие в свои силы, в свой язык, в свою культуру, что на этой подготовляемой троцкистами почве возникают такие люди, как наркомпост Назаров, который и с незнающими русского языка говорит по-русски, на этой почве возникают такие группы, как группа шумерлинских «молодцов» из райисполкома, по договору отказавшихся от употребления чувашской речи и беспощадно штрафующих «проговаривающихся», а вырученные на этой «операции » общие деньги пропивают. (Об этом недавно сообщила «Красная Чувашия».) Только одно отрадно, что к этим людям не принадлежат порядочные коммунисты и беспартийные большевики и весь наш народ. Но все же эти люди имеют известное влияние на наших писателей. Почему, вы думаете, долгое время молчал Хумма Ҫемен, только перед своей смертью заговорил? Почему такой поэт, как Алендей, который лет десять тому назад выпустил прекрасную по тому времени книгу стихов, потом вдруг замолчал? Я могу назвать десятки и десятки таких товарищей. Я уверен, что они поддались этому черному влиянию «Черновых», больше ничем не объясняется. Почему тов. Н.Ф. Данилов, наш Савнӑ тус, говорит, что чуваш всех нужно научить наукам и ремеслу (это неплохо) и распустить по всему Союзу, ибо они у себя ничего не создадут (это уже глупость, ежели не больше). Это потому, что влияние этих людей, «Черновых», не встречает у нас соответствующего отпора.
<Я критикую вас, товарищи, замешанные в это дело и вольно и невольно, в том, что вы забываете самые сокровенные мечты нашего освобожденного народа, о лучшем будущем, что вы не верите в то, что наш одаренный народ, наравне с другими народами, придет и должен придти в коммунистический строй, - где будет общий язык и общая культура - со своей богатейшей культурой и внесет ее в сокровищницу мира, как должное, как вечный памятник о прекрасном, должном, трудолюбивом, умном нашем народе, который только благодаря ленинско-сталинской партии и дружбе всех народов был поднят в один уровень с другими народами мира. Вы забываете, товарищи, то, что у этого народа до Октября не было своей истории, - в этом не мы повинны, но ежели ее и в дальнейшем не будет, - в этом обвинят только нас.
Я считаю недопустимым явлением стремление обвинить людей в национализме за эти искренние чувства. Мы получили возможность выражать эти чувства полным голосом только благодаря Октябрьской революции. Только советская власть и великая партия рабочего класса дали мне право быть творцом, полезным моему обретшему счастье народу и, вместе с тем, возможность быть полезным всему делу, начатому в условиях небывалой дружбы всех народов, населяющих великую нашу родину - Советский Союз. Только советская власть дала мне эти чувства, полные творческих желаний, и я выражаю их как великую благодарность моей власти и моей Сталинской Конституции.
Взято из книги "Митта Ваҫлейӗ Ҫырнисен пуххи. II том. Очерксемпе калавсем, ку-
ҫарусем, статьясемпе рецензисем, ҫырусем, кун кӗнеки, документсем". 2005 г. Стр. 459-473.
Я думаю, что на этом собрании больше всего будут говорить о наших недостатках в воспитании писательской молодежи, писательских кадров - под углом зрения дальнейшего развития их творческого роста, так как этот вопрос безусловно является основным. Не стану говорить о том, как нужно воспитывать писателей политически и творчески, - это слово оставляю за другими, - скажу только о том, как не нужно воспитывать писательскую молодежь. С этой целью начну прямо с воспитателей и в качестве воспитывающейся стороны большей частью буду иметь в виду себя. Так будет конкретнее.
В 1927 году я написал стихотворение «Сӗрӗмре», которое дало повод многим товарищам обвинить меня в национализме. Это стихотворение было, конечно, сугубо вредное, - вредное потому, что в нем неправильно поставлен вопрос о судьбе чувашского народа, как нации, вне связи с конкретными условиями нашей советской эпохи. Вопрос был поставлен, но не разрешен. Мне, 18-летнему юноше, человеку без всякого образования, не под силу было разрешить этот сложный национальный вопрос. Повторяю, вопрос был поднят, поднят не зря, но ввиду политической моей беспомощности не разрешен. Я давно осудил это произведение, безусловно осуждаю и сейчас.
Кто-либо пришел ко мне тогда на помощь? Кто-либо разъяснил мне тогда сущность ленинско-сталинской национальной политики? Никто. Правда, Иван Кузнецов выступил по поводу моего «Сӗрӗмре» со специальной статьей, но лишь для того, чтобы объявить, что с сегодняшнего дня к лику националистов причисляется еще один «неверный», именуемый Митта, у которого «крылья подорваны революцией» (последние три слова - Кузнецова). Это был, конечно, пришибеевский окрик против человека, пришедшего к нему за помощью. Человеку нужен был нашатырный спирт («Сёрёмре» по-русски - «В угаре»), а он ударил меня оглоблей по голове, тем самым вызвав еще более усиленное головокружение.
Перед кем я должен был склонить голову - перед Кузнецовым, который еще и еще мог повторять на ней свой страшный опыт, или перед теми, кто под видом отеческой ласки протягивал мне руку? Безусловно, я не имея понятия о национализме, не имея инстинкт самосохранения, больше был склонен к этой - как уже после выяснилось - вражеской националистической руке, нежели к дружеской дубине Кузнецова. Как я мог не уважать хотя бы того же Моисея Федорова, который свои статьи начинал цитатами из моего «Сёрёмре», или не быть признательным Милли, который, как мне рассказывали, приходил в благочестивое умиление от моих глупых и вредных стихотворений. Вот перед кем склонялся я тогда, - это было время моих националистических заблуждений и ошибок, это было время ошибок и моих действительных товарищей, которые не умели работать с писательской молодежью.
Только долголетняя практическая работа в деревне вызволила меня из плена этих ошибок и заблуждений.
Осенью 1928 года я, следуя своему глубокому внутреннему убеждению, выраженному в одном из моих тогдашних стихотворений такими словами:
Яла, поэт, яла! Унта эс ӗсӗклемӗн,
Унта ҫех тупӑн эс ӗҫпе тивлет... -
оставил работу в редакции «Канаш» и отправился в деревню учительствовать. Я попал в самую захудалую - по тому времени - деревню, где почти не было грамотных людей, организовал там комсомольскую ячейку, культурно-просветительные кружки, писал заметки против кулачества, в общем, окунулся, как мне думалось тогда, «в самую прозу» наших сельских будней того времени. Большая работа, которую я вел тогда в деревне, сейчас встает передо мною как прекрасное воспоминание о лучшей поре моей молодости, но почему-то мне все это казалось сущей прозой и я, по своей поэтической болтливости, написал такое стихотворение:
Ку пурнӑҫра пурте-мӗн проза,
Поэзисем кирлех те мар.
Ҫта ҫӗрулми, унта чӑн роза
Яраймӗ нихӑҫан тымар.
Поэзисӗр кӗпер хываҫҫӗ,
Унсӑрӑнах кӳлеҫ ҫиле.
Халь ыр ҫынсем сӑвӑ ҫырмаҫҫӗ,
Эс те ан ҫырнӑ пул, Ваҫлей!
И дальше в таком же духе.
В этом же году я встретил товарища Золотова Аркадия и прочитал ему это стихотворение. (Он приехал было тогда в наш район на проведение партийной конференции.)
Что мне ответил тогда товарищ Золотов? Абсолютно ничего. Он, вместо того, чтобы пробрать меня по-дружески за это вредное стихотворение, кажется, даже похвалил меня за «классическое созвучие слов - проза и роза», не обратив внимание на явную «неклассичность» этого стихотворения в смысле несозвучности его с нашим временем. В этом моем стихотворении, как я его сейчас понимаю, ложно констатировалась мысль о жизненном застое, об отсутствии всякой борьбы за поэтическое настоящее и будущее, это стихотворение объявляло нашу жизнь бессмысленной, пустопорожней штучкой.
Почему Золотов мне ничего не ответил? Может быть, он сам тоже был такого же мнения и с таким же настроением, может быть, он даже нашел счастье открыть во мне поэта - выразителя своих мыслей? Судите сами.
После этого у меня создалось самое недоверчивое отношение к тов. Золотову, он не ответил на мой вопрос, он не дал мне совета: как жить и что делать для того, чтобы быть полезным человеком в обществе. Не ради клеветы на тов. Золотова, а ради того, чтобы показать, насколько равнодушны некоторые наши руководители к вопросам нашей жизни - я вытащил этот старый, но ничуть не постаревший факт. Тысячи примеров, тысячи фактов из моей жизни, также из жизни других товарищей, говорят за то, что этот человек - Золотов - никогда не был вдохновителем, энтузиастом, двигателем доверенного ему дела, никогда не был внутренне близок к животрепещущим вопросам нашей культуры, никогда не был связан духовно с носителями этой культуры, не болел, не переживал и не радовался вместе с ними, а просто-напросто относился к своим обязанностям бездушно, как человек, потерявший всякий вкус к жизни, как духовный кастрат.
В противоположность к Золотову, я назову вам другого работника - тов. Краснова, с которым я в первый раз встретился в 1929 году, и эта встреча явилась началом нашей долголетней дружбы. Этот человек с первого же раза почувствовал во мне все мои недостатки, сложившиеся за мои «беспризорные» поэтические годы и сказал: «Тебе нужна такая работа, где будет много борьбы. Я найду тебе такую работу и дам эту борьбу». И, действительно, он, секретарь Вурнарского райкома ВКП(б), пригласил меня к себе - в свой район, рекомендовал учительствовать в одной из ШКМ. Начались знаменитые хлебозаготовки 1929 г., началось, к моему счастью, колхозное строительство в деревне, в общем, я сразу очутился в самом горниле борьбы и сразу ожил, почувствовал, определил свое место в жизни. Он, Краснов, посылал меня, комсомольца, на самые трудные участки борьбы, где и опытным коммунистам приходилось туго. Я и по сей день горжусь - и это самая высокая гордость в моей жизни - я предотвратил вместе с тов. Красновым восстание кулаков, подготовленное во главе с ремесленником Залогиным (Чӗрӗккут) в Ходаровском подрайоне (об этом знают соответствующие организации).
В эти бурные дни я находил время учить ребят, агитировать за колхоз, разучивать песни-агитки с ребятами и писать стихи. Не раз в первом, во втором часу ночи я звонил к В.И. Краснову, будил его и читал свои стихи за тридцать верст по телефону. Моя лучшая вдохновенная поэма (по крайней мере, я сам ее такой считаю) «Хулӑм сас» написана под непосредственным руководством (не считайте эту фразу подхалимской) тов. Краснова, каждая строка в ней и моя, и его. Мой лучший вдохновенный очерк «Лав хыҫҫӑн лав» написан у него на глазах, в его кабинете, подправлен, запечатан и отправлен его рукой в редакцию. Так нужно и только так нужно работать со старшими товарищами, - так нужно работать не по-подхалимски.
Но суждено было, что мы очень скоро с ним расстались, он уехал учиться, я поехал на районную газетную работу, больше писал статьи, нежели стихи, но все же за два года успел подготовить сборник стихов, приехал в Чебоксары... и здесь я опять должен перейти к личности тов. Золотова и других, ему подобных.
Я нашел, что в организации Союза сидит сын кулака и кулацкий писатель Рзай, при попустительстве Золотова и ему подобных делает свое кулацкое дело, звонит в колокол, зовет своих (но только не «живых зову», как у Герцена), пишет кулацкие рассказы, одним росчерком пера разделывается с произведениями молодых писателей и поэтов, дает им презренные клички - «дурак», «кретин», «иптеш» и др., при этом, по своей исключительной разнузданности и наглости, фиксирует все эти клички под многими восклицательными и другими знаками на рукописях молодых, - видя все это, я и ряд других товарищей запротестовали.
Тов. Ялавин тогда же взялся сделать доклад о творчестве Рзая, - с исключительной целью, чтобы насторожить наших руководящих товарищей против кулацких проделок этого писателя. Но не тут то было. Золотов, Кузнецов, Петтоки (я говорю сейчас о том Петтоки, который, будучи тогда с партбилетом в кармане, частенько валялся не в особенно пристойных местах, кричал всему свету, что ограбили его мужиков, - я не для того, дескать, организовал их в колхоз, чтобы они остались нищими - видите ли, он в 1929 г. случайно оказался организатором колхоза, - а потом, после того, как отрешили его от должности председателя правления чувашских писателей, воспылав желанием исправить положение «своих мужиков», отправился в колхоз, стал директорствовать в молочной ферме, через несколько месяцев погубил там чуть ли не целое стадо коров, попал под суд, потерял партбилет, вернулся обратно в Чебоксары и стал отбывать судебное наказание... где думаете?., в Союзе писателей, чуть ли не заместителем Золотова. Как видите, круг похождений «блудного сына» завершился, он опять вернулся в отчий дом, на этом закрываем скобку - этот самый Петтоки, Золотов и Кузнецов (простите, я вынужден упомянуть ваши имена рядом с ним по ряду обстоятельств) горой заступились за Рзая. И было за что и за кого заступаться. Как раз перед этим, как будто бы зная предстоящий доклад тов. Ялавина, Рзай опубликовал рассказ «Кӳршӗсем», где он самым бездарным образом, как писатель, ратовал за колхоз. А этим карты в руки! Немедленно рассказ был объявлен классическим, а писатель - перестроившимся (смотрите номера «Сунтала» того времени), и официальное отношение к Рзаю уже было принято и оглашено. Никто из них и не догадывался, что это произведение Рзаем написано исключительно потому, чтобы усыпить бдительность партийных товарищей.
Дискуссия по докладу т. Ялавина разгорелась, и тогда я в первый раз в своей жизни удостоился быть свидетелем того, как позорно обманывали себя Золотов и ему подобные коммунисты, защищая кулацкого толмача Рзая. Золотов до небес возвышал «Кӳршӗсем» и унижал самым непристойным образом Ялавина, ученый Кузнецов всех противников Рзая глушил цитатами из Маркса и Энгельса, и все это происходило под громкие аплодисменты специально подготовленной авантюристом Орловым некоторой части студентов пединститута, а будущий академик Дмитрий Данилов сидел в Москве и по письмам Рзая писал в русские журналы статьи, выдумывая ради «обогащения» истории чувашской литературы (он этим и сейчас занят) какие-то группировки и группировщиков.
В результате Рзай был поднят, Ялавин свергнут. На второй день дискуссии (дискуссия шла два дня) к началу собрания все уже имели решение Союза писателей, засвидетельствованное законной рукой нашего пастыря Золотова и ему подобных, где по всем радиусам шельмовались такие «склочники», как Ялавин и др. Конечно, после такого решения - после первого же тура дискуссии - не могло быть и речи о самокритике, она была в начале же задушена самым бессовестным образом. Рзай расцветал, Ялавин был повержен на обе лопатки, охал, но не сдавался.
Время, говорят, лучше всего определяет - на чьей стороне правда. А для этого немного времени потребовалось. Не прошло может быть месяца два после этого, Рзай выступает с новым сборником рассказов, которым он, воспользовавшись доверием больших людей, действительно ошарашил всех, даже может быть до некоторой степени Золотова, Кузнецова, Данилова и др., которые его считали исправившимся, на которого возлагали все надежды, как мне казалось тогда, нашей чувашской литературы. Сборник оказался кулацким, недаром тов. Ялавин остроумно и правдиво назвал в своей статье автора этого сборника «звонарем кулацким».
Дело сразу повернулось иначе. Достопочтимый Рзай был формально отрешен от должности «вождя» молодежи чувашской литературы, был установлен другой официальный взгляд на него, но все же, при помощи Золотова, все еще верующего в него как в единого бога - киреметя чувашской литературы, преспокойно проживал тысячи рублей писательских и наркомземовских денег, а главное, ничего не делая. Дмитрий Данилов, другой патрон обиженного кулацкого писателя, пользуясь личным авторитетом, протащил его в члены Союза писателей, защищал, защищает до последнего времени, и когда недавно наши писатели со всей резкостью поставили вопрос об исключении Рзая из Союза, он, Дмитрий Данилов, несмотря на протесты писателей, настоял на том, чтобы исключили Рзая «только условно на год». При решении этого вопроса он не дал голосовать кандидатам и не членам Союза писателей, а воспользовался робкими голосами «запуганных в национализме» писателей. Цитирую из Ленина.
«Товарищ Курский.
...Максимум энергии и строгости. В наших гострестах бездна безобразий. И худшие безобразники, бездельники, шалопаи, это - «добросовестные коммунисты», кои дают себя добросовестно водить за нос. Наркомпост и ревтриб отвечают в первую голову за свирепую расправу с этими шалопаями и с белогвардейцами, кои ими играют». (Ленин.)
Не к нам ли относятся, тов. Золотов и ему подобные тов., эти слова тов. Ленина. Не в бровь, а прямо в глаз!
А если иметь еще в виду то, что тов. Золотов пригрел у себя на груди такого полуавантюриста, полуплута, который все надежды подает на то, что будет целиком с этими качествами, - как Фастовского, то остается сказать одно: тов. Золотов до сего времени не отделался еще от своей близорукости, от беспечного отношения к самому себе и к нашему общему делу.
Но, представьте себе, есть другая особенность у тов. Золотова и счастлив он, что имеет эту особенность, - это его всепобеждающая улыбка. Приходишь к нему, скажем, в раздраженном состоянии, для того, чтобы принять с ним достойный бой, бросаешь перчатку, готовишься к решительному бою, а он спокойнейшим образом поднимает твою перчатку и с этой своей вечной улыбкой подает тебе ее обратно. Вызов отвергнут, руки бойца опустились. Ни Союз писателей, и ни Управление искусств не нуждаются в этой отвратительной улыбке. Эта улыбка недостойна украшать даже евнуха, даже человека с медными пуговицами, торчащего у дверей кабаре.
Я выражаю полное недоверие к этой улыбке и к человеку, носящему ее, ибо он приучил себя к этой улыбке, это - условный рефлекс равнодушного ко всему робота.
Несколько слов о тов. Кузнецове - особо. От тов. Кузнецова мы очень многого ждали. Мы почти с детства знали его, как одного из довольно принципиальных чувашских критиков, хотя и не в меру грубых, впоследствии как неплохого студента ИКП, и когда нам стало известно, что он будет работать в Чувашии в качестве одного из руководителей культурного фронта, я искренне радовался этому факту. И, действительно, в первые годы своей работы в Чувашии тов. Кузнецов сразу дал о себе знать, как о хорошем работнике. По его инициативе была пересмотрена и переделана наша орфография, тем мы сделали огромный культурный шаг вперед, говорят по его же инициативе был возрожден и преподан в новом духе наш прекрасный национальный праздник Акатуй и ряд других не менее важных мероприятий было проведено по его инициативе. Как видите, я следил за работой тов. Кузнецова и, как видите, начало у него похвальное. А продолжение? Тут уж похвастаться, пожалуй, нечем. Надо прямо сказать, наши ожидания полностью не оправдались. Падение кривой в деятельности Кузнецова, мне кажется, началось с его культурной экспедиции, организованной им в конце 1933 г., продолжилось это падение в его «Истории чувашской парторганизации» и кончилось, на мой взгляд, на конференции по языку. Дальше уже, как я наблюдал, Кузнецов и не поднимался и не падал.
Разрешите остановиться на этих трех основных моментах падения кривой в деятельности тов. Кузнецова.
Первый момент - культурная экспедиция. Она была организована, как вам известно, по трем маршрутам и охватила по одному селению в каждом районе Чувашии. Работа была очень интересная, участвовали в ней профессора, врачи, поэты, писатели, музыканты и ряд культурных работников, собрано было огромное количество фактического материала, характеризующего лицо чувашской деревни. За полтора-два месяца истрачено было несколько сот тысяч рублей. А результаты? Как подытожен этот материал? Где научные труды, справочники, альбомы, различные сборники о чувашской деревне, которые в том же году, по словам Кузнецова, должны были увидеть свет. Их нет. Конечно, тов. Кузнецов мне может указать, что ты, дескать, Митта, выпустил один сборник современных чувашских частушек, да я, дескать, написал научную статью о чувашских банях и колхозных парикмахерах на основе материалов этой экспедиции. Но это смехотворно ничтожно по сравнению с тем результатом, который мы ожидали на основе богатейших материалов экспедиции.
С этих пор, как Кузнецов провалил это великое, я бы сказал, мероприятие в нашей чувашской действительности, в мою душу в первый раз вкралось сомнение к нему. Это чувство мое стало подкрепляться целым рядом последующих фактов.
Факт второй: тов. Кузнецов вот уже несколько лет сиднем сидит над писанием «Истории чуваш». Видимо, в часы отдыха от этой долголетней тяжелой работы он забавлялся и другой работой, а именно - составлением «Истории чувашской парторганизации». Именно такое впечатление производит эта его работа. Мы ждали от него поэму о мужестве и геройстве наших чувашских большевиков, поэму, которая вдохновляла бы нас в дальнейшей борьбе, - этой поэмы мы не получили. Я не собираюсь полностью охаять эту работу тов. Кузнецова, но и нарочитое, плохо обоснованное деление этой истории на два периода - до и после 1926 г. - раз, безудержное восхваление одних и неумное сведение счетов по отношению к другим - два, уделение нескольких развернутых подвалов в газете «Канаш» («История чувашской парторганизации» печаталась в этой газете в течение почти целого года) незначительным поступком таких товарищей, как Зефиров, - три, и бедный, крохоборческий, вялый, неуверенный, нежизненный язык в изложении этой истории - четыре, - делают эту работу далеко не научной и не совсем умной.
Я бы охарактеризовал эту работу тов. Кузнецова следующими словами его «великого предшественника» - придворного историографа Николая Михайловича Карамзина. Он сказал, что: «Многие авторы, несмотря на свою ученость и знание, возмущают дух мой и тогда, когда говорят истину: ибо сия истина мертва в устах их, ибо сия истина изливается не из добродетельного сердца; ибо дыхание любви не согревает ее». С этого времени в моем доверии к Кузнецову образовалась большая трещина.
Третий момент, характеризующий падение кривой в деятельности тов. Кузнецова, - языковая конференция 1935 г. На этой конференции тов. Кузнецов выступил с начальным докладом - не помню на какую тему, кажется, на тему «Наша политика в языковом строительстве», по крайней мере можно было так его назвать по-кузнецовски. Но это не была политика коммунистической партии. Когда наша партия говорит устами своего вождя тов. Сталина, что:
«Период диктатуры пролетариата и строительство социализма СССР есть период расцвета национальных культур, социалистических по содержанию и национальных по форме», что: «Эта культура имеет своей целью воспитывать массы в духе интернационализма и укрепить диктатуру пролетариата», что «Пролетарская культура не отменяет национальной культуры, а дает ей содержание и наоборот, национальная культура не отменяет пролетарской культуры, а дает ей форму», что «Такие нации, как туркмены, киргизы, узбеки, таджики (не говоря уже о грузинах, армянах, азербайджанцах и т. д.), несмотря на свою отсталость, не только не обрусели в связи со строительством социализма в СССР, а наоборот, возродились и развились в самостоятельные нации», - в то же самое время тов. Кузнецов говорил об обрусении чуваш, об их ассимиляции, правда не о полной на сегодняшний день, но шествующий такими огромными шагами, что ежели не завтра, так послезавтра не должно остаться ни одного чуваша (Так поняли многие, и так нужно было понять выступление тов. Кузнецова на этой конференции). Я уверен, что после этого знаменательного доклада многие наши националисты типа Тинехпи (М.П.Петрова) на другой же день переменили курс и сделались великорусскими шовинистами. После такого пророческого предсказания в этом нет никакого сомнения. И видите ли, тов. Кузнецов «этот неумолимый процесс, обусловленный всем ходом нашей истории», обосновывал тем, что в селе Байдерякове после революции процент говорящих по-русски резко увеличился (это, как он говорил, из материалов его злополучной экспедиции). Я в противовес докладу тов. Кузнецова на этой же конференции, под возмущенные реплики подхалимов вроде Пинер и, вызывая недоумение у чувашских националистов, в каждую минуту готовых быть и там, и сям, и в том, и в другом лагере, безрезультатно старался доказывать, что в селе Байдерякове так же, как и во всей Чувашии, идет небывалый подъем национальной культуры в социалистическом духе, что в этом самом Байдерякове, кроме национальной школы, имеется национальный хор, национальный драмкружок, свои колхозные поэты, ораторы, что эти люди пока и не думают обрусеть или отатариться, хотя многие из них владеют и русским и татарским языком. Я жил в этой деревне целый месяц и имел такое основание говорить. Я говорил конференции, - дело здесь в том, что в строительстве своей национальной культуры нам без участия старшей сестры - многовековой русской культуры не обойтись, что это понимаем не только мы, но и весь народ. Этим объясняется тяга лучших представителей нашего народа к русской культуре, она, русская культура, как неисчерпаемый и всеразвивающийся запас, питает нас в строительстве нашей национальной культуры, она, только она может нам помочь, с достоинством стать со временем в ряды культурных народов мира. Я этому верю, чуваши, как народ, не обиженный природой. С чего бы разглагольствовать тов. Кузнецову об ассимиляции, когда все народы нашей страны со всем пылом и жаром взялись за строительство своих культур, национальных по форме и социалистических по содержанию?
Кто не знает, что процесс ассимиляции - процесс вполне естественный, он будет идти своим, указанным историей путем, что «В период победы социализма в мировом масштабе, когда социализм окрепнет и войдет в быт, национальные языки неминуемо должны слиться в один общий язык, который, конечно, не будет ни великорусским, ни немецким, а чем-то новым», как говорит тов. Сталин, или, как говорит Марр, - «Трудовая жизнь создала их (т. е. языки) - и она же ведет к единству вообще всей речи, предпосылая ей единство хозяйства и общественного строя», - об этом мы знаем ясно, но пока еще это для далекой перспективы национальных культур и национальных языков.
Ну, скажем, есть у нас действительно люди, которые за немедленное слияние с русским народом. Ну, скажем, по-своему правы эти люди, они говорят и действуют, скажем, из действительного убеждения. Разве, разрешите спросить, от этой несвоевременной операции что-либо прибудет в общей социалистической культуре? Ничегошеньки.
Народ, не завершивший до конца своего развития и несвоевременно, механически пришедший к этому великому акту - слияния с другими народами - без предварительного использования всех своих прогрессивных духовных возможностей, сделает огромную историческую ошибку, он не оправдает великий смысл своего рождения и многовекового существования, он окажется дезертиром истории. Наши советские народы до соответствующего времени, конечно, этого не сделают.
Русской культуре и русскому языку, как центральной культуре и центральному языку нашей современности, мы будем учиться вместе со всеми народами нашего Союза, развивая свою социалистическую культуру, свой язык. Обогащая себя русской культурой, обогатим и русскую культуру и русский язык нашими многонациональными особенностями. Так, мне кажется, нужно понимать содружество народов в строительстве общего языка и общей культуры, на основе единства хозяйства и общественного строя, к нашей великой радости, существующего у нас в Советском Союзе. Так, мне кажется, следует понимать учение гениальных вождей пролетариата Ленина-Сталина по этому вопросу.
Я знаю, что меня и по сей день некоторые товарищи обвиняют в национализме только потому, что я много говорю по этому вопросу. Вопрос этот в наших чувашских условиях как следует (во всех деталях) не разрешен, о нем говорят с опаской, не членораздельно, как бы не обвинили, дескать, в местном национализме и т. д. Поэтому я в моем сегодняшнем выступлении поставил этот вопрос во весь упор.
«В чем состоит существо уклонов в местном национализме? - спрашивает тов. Сталин. И отвечает:
«Существо уклона к местному национализму состоит в стремлении обособиться и замкнуться в рамках своей национальной скорлупы, в стремлении затушевать классовые противоречия внутри своей нации, в стремлении защищаться от великорусского шовинизма путем отхода от общего потока социалистического строительства, в стремлении не видеть того, что сближает и соединяет трудящиеся массы национальностей СССР и видит лишь то, что может их отделить друг от друга».
Никто из здравомыслящих моих товарищей не имеет основания обвинять меня в этих грехах. Я не Юман, который, указывая на электрический свет, кричал: «Уберите эту цивилизацию, она разрушает великую Булгарию, дайте мне хӑй чикки (лучину)!». Я не тот националист (фамилию его не помню), который, говорят, проповедовал в первые годы революции возрождение «языческой культуры» (т. е. бескультурья), добивался открытия языческих молелен, который до сего времени, несмотря на то, что учительствует в советской школе, ходит, говорят, в домотканом «улача» и нарочно обувается в лапти. Я, воспитавшийся исключительно в советских условиях, за этими людьми, завершившими свой путь, окарикатурившимися манекенами, не пойду! Я счастливый представитель советского народа, и мой путь ясен.
Рабочий класс Советского Союза под руководством своей партии покончил со всяким угнетением одной нации другой, уничтожил всякую ненависть одной нации к другой, тем самым создал великую нерушимую дружбу народов на основе взаимопонимания общих целей и задач в едином деле переустройства всей жизни на социалистический лад. Советская власть и наша партия, представляя автономию народам, как бы сказали: создавайте социалистическую базу и на этой основе свободно развивайте вашу культуру, пусть в общей плеяде до конца дружественных народов каждый засверкает своим талантом, образуя совместно с другими небывалой красоты содружество талантов, пусть каждый принесет свою лепту в будущее общество - в коммунизм.
Гарантия на то, товарищи, дана Октябрьской революцией, эта гарантия подтверждена новой Сталинской Конституцией. Вопрос, кажется, ясен и не нуждается ни в русификаторских, ни в националистических толкованиях. Но не так его поставил тов. Кузнецов. Он своим грубо ошибочным докладом дезориентировал всю конференцию, которая по сути дела ничего не сделала и не оставила никаких следов в нашей жизни. Люди съехались, посидели, поболтали, как над мертвой латынью, - по выражению одного из присутствующих, - и, ничего не получив, разъехались. Кстати сказать, эта конференция была созвана по инициативе Научно-исследовательского института социальной культуры, которым в то время руководил троцкист Кутяшов (он же был председателем конференции). Как видите, дело постепенно выясняется. Это они, троцкисты и им подобные, под маской сверхинтернационализма, проповедывают великодержавный шовинизм, покушаясь насвященную дружбу народов. Но этому не быть так же, как нашей истории не идти вспять.
Перехожу к Чернову, Наркому просвещения Чувашии.
Под его «мудрейшим», но явно троцкистским руководством, чувашский народ в средних и высших школах был объявлен почти «вне закона». Я знаю факт, и знает об этом тов. Золотов, в Батыревском техникуме студентам запрещалось говорить на их родном языке, преподавание всех предметов было переведено на русский язык, и когда тов. Самойлов, зав. учебной частью этого техникума, заявил протест против этого самодурства, говоря, что для глубокого усвоения преподаваемых наук студентами - недостаточен только русский язык, здесь русскому языку должен придти на помощь родной язык студентов, - Чернов за это назвал его махровым националистом. И неудивительно, что против этого мероприятия, ежели так можно его называть, возникла нездоровая реакция со стороны некоторой части студентов, которые наотрез отказались говорить по-русски (по сообщению директора техникума тов. Ириткова).
Это мероприятие, имейте в виду, было введено Черновым, как раз в тот период, когда тов. Сталин на приеме армянской делегации расспрашивал у делегатов, - все ли благополучно у них в отношении преподавания наук в средних и высших учебных заведениях на национальном языке.
Не мудрено, что несталинское отношение к делу культурного строительства, вселяет в среду нашей интеллигенции неверие в свои силы, в свой язык, в свою культуру, что на этой подготовляемой троцкистами почве возникают такие люди, как наркомпост Назаров, который и с незнающими русского языка говорит по-русски, на этой почве возникают такие группы, как группа шумерлинских «молодцов» из райисполкома, по договору отказавшихся от употребления чувашской речи и беспощадно штрафующих «проговаривающихся», а вырученные на этой «операции » общие деньги пропивают. (Об этом недавно сообщила «Красная Чувашия».) Только одно отрадно, что к этим людям не принадлежат порядочные коммунисты и беспартийные большевики и весь наш народ. Но все же эти люди имеют известное влияние на наших писателей. Почему, вы думаете, долгое время молчал Хумма Ҫемен, только перед своей смертью заговорил? Почему такой поэт, как Алендей, который лет десять тому назад выпустил прекрасную по тому времени книгу стихов, потом вдруг замолчал? Я могу назвать десятки и десятки таких товарищей. Я уверен, что они поддались этому черному влиянию «Черновых», больше ничем не объясняется. Почему тов. Н.Ф. Данилов, наш Савнӑ тус, говорит, что чуваш всех нужно научить наукам и ремеслу (это неплохо) и распустить по всему Союзу, ибо они у себя ничего не создадут (это уже глупость, ежели не больше). Это потому, что влияние этих людей, «Черновых», не встречает у нас соответствующего отпора.
<Я критикую вас, товарищи, замешанные в это дело и вольно и невольно, в том, что вы забываете самые сокровенные мечты нашего освобожденного народа, о лучшем будущем, что вы не верите в то, что наш одаренный народ, наравне с другими народами, придет и должен придти в коммунистический строй, - где будет общий язык и общая культура - со своей богатейшей культурой и внесет ее в сокровищницу мира, как должное, как вечный памятник о прекрасном, должном, трудолюбивом, умном нашем народе, который только благодаря ленинско-сталинской партии и дружбе всех народов был поднят в один уровень с другими народами мира. Вы забываете, товарищи, то, что у этого народа до Октября не было своей истории, - в этом не мы повинны, но ежели ее и в дальнейшем не будет, - в этом обвинят только нас.
Я считаю недопустимым явлением стремление обвинить людей в национализме за эти искренние чувства. Мы получили возможность выражать эти чувства полным голосом только благодаря Октябрьской революции. Только советская власть и великая партия рабочего класса дали мне право быть творцом, полезным моему обретшему счастье народу и, вместе с тем, возможность быть полезным всему делу, начатому в условиях небывалой дружбы всех народов, населяющих великую нашу родину - Советский Союз. Только советская власть дала мне эти чувства, полные творческих желаний, и я выражаю их как великую благодарность моей власти и моей Сталинской Конституции.
Взято из книги "Митта Ваҫлейӗ Ҫырнисен пуххи. II том. Очерксемпе калавсем, ку-
ҫарусем, статьясемпе рецензисем, ҫырусем, кун кӗнеки, документсем". 2005 г. Стр. 459-473.