Из очерка Дмитрия Фурманова «Епифан Ковтюх» (1923 г.)
«Ковтюх живёт в Полтавской. То и дело собираются у него станичники-соседи, приезжают ребята-фронтовики из других станиц - держат совет, как бороться против казацкого нажима, против разнузданной офицерской вольницы… Готовятся и другие станицы, готовится вся Кубань, но в Полтавскую долетают об этом одни лишь глухие короткие слухи…
Откуда-то сдалека прорвался в Таманский отдел красный партизанский отряд. В нём все больше солдаты-фронтовики, насмерть порешившие бороться с белым офицерством. Пришли в Полтавскую. Узнали, что Епифан Ковтюх - из офицеров царской армии, не разобрали, не узнали - порешили расстрелять…
- Я же свой, товарищи.
- Какой ты свой, офицерская морда. Выходи…
Под окнами ватага позванивает грозно штыками. В хате воют благим матом очумевшие от ужаса старики, голосит и плачет молодая жена Ковтюха.
- Выходи, а то на месте…
Захолонуло сердце.
«Значит, пришёл конец», - решил Епифан, а тем временем мальчишку садами послал бежать к станичникам, торопить на помощь.
Прибежали братья, набежало народу кругом, сгрудились, прижали отрядников.
- Ах вы, подлецы… Это своего-то брата-солдата!.. Да какой он офицер… Марш… марш - не то всех на месте!..
А сами прут-напирают - кто с винтовкой, кто с револьвером, у кого шашка блестит, готовая в дело…
Отхлынули отрядники - задом-задом, вон из станицы. Так и пропали.
- Ну, ребята, спасибо за помощь, - обратился Ковтюх к товарищам… - Только после этого разу - полно думку думать, куда идти да што нам делать… Дело совсем теперь ясное… Надо в отряд. Я предлагаю создать Полтавскую красную роту!!!
Дружно, согласно гуторили; кто и спорил, кто и не хотел - «каждый, мол, сам по себе сумеет», - и подконец согласились на роте. И с тех пор командир Таманской красной роты, Епифан Ковтюх, пошёл на открытую борьбу, все годы гражданской войны метался по фронтам, вынес крестную муку и до наших дней остался в Красной Армии…»
Откуда-то сдалека прорвался в Таманский отдел красный партизанский отряд. В нём все больше солдаты-фронтовики, насмерть порешившие бороться с белым офицерством. Пришли в Полтавскую. Узнали, что Епифан Ковтюх - из офицеров царской армии, не разобрали, не узнали - порешили расстрелять…
- Я же свой, товарищи.
- Какой ты свой, офицерская морда. Выходи…
Под окнами ватага позванивает грозно штыками. В хате воют благим матом очумевшие от ужаса старики, голосит и плачет молодая жена Ковтюха.
- Выходи, а то на месте…
Захолонуло сердце.
«Значит, пришёл конец», - решил Епифан, а тем временем мальчишку садами послал бежать к станичникам, торопить на помощь.
Прибежали братья, набежало народу кругом, сгрудились, прижали отрядников.
- Ах вы, подлецы… Это своего-то брата-солдата!.. Да какой он офицер… Марш… марш - не то всех на месте!..
А сами прут-напирают - кто с винтовкой, кто с револьвером, у кого шашка блестит, готовая в дело…
Отхлынули отрядники - задом-задом, вон из станицы. Так и пропали.
- Ну, ребята, спасибо за помощь, - обратился Ковтюх к товарищам… - Только после этого разу - полно думку думать, куда идти да што нам делать… Дело совсем теперь ясное… Надо в отряд. Я предлагаю создать Полтавскую красную роту!!!
Дружно, согласно гуторили; кто и спорил, кто и не хотел - «каждый, мол, сам по себе сумеет», - и подконец согласились на роте. И с тех пор командир Таманской красной роты, Епифан Ковтюх, пошёл на открытую борьбу, все годы гражданской войны метался по фронтам, вынес крестную муку и до наших дней остался в Красной Армии…»