Почему умирают гуманитарные науки...
Н. Дерикот: Почему умирают гуманитарные науки, а занятие классической филологией - это радикальный политический акт.
Патетика заключается еще в том, что в эпоху господствующего капитализма выбирать самый неинструментальный способ образования - значит выбирать максимально оппозиционный способ жизни. Изучение латинского и греческого, анализ сознания человека иной эпохи через его слово о себе, обучение медленному чтению, даже если платой за это будет пожизненная работа официантом, - пожалуй, самый радикальный политический акт.
Как специалист по санскритской литературе и сравнительной интеллектуальной истории, Поллок рассказывает о кризисе, в который вляпались гуманитарные науки, на примере парадоксальной индийской филологии. До учиненной Ганди революцией, то есть до 1947 года, в Индии было не протолкнуться высокоинтеллектуальным историкам и филологам. Сегодня дела даже не плохи - они ужасны: в стране с самой долгой литературной традицией в мире и самым богатым языковым пространством вымирают исследователи классики… Индия в серьезной беде. К этой же беде несется большая часть земного шара.
В США за последние несколько десятков лет финансовая поддержка гуманитарных исследований, позорно снизилась (в сравнении с другими сферами), а ученых, работающих фуллтайм, стало вдвое меньше.
Гуманитарные науки (включая историю) имеют самый крохотный процент исследователей с докторской степенью - всего 8 % от общего числа (на 45 % меньше, чем в 70-х), да и в целом переживают «утечку мозгов»: самые даровитые студенты отправляются в сферу естественных наук и технологий.
Технари теснят гуманитариев уже довольно давно: еще в 1891 году Эндрю Карнеги поздравлял выпускников коммерческого колледжа с верным выбором «стенографии и машинописи» вместо бесполезных «мертвых языков». Унылое мещанство, технологизация и превращение образования в товар уже больше века доминируют в университетском сообществе США, а теперь и в мире.
Филологами сегодня становятся, как правило, более слабые студенты (за исключением особых аномалий) - в мире, где богиня богатства Лакшми сменила богиню обучения Сарасвати, а подъем в одной сфере совершается за счет другой, ученики предусмотрительно выбирают более перспективные профессии. На фоне этого сами профессии - в нашем случае гуманитарные - теряют в весе и престиже, становясь еще более бесперспективными. Самое время шутить о вакантных местах в «Макдоналдсе» для выпускников филологического факультета.
Науки и технологии изменяют отношение к образованию и в области чисто технической. Дивное новое постграмотное общество приходит на смену медлительному старому. Схемы, вшитые в наш мозг, как предполагают, могут перезаписываться цифровыми устройствами - так, социологические изменения сменяются физиологическими, а критерий «вдумчиво и глубоко» подменяется на «эффективно и непосредственно». Простенькие и доступные современные тексты, подгоняемые под эти критерии, быстро и верно масштабируют под них и наши мозги.
Для культуры все это означает прежде всего смерть чтения, а точнее отказ от привычки «медленного чтения», как обозначал ее Ницше [1]. Глубокое погружение в материал, от которого напрямую зависят исследования текстуальной культуры человечества, перестает быть естественным и превращается в борьбу.
Кризис в исследованиях классических текстов, грозящий стать катастрофой, лакуны в изучении классических языков, очень напоминающие пропасти, огрехи в гуманитарном образовании, которые превращаются в потерю преемственности - все это ведет к тому, что скоро некому станет заниматься нетленной классикой со всеми ее лингвистическими, историческими и философскими тонкостями. Ну хорошо, цивилизации умирали и продолжают умирать, культуры становятся мхом и пеплом. Некому будет переводить и понимать эпические поэмы на бенгальском или языке урду, но какое нам до этого дело?
Волноваться следует…
Чтобы ответить на вопрос о том, почему мы все же должны волноваться о судьбе классического знания, нужно определиться с тем, что вообще называть классикой и чем нам полезно ее изучение.
В отношении Индии Поллок дает четкую временную рамку для определения «классики» - высокая культура до 1800-х. Четкая граница связана с тем, что колониальная Индия, расположившаяся по ту сторону этой рамки, использует литературу идеологически, создает определенный образ Индии и, как следствие, дистанцию между изначальным посылом и тем, кто его воспримет в будущем. Классическое, по Шелдону Поллоку, - это Культура без примесей.
Тех, кто подобную культуру создает - классиков - в европейской традиции, начиная от Элиота и заканчивая Гадамером, определяют как универсальных мыслителей, транслирующих вечные истины, вечную современность и нетленную, недвусмысленную мораль. Сама категория универсальности в такой системе представлений связана с образом Классика и Классического. Поллок устанавливает принципиально иную и более интересную логику: классик универсален не потому, что транслирует в мир абсолютные истины, замершие, как насекомые в янтаре. Он универсален, поскольку сопротивляется современности, высвечивает различия между прошлой эпохой и нынешней. Классик не вскармливает в читателе иллюзию о том, что люди эпохи Гомера мыслили и чувствовали так же, как мы, он открывает доступ к различиям в наших сознаниях.
Через классическое мы расширяем собственное представление о том, каким может быть человек, а зачастую выносим для себя и практическую пользу, заимствуя у прошлого «инструменты для проживания», которые были утеряны под натиском настойчивых обобщений современности.
Например, актуальное для нас сегодня сочетание осмысленного космополитизма и местничества, данное в санскритской литературе.
Не имея возможности прочесть тексты прошлого, мы теряем единственный источник, который позволяет нам соприкоснуться с исчезнувшим знанием, с формами мышления, оставшимися по ту сторону времени. Главным связующим звеном здесь становится язык (в гадамеровском понимании: «Язык - не столько имущество человека в мире, сколько основа для того, что у человека вообще есть мир… существование человека в мире исконно лингвистическое»). С языком тесно связана педагогическая функция классики, вырабатывающей в нас понимание того, как человек обуславливается языком.
Филология в этом смысле - главный помощник по преодолению временной и пространственной дистанции между нами и текстом, помогающий прорваться к пониманию того, что этот текст транслирует. Причем к тексту любому, в том числе современному, то есть прозрачному, разжеванному и доступному, но все же влияющему на наше сознание. Классическая филология создает для нас методологический канон, учит нас дисциплинированным отношениям с текстом и проясняет не всегда ясные взаимосвязи в триаде «автор - традиция - наше собственное сознание».
Помимо этого, она не дает нам впасть в историческую и культурную амнезию, дойти до состояния, обозначенного в Бхагавадгите как smritibhramshad buddhinashah, где «от потери памяти прибывает разрушение ума». Утратить контроль над памятью значит потерять возможность критически осмыслять как самих себя, так и прошлое.
Та же санскритская литература оставила нам в наследство одновременно и отчет о взращивании цивилизации, и описание варварства, чудовищного социального неравенства и прочих общественных зол. Научное исследование здесь выполняет роль архитектора критического мышления, которое имеет дело с довольно тонкими вещами вроде тех, о которых писал Маркс: «Трудность заключается не в понимании того, что греческое искусство и эпопея переплетены с определенным формами социального развития, сложность в том, что они все еще доставляют там артистическое удовольствие».
Исследование несовременного языка парадоксальным образом становится самым глубоким методом рефлексии над современностью, а классическая филология текстов ведет нас прямиком к филологии жизни, о чем фрагментарно писал Ницше: «Филология как ephexis - в толковании: идет ли дело о книгах, о газетных новостях, о судьбах и состоянии погоды, не говоря уже о „спасении души“». Быть может, силами классической филологии душу и не спасти, но некоторой части человечества она была бы крайне полезна.
Патетика заключается еще в том, что в эпоху господствующего капитализма выбирать самый неинструментальный способ образования - значит выбирать максимально оппозиционный способ жизни. Изучение латинского и греческого, анализ сознания человека иной эпохи через его слово о себе, обучение медленному чтению, даже если платой за это будет пожизненная работа официантом, - пожалуй, самый радикальный политический акт [2].
И он определенно стоит того, чтобы быть свершенным. Вот только сегодня находится все меньше желающих его свершить.
Источник: https://knife.media/humanities-dying/?fbclid=IwAR2lfduDYjujM5PZJevvlyIaUVbwKF45zH0KwXmssb9OatY8Oy41NwW6Bt8
[1] "Но, наконец, зачем должны мы говорить так громко о том, что мы есть, чего мы хотим и чего не хотим? Будем смотреть на это холоднее, осторожнее; будем говорить, как можно говорить между нами, так тихо, чтобы весь свет не услышал этого, чтобы весь свет не услышал нас… Прежде всего, будем говорить медленно… С такой книгой, с такой проблемой нет надобности торопиться; кроме того, мы оба - и я, и моя книга, - друзья медлительности. Не напрасно мы были филологами, не напрасно мы были учителями медленного чтения, - наконец, мы и пишем тоже медленно. Теперь это сделалось не только моей привычкой, но и вкусом - может быть, дурным вкусом? Филология именно то заслуживающее уважения искусство, которое от своего почитателя требует прежде всего одного: идти стороной, давать себе время, быть тихим, медленным, как ювелирное искусство слова, которое исполняет только тонкую, осторожную работу и которое может испортить все, если будет торопиться. Именно потому оно теперь необходимее, чем когда-нибудь, именно потому-то оно влечет и очаровывает нас, в наш век «работы», век суетливости, век безумный, не щадящий сил поспешности, - век, который хочет успеть все и справиться со всем, с каждой старой и с каждой новой книгой. Филология не так быстро успевает все - она учит читать хорошо, т. е. медленно, всматриваясь в глубину смысла, следя за связью мысли, улавливая намеки, видя всю идею книги как бы сквозь открытую дверь… Мои терпеливые друзья! эту книгу могут читать только опытные читатели и филологи: выучитесь же хорошенько читать!.."
Ф. Ницше. Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках.
[2] Относительно пожизненности работы официантом и вообще неэффективности "классиков" в современном мире приведу выдержку из беседы А. Пятигорского об образовании:
"... Для меня образованность - это параметр, составляющий реального человека, а не шпаны. Понятно вам это? Вопросы есть? Ни для чего! Потому что высшая цель человека - это быть полноценным человеком, потому что если он живет функционально, то при всех радикальных трансформациях, так и незаметных флуктуациях у него есть шанс всегда из-за недосозданности превратиться в люмпена и шпану. Будь он президент, генерал, академик или кто угодно. Здесь нет функциональной цели. Я понимаю, что вам кажется, что я радикал, уверяю вас, что нет. Я могу идти на уступки в любой точке и в любой момент, но видеть, общаться с людьми принципиально не образованными, как, например, моя дочь, мне тяжело - с людьми, которые не понимают, что это тот аспект человеческой культуры, из которого вычтена функциональность...
…нефтяная компания Shell в 20-х годах и в начале кризиса [стали] набирать на работу вот этих идиотов, филологов из Кембриджа и Оксфорда, которые древнегреческий учили и латынь. Пришли какие-то полусумасшедшие мальчики в Shell (тогда, видимо, первая в мире нефтяная компания, в смысле самая влиятельная в то время) и вдруг оказалось, что для них решение по тому времени самых сложных проблем было ерундой. Разве это можно сравнить с пониманием системы древнегреческого глагола - попробуйте разобраться! Это привычка к интеллектуальной работе, а это заметьте, леди и джентельмены, без этой привычки в любом деле вы вахлак, и вас обойдут. Это кажется фантастикой, такие люди уже появляются…
Есть у меня один далеко не мелкий мой ученик, который у меня занимался историей древнеиндийской философии (ни для чего она эта история древнеиндийской философии). И я ему говорю: «Слушайте, как вам удалось за 5 лет при такой страшной конкуренции и в России, и за рубежом сколотить такое огромное состояние?». Он говорит «Это же очень просто: мои конкуренты это люди, которые вообще ничего не знают, вообще ничего». Они эффективны! Они блестяще эффективны, но они вахлаки, понимаете. Да, но он исключение, таких бизнесменов в Англии я встречал четверых, а в России все-таки тоже, троих правда и он один из них. Он говорит «Они ничего не знают, потому что им никогда в голову ни один учитель, который бы им рассказал , что ни для чего не нужное знание может быть феноменально полезным в бизнесе.
Ничего, кроме реальной образованности, не даст человеку минимальной самостоятельности".
Источник: http://in-nastavnik.ru/tekstyi/aleksandr-pyatigorskiy-ob-obrazovanii.html
Патетика заключается еще в том, что в эпоху господствующего капитализма выбирать самый неинструментальный способ образования - значит выбирать максимально оппозиционный способ жизни. Изучение латинского и греческого, анализ сознания человека иной эпохи через его слово о себе, обучение медленному чтению, даже если платой за это будет пожизненная работа официантом, - пожалуй, самый радикальный политический акт.
Как специалист по санскритской литературе и сравнительной интеллектуальной истории, Поллок рассказывает о кризисе, в который вляпались гуманитарные науки, на примере парадоксальной индийской филологии. До учиненной Ганди революцией, то есть до 1947 года, в Индии было не протолкнуться высокоинтеллектуальным историкам и филологам. Сегодня дела даже не плохи - они ужасны: в стране с самой долгой литературной традицией в мире и самым богатым языковым пространством вымирают исследователи классики… Индия в серьезной беде. К этой же беде несется большая часть земного шара.
В США за последние несколько десятков лет финансовая поддержка гуманитарных исследований, позорно снизилась (в сравнении с другими сферами), а ученых, работающих фуллтайм, стало вдвое меньше.
Гуманитарные науки (включая историю) имеют самый крохотный процент исследователей с докторской степенью - всего 8 % от общего числа (на 45 % меньше, чем в 70-х), да и в целом переживают «утечку мозгов»: самые даровитые студенты отправляются в сферу естественных наук и технологий.
Технари теснят гуманитариев уже довольно давно: еще в 1891 году Эндрю Карнеги поздравлял выпускников коммерческого колледжа с верным выбором «стенографии и машинописи» вместо бесполезных «мертвых языков». Унылое мещанство, технологизация и превращение образования в товар уже больше века доминируют в университетском сообществе США, а теперь и в мире.
Филологами сегодня становятся, как правило, более слабые студенты (за исключением особых аномалий) - в мире, где богиня богатства Лакшми сменила богиню обучения Сарасвати, а подъем в одной сфере совершается за счет другой, ученики предусмотрительно выбирают более перспективные профессии. На фоне этого сами профессии - в нашем случае гуманитарные - теряют в весе и престиже, становясь еще более бесперспективными. Самое время шутить о вакантных местах в «Макдоналдсе» для выпускников филологического факультета.
Науки и технологии изменяют отношение к образованию и в области чисто технической. Дивное новое постграмотное общество приходит на смену медлительному старому. Схемы, вшитые в наш мозг, как предполагают, могут перезаписываться цифровыми устройствами - так, социологические изменения сменяются физиологическими, а критерий «вдумчиво и глубоко» подменяется на «эффективно и непосредственно». Простенькие и доступные современные тексты, подгоняемые под эти критерии, быстро и верно масштабируют под них и наши мозги.
Для культуры все это означает прежде всего смерть чтения, а точнее отказ от привычки «медленного чтения», как обозначал ее Ницше [1]. Глубокое погружение в материал, от которого напрямую зависят исследования текстуальной культуры человечества, перестает быть естественным и превращается в борьбу.
Кризис в исследованиях классических текстов, грозящий стать катастрофой, лакуны в изучении классических языков, очень напоминающие пропасти, огрехи в гуманитарном образовании, которые превращаются в потерю преемственности - все это ведет к тому, что скоро некому станет заниматься нетленной классикой со всеми ее лингвистическими, историческими и философскими тонкостями. Ну хорошо, цивилизации умирали и продолжают умирать, культуры становятся мхом и пеплом. Некому будет переводить и понимать эпические поэмы на бенгальском или языке урду, но какое нам до этого дело?
Волноваться следует…
Чтобы ответить на вопрос о том, почему мы все же должны волноваться о судьбе классического знания, нужно определиться с тем, что вообще называть классикой и чем нам полезно ее изучение.
В отношении Индии Поллок дает четкую временную рамку для определения «классики» - высокая культура до 1800-х. Четкая граница связана с тем, что колониальная Индия, расположившаяся по ту сторону этой рамки, использует литературу идеологически, создает определенный образ Индии и, как следствие, дистанцию между изначальным посылом и тем, кто его воспримет в будущем. Классическое, по Шелдону Поллоку, - это Культура без примесей.
Тех, кто подобную культуру создает - классиков - в европейской традиции, начиная от Элиота и заканчивая Гадамером, определяют как универсальных мыслителей, транслирующих вечные истины, вечную современность и нетленную, недвусмысленную мораль. Сама категория универсальности в такой системе представлений связана с образом Классика и Классического. Поллок устанавливает принципиально иную и более интересную логику: классик универсален не потому, что транслирует в мир абсолютные истины, замершие, как насекомые в янтаре. Он универсален, поскольку сопротивляется современности, высвечивает различия между прошлой эпохой и нынешней. Классик не вскармливает в читателе иллюзию о том, что люди эпохи Гомера мыслили и чувствовали так же, как мы, он открывает доступ к различиям в наших сознаниях.
Через классическое мы расширяем собственное представление о том, каким может быть человек, а зачастую выносим для себя и практическую пользу, заимствуя у прошлого «инструменты для проживания», которые были утеряны под натиском настойчивых обобщений современности.
Например, актуальное для нас сегодня сочетание осмысленного космополитизма и местничества, данное в санскритской литературе.
Не имея возможности прочесть тексты прошлого, мы теряем единственный источник, который позволяет нам соприкоснуться с исчезнувшим знанием, с формами мышления, оставшимися по ту сторону времени. Главным связующим звеном здесь становится язык (в гадамеровском понимании: «Язык - не столько имущество человека в мире, сколько основа для того, что у человека вообще есть мир… существование человека в мире исконно лингвистическое»). С языком тесно связана педагогическая функция классики, вырабатывающей в нас понимание того, как человек обуславливается языком.
Филология в этом смысле - главный помощник по преодолению временной и пространственной дистанции между нами и текстом, помогающий прорваться к пониманию того, что этот текст транслирует. Причем к тексту любому, в том числе современному, то есть прозрачному, разжеванному и доступному, но все же влияющему на наше сознание. Классическая филология создает для нас методологический канон, учит нас дисциплинированным отношениям с текстом и проясняет не всегда ясные взаимосвязи в триаде «автор - традиция - наше собственное сознание».
Помимо этого, она не дает нам впасть в историческую и культурную амнезию, дойти до состояния, обозначенного в Бхагавадгите как smritibhramshad buddhinashah, где «от потери памяти прибывает разрушение ума». Утратить контроль над памятью значит потерять возможность критически осмыслять как самих себя, так и прошлое.
Та же санскритская литература оставила нам в наследство одновременно и отчет о взращивании цивилизации, и описание варварства, чудовищного социального неравенства и прочих общественных зол. Научное исследование здесь выполняет роль архитектора критического мышления, которое имеет дело с довольно тонкими вещами вроде тех, о которых писал Маркс: «Трудность заключается не в понимании того, что греческое искусство и эпопея переплетены с определенным формами социального развития, сложность в том, что они все еще доставляют там артистическое удовольствие».
Исследование несовременного языка парадоксальным образом становится самым глубоким методом рефлексии над современностью, а классическая филология текстов ведет нас прямиком к филологии жизни, о чем фрагментарно писал Ницше: «Филология как ephexis - в толковании: идет ли дело о книгах, о газетных новостях, о судьбах и состоянии погоды, не говоря уже о „спасении души“». Быть может, силами классической филологии душу и не спасти, но некоторой части человечества она была бы крайне полезна.
Патетика заключается еще в том, что в эпоху господствующего капитализма выбирать самый неинструментальный способ образования - значит выбирать максимально оппозиционный способ жизни. Изучение латинского и греческого, анализ сознания человека иной эпохи через его слово о себе, обучение медленному чтению, даже если платой за это будет пожизненная работа официантом, - пожалуй, самый радикальный политический акт [2].
И он определенно стоит того, чтобы быть свершенным. Вот только сегодня находится все меньше желающих его свершить.
Источник: https://knife.media/humanities-dying/?fbclid=IwAR2lfduDYjujM5PZJevvlyIaUVbwKF45zH0KwXmssb9OatY8Oy41NwW6Bt8
[1] "Но, наконец, зачем должны мы говорить так громко о том, что мы есть, чего мы хотим и чего не хотим? Будем смотреть на это холоднее, осторожнее; будем говорить, как можно говорить между нами, так тихо, чтобы весь свет не услышал этого, чтобы весь свет не услышал нас… Прежде всего, будем говорить медленно… С такой книгой, с такой проблемой нет надобности торопиться; кроме того, мы оба - и я, и моя книга, - друзья медлительности. Не напрасно мы были филологами, не напрасно мы были учителями медленного чтения, - наконец, мы и пишем тоже медленно. Теперь это сделалось не только моей привычкой, но и вкусом - может быть, дурным вкусом? Филология именно то заслуживающее уважения искусство, которое от своего почитателя требует прежде всего одного: идти стороной, давать себе время, быть тихим, медленным, как ювелирное искусство слова, которое исполняет только тонкую, осторожную работу и которое может испортить все, если будет торопиться. Именно потому оно теперь необходимее, чем когда-нибудь, именно потому-то оно влечет и очаровывает нас, в наш век «работы», век суетливости, век безумный, не щадящий сил поспешности, - век, который хочет успеть все и справиться со всем, с каждой старой и с каждой новой книгой. Филология не так быстро успевает все - она учит читать хорошо, т. е. медленно, всматриваясь в глубину смысла, следя за связью мысли, улавливая намеки, видя всю идею книги как бы сквозь открытую дверь… Мои терпеливые друзья! эту книгу могут читать только опытные читатели и филологи: выучитесь же хорошенько читать!.."
Ф. Ницше. Утренняя заря. Мысли о моральных предрассудках.
[2] Относительно пожизненности работы официантом и вообще неэффективности "классиков" в современном мире приведу выдержку из беседы А. Пятигорского об образовании:
"... Для меня образованность - это параметр, составляющий реального человека, а не шпаны. Понятно вам это? Вопросы есть? Ни для чего! Потому что высшая цель человека - это быть полноценным человеком, потому что если он живет функционально, то при всех радикальных трансформациях, так и незаметных флуктуациях у него есть шанс всегда из-за недосозданности превратиться в люмпена и шпану. Будь он президент, генерал, академик или кто угодно. Здесь нет функциональной цели. Я понимаю, что вам кажется, что я радикал, уверяю вас, что нет. Я могу идти на уступки в любой точке и в любой момент, но видеть, общаться с людьми принципиально не образованными, как, например, моя дочь, мне тяжело - с людьми, которые не понимают, что это тот аспект человеческой культуры, из которого вычтена функциональность...
…нефтяная компания Shell в 20-х годах и в начале кризиса [стали] набирать на работу вот этих идиотов, филологов из Кембриджа и Оксфорда, которые древнегреческий учили и латынь. Пришли какие-то полусумасшедшие мальчики в Shell (тогда, видимо, первая в мире нефтяная компания, в смысле самая влиятельная в то время) и вдруг оказалось, что для них решение по тому времени самых сложных проблем было ерундой. Разве это можно сравнить с пониманием системы древнегреческого глагола - попробуйте разобраться! Это привычка к интеллектуальной работе, а это заметьте, леди и джентельмены, без этой привычки в любом деле вы вахлак, и вас обойдут. Это кажется фантастикой, такие люди уже появляются…
Есть у меня один далеко не мелкий мой ученик, который у меня занимался историей древнеиндийской философии (ни для чего она эта история древнеиндийской философии). И я ему говорю: «Слушайте, как вам удалось за 5 лет при такой страшной конкуренции и в России, и за рубежом сколотить такое огромное состояние?». Он говорит «Это же очень просто: мои конкуренты это люди, которые вообще ничего не знают, вообще ничего». Они эффективны! Они блестяще эффективны, но они вахлаки, понимаете. Да, но он исключение, таких бизнесменов в Англии я встречал четверых, а в России все-таки тоже, троих правда и он один из них. Он говорит «Они ничего не знают, потому что им никогда в голову ни один учитель, который бы им рассказал , что ни для чего не нужное знание может быть феноменально полезным в бизнесе.
Ничего, кроме реальной образованности, не даст человеку минимальной самостоятельности".
Источник: http://in-nastavnik.ru/tekstyi/aleksandr-pyatigorskiy-ob-obrazovanii.html