Сказка на утро или как провести ночь
Тэльма - странное место. Остров, бывший некогда частью материковой земли. Город, в одночасье уничтоживший вещественность всех своих обитателей. Вода под его стенами синяя и прозрачная, ни волн, ни птиц нет на ее поверхности. Время в Тэльме состоит из ступеней и пунктира. Воздух в Тэльме солон и заткан застывшими голосами его прежних жильцов. Горе тому видящему, что решится покинуть стены Школы без сопровождения щита. Мертвых Тэльмы при наличии хотя бы малой толики настоящего зрения так сложно отличить от живых. А имея горячее сердце, так легко пойти за первым, кто позовет тебя за собой.
Но когда подобные запреты кого-то останавливали? И вот уже ты идешь по узким улицам, играя с собой в “угадай живого”. И тебе не страшно от того, что живых-то в Тэльме почти нет. Редкие торговцы, служки из Школы - этих легко отличить по сотням сотен амулетов на шеях, запястьях и щиколотках. Девушки из палаток Летнего круга, приехавшие в Тэльму позавчера: долгая дорога по воздуху над остановленным морем. Остальная пестрая толпа, столь же овеществленная на первый взгляд, становится памятью и туманом, стоит только посмотреть на нее по-настоящему.
Твой щит остался в своей узкой школьной комнатке; вывихнул лодыжку, гоняясь за тобой по лестницам в башнях. Хороший повод избавиться от назойливой опеки и снова посмотреть в лица истинных хозяев Тэльмы.
Ты хватаешь за руку первого попавшегося не-живого. Светловолосый морячок с далекого Юга легко принимает правила игры и, перехватив покрепче твое запястье, сам ведет тебя сквозь лабиринт проулков к морю.
“Не касайся. Не заговаривай. Не смотри в глаза.” Одно из трех главных правил уже полетело в бездну и ничего не случилось. Так почему бы не отправить туда же еще одно? И ты начинаешь разговор со своим проводником, с трудом приспосабливая архаичные слова привычной ему речи к тому, что ты думаешь и хочешь до него донести. С ним намного проще, чем со щитом, несмотря на то, что вас разделяет не два года, а шесть сотен лет. Он внимателен и не перебивает тебя. Он умеет шутить так, что тебе хочется не врать ему, а ответить настоящей, почти позабытой улыбкой.
И в какой-то миг в вашу беседу на двоих включаются сторонние голоса. И ты не приказываешь им умолкнуть, напротив - ищешь в себе продолжения для их слов. Одиночество умирает, опутанное тонкой паутинкой этих звуков. И отменить третье правило становится таким же важным, как сделать вдох. Глаза у морячка серые, словно грозовое небо над твоим прежним домом. В них волнами ходит неясная тебе тень. Вдох, второй, третий - и дыхание становится невыносимой тяжести обузой. Три правила пали, пришел черед оставшихся.
Ты умираешь, отгороженная от живых прочным кругом слов, не слыша крика своего щита, который почти успел, почти коснулся тебя, чтобы вернуть назад, не слыша того, как его угрозы мешаются с мольбами и проклятьями. Для тебя остаются только два неба: синее над головой и серое во взгляде твоего нечаянного убийцы…
А я умираю вместе с тобой.
Но когда подобные запреты кого-то останавливали? И вот уже ты идешь по узким улицам, играя с собой в “угадай живого”. И тебе не страшно от того, что живых-то в Тэльме почти нет. Редкие торговцы, служки из Школы - этих легко отличить по сотням сотен амулетов на шеях, запястьях и щиколотках. Девушки из палаток Летнего круга, приехавшие в Тэльму позавчера: долгая дорога по воздуху над остановленным морем. Остальная пестрая толпа, столь же овеществленная на первый взгляд, становится памятью и туманом, стоит только посмотреть на нее по-настоящему.
Твой щит остался в своей узкой школьной комнатке; вывихнул лодыжку, гоняясь за тобой по лестницам в башнях. Хороший повод избавиться от назойливой опеки и снова посмотреть в лица истинных хозяев Тэльмы.
Ты хватаешь за руку первого попавшегося не-живого. Светловолосый морячок с далекого Юга легко принимает правила игры и, перехватив покрепче твое запястье, сам ведет тебя сквозь лабиринт проулков к морю.
“Не касайся. Не заговаривай. Не смотри в глаза.” Одно из трех главных правил уже полетело в бездну и ничего не случилось. Так почему бы не отправить туда же еще одно? И ты начинаешь разговор со своим проводником, с трудом приспосабливая архаичные слова привычной ему речи к тому, что ты думаешь и хочешь до него донести. С ним намного проще, чем со щитом, несмотря на то, что вас разделяет не два года, а шесть сотен лет. Он внимателен и не перебивает тебя. Он умеет шутить так, что тебе хочется не врать ему, а ответить настоящей, почти позабытой улыбкой.
И в какой-то миг в вашу беседу на двоих включаются сторонние голоса. И ты не приказываешь им умолкнуть, напротив - ищешь в себе продолжения для их слов. Одиночество умирает, опутанное тонкой паутинкой этих звуков. И отменить третье правило становится таким же важным, как сделать вдох. Глаза у морячка серые, словно грозовое небо над твоим прежним домом. В них волнами ходит неясная тебе тень. Вдох, второй, третий - и дыхание становится невыносимой тяжести обузой. Три правила пали, пришел черед оставшихся.
Ты умираешь, отгороженная от живых прочным кругом слов, не слыша крика своего щита, который почти успел, почти коснулся тебя, чтобы вернуть назад, не слыша того, как его угрозы мешаются с мольбами и проклятьями. Для тебя остаются только два неба: синее над головой и серое во взгляде твоего нечаянного убийцы…
А я умираю вместе с тобой.