Ненаследственное безумие или рукава
часть номер раз
Вместо этого судьба привела меня в довольно обширную мансарду, разделенную на две половины огромным оранжевым занавесом со скалящимися рожами солнц.
- Пока поживешь тут. Как минимум до первой зарплаты, а потом я найду, куда тебя выселить, - с этими словами Мэй всучила мне тюфяк с одеялом и велела устраиваться в любом понравившемся углу.
О тех шести месяцах своей жизни я до сих пор вспоминаю с непреходящим умилением и нежностью. Мэй оказалась владелицей и чуть ли не единственным сотрудником праздничного агентства со странным названием “Шиндекудасай”. Позже, узнав значение этого слова, я перестала удивляться тому, почему клиенты-айны не хотят иметь с нами никаких дел. Основной доход конторы составляла организация корпоративных вечеринок, тимбилдингов и прочих увеселительных мероприятий для офисного планктона. Кроме Мэй в штат агентства входили еще три человека: Су - сестра Мэй и по совместительству владелица мансарды, выполнявшая обязанности художника, гримера и костюмера; Леа, ведавшая всеми встречами, контактами и прочими связями с внешним миром и Дайя, на хрупких плечах которой покоилась вся тяжесть технического обеспечения конторы.
После нескольких практических опытов, показавших мою полную неприспособленность к суровым будням офис-менеджеров, Мэй в отчаянии предложила мне самой придумать что-нибудь, чем я могла бы заняться без большого вреда для окружающих. Самым мирным из того, что роилось в моей голове, было сидеть в уголке под пальмой и складывать канцелярские скрепки в разные коробочки. Попутно я слушала ворчание Леа, которую раздражала очевидная нежизнеспособность очередного концепта праздника:
- Они хотят экзотику, трибальщину и чтобы все это происходило в пяти километрах от городской черты максимум?! Да за такие деньги я могу их разве что голышом по кукурузному полю прогнать!
- Так в чем дело? Раздень их, раскрась под афуро и прогони. Можешь запись барабанов каких-нибудь включить для аутентичности, - эти мои рассеянные слова стали определяющими для моей дальнейшей карьеры в “Шиндекудасай”. Проект “Дети кукурузы” прошел с оглушительным успехом, вызвав волну заказов на “что-то такое же, но с черепаховыми застежками”. Меня окончательно переселили под пальму, выделили оклад, премиальные и табличку с надписью “креативный директор”. Директора Мэй вписала для пущей солидности. Так что по сути сейчас я зарабатываю на жизнь генерацией безумных идей - тем единственным, что я умею делать хорошо.
За год, прошедший с того дня, “Шиндекудасай” увеличил свой штат аж до двадцати человек и превратился из конторы-на-коленке во вполне респектабельное малое предприятие. Мэй установила драконовские порядки во всем, что касается сроков и качества, но кое-что осталось неизменно расслабленным: на работу раньше часа дня я могу не показываться.
Тем не менее сидеть дома только потому, что кто-то не привык к моим ранним явлениям, тоже не хочется. Поэтому я привожу себя порядок - иногда быть серой мышью стратегически выгодно. Не нужно ломать голову над выбором одежды и всего прочего. Просто вытаскиваешь из шкафа то, что лежит первым, смотришь, чтобы цвета более и менее между собой ладили и, вуаля, ты уже собрана и готова к выходу в белый свет.Такая небрежность сильно снижает, конечно, шансы сразить какого-нибудь встречного принца без белой лошади, но зато экономит кучу времени, нервов и денег. А для меня эти три вещи в сумме перевешивают любого принца.
Собравшись, удостовериваюсь, что все краны завернуты, все лампочки погашены, а окна закрыты, и выхожу из квартиры в сырость подъезда. Утреннее солнце за подъездной дверью оказывается каким-то невероятно злобным, я морщусь и чихаю. До самой трамвайной остановки приходится идти, утирая крупные слезы. Ненавижу утро!
Трамвай на удивление пуст, так что мне даже удается усесться на свое любимое место в уголке, сразу за кабиной водителя. Я не люблю утро как время суток, но очень нежно отношусь к утренним городским пейзажам. Все кажется таким чистым, новеньким и хрустящим, что во рту поневоле возникает вкус свежего яблока. Само собой эта магия работает только тогда, когда утреннее небо голубое и вовсю светит солнце. Пасмурные дни по вкусу похожи на кофе из автомата - такие же кислые и затхлые.
Все то время, пока я увлеченно играю в ассоциации и рассматриваю разноцветные стены домов, трамвай постепенно заполняется народом. Утренние люди деловиты и собраны, упакованы в темное и строгое, и внезапно я начинаю ощущать, что задыхаюсь. Чтобы хоть как-то с этим справиться, вынимаю из рюкзачка маленькую плюшевую коалу и начинаю крутить ее в руках. Игрушку мне дал Лейт, сказал, что его воспитание ообязывает подарить что-то на новоселье. Стех пор коала малость облезла и вылиняла - я постоянно использовала бедного зверька для того, чтобы успокоиться. Слава добрым небесам, что место рядом со мной привычно пустует, несмотря на большое количество стоящих людей. Если кто-то из этих беловоротничковых пингвинов сядет рядом, то я могу и не выдержать - никакая коала меня не спасет - и начать орать. Такого раньше не бывало, но надо же когда-то начинать?
Плотная темная стена вокруг меня внезапно расступается, пропуская к моему оплоту свободы и здравого безумия маленькую ссутуленную фигурку. Она робко устраивается сбоку на краешке сидения, и мне сразу же становится понятна причина той резкости, с которой люди расступались перед ней. Условно живая. Не такая кукольная, как Лейт - кожа ноздреватая и отливает скорее в серое, чем в алебастр, руки и голова порой подергиваются, выдавая халатность работавшего с оболочкой аниматора. Но в целом она выглядит гораздо более опрятной и вменяемой, чем многие из тех живых, кого можно встретить на улице. Наши глаза встречаются, и я улыбаюсь несчастной мертвой девчонке, получая в ответ робкий намек на улыбку.
- Пахнет... - тонкая ручка-лапка замирает, не дотянувшись до плюшевой коалы лишь самую малость. Я смотрю на игрушку, потом на девчонку и, повинуясь импульсу, протягиваю коалу ей. Она недоверчиво берет ее, поворачивает, втягивает воздух и блаженно жмурится. - Хорошо... белым пахнет, большим белым, хороший, тебя не обидит.
Хмыкаю, думая о том, что надо будет сказать Лейту о том, как его воспринимают собраться по “пиджачной” доле. Странное дело, но рядом с этой условно живой девушкой я не ощущаю привычного дискомфорта от того, что кто-то чужой влез в мое личное пространство. Похоже, мое подсознание просто не расценивает ее присутствие как угрозу. С живыми куда как проблематичней, ей-богу: они шипят, шушукаются и брезгливо отодвигаются куда подальше. Я отчетливо слышу слово “некрофилка” за своей спиной. Идиоты.
Водитель объявляет мою остановку, я встаю, выскальзываю в толчею и чудом успеваю выпрыгнуть на асфальт за пару секунд до того, как закрываются двери. Обернувшись, наталкиваюсь на машущую коалой за трамвайным окном случайную попутчицу. Жестами пытаюсь показать ей, что это подарок, что не нужно ничего возвращать, и долго смотрю вслед уезжающему трамваю. Мертвая девчонка улыбается и прижимает комок плюша к груди.
Красный сменяется зеленым, я организованно перехожу две дорожных полосы в компании таких же, как я, ответственных и спешащих пешеходов. Здание, в котором “Шиндекудасай” арендует офис, старое, я люблю его за прекрасные барельефы в виде фруктовых корзин и атмосферу непередаваемого спокойствия. Лифт хронически сломан, так что на наш четвертый этаж я поднимаюсь по лестнице, перешагивая через ступеньку. За всю дорогу мне приходится поздороваться всего пять раз против моих обычных двадати полуденных приветствий. Определенно, в раннем приходе на работу что-то все же есть.
Тихонько приоткрываю нашу заслуженную конторскую дверь и просачиваюсь в гостевую часть офиса. В свое время Мэй хотела объединить вместе приемную и рабочее помещение, но была остановлена совместными усилиями Су и Леа, которые были резко против того, чтобы наша подготовительная кухня демонстрировалась широкой публике. Под натиском этих двух фурий даже железобетонная решимость Мэй пошла глубокими трещинами, и в итоге все осталось таким же, как было. Добропорядочная мрачноватая приемная с грамотками и прочими атрибутами респектабельности и разноцветный шумный раскирдаш комнат для своих.
Сейчас здесь невероятно тихо - судя по всему я умудрилась появиться в офисе раньше наших фей приемной. Иду мимо аккуратно расставленных кресел и столиков, мимо нарисованных Су флаеров, плотно развешанных по стенкам, ужасаясь тому, сколько мы успели сделать за этот год. Такими темпами стены скоро кончатся, придется потолок задействовать. Дверь в рабочую часть слегка приоткрыта, и я слышу низкий женский голос, поющий что-то на чужом языке и ощущаю плотный запах кофе. Если судить по этим приметам, то через пару десятков шагов я увижу Мэй. Босанову у нас слушает только она.
Вместо этого судьба привела меня в довольно обширную мансарду, разделенную на две половины огромным оранжевым занавесом со скалящимися рожами солнц.
- Пока поживешь тут. Как минимум до первой зарплаты, а потом я найду, куда тебя выселить, - с этими словами Мэй всучила мне тюфяк с одеялом и велела устраиваться в любом понравившемся углу.
О тех шести месяцах своей жизни я до сих пор вспоминаю с непреходящим умилением и нежностью. Мэй оказалась владелицей и чуть ли не единственным сотрудником праздничного агентства со странным названием “Шиндекудасай”. Позже, узнав значение этого слова, я перестала удивляться тому, почему клиенты-айны не хотят иметь с нами никаких дел. Основной доход конторы составляла организация корпоративных вечеринок, тимбилдингов и прочих увеселительных мероприятий для офисного планктона. Кроме Мэй в штат агентства входили еще три человека: Су - сестра Мэй и по совместительству владелица мансарды, выполнявшая обязанности художника, гримера и костюмера; Леа, ведавшая всеми встречами, контактами и прочими связями с внешним миром и Дайя, на хрупких плечах которой покоилась вся тяжесть технического обеспечения конторы.
После нескольких практических опытов, показавших мою полную неприспособленность к суровым будням офис-менеджеров, Мэй в отчаянии предложила мне самой придумать что-нибудь, чем я могла бы заняться без большого вреда для окружающих. Самым мирным из того, что роилось в моей голове, было сидеть в уголке под пальмой и складывать канцелярские скрепки в разные коробочки. Попутно я слушала ворчание Леа, которую раздражала очевидная нежизнеспособность очередного концепта праздника:
- Они хотят экзотику, трибальщину и чтобы все это происходило в пяти километрах от городской черты максимум?! Да за такие деньги я могу их разве что голышом по кукурузному полю прогнать!
- Так в чем дело? Раздень их, раскрась под афуро и прогони. Можешь запись барабанов каких-нибудь включить для аутентичности, - эти мои рассеянные слова стали определяющими для моей дальнейшей карьеры в “Шиндекудасай”. Проект “Дети кукурузы” прошел с оглушительным успехом, вызвав волну заказов на “что-то такое же, но с черепаховыми застежками”. Меня окончательно переселили под пальму, выделили оклад, премиальные и табличку с надписью “креативный директор”. Директора Мэй вписала для пущей солидности. Так что по сути сейчас я зарабатываю на жизнь генерацией безумных идей - тем единственным, что я умею делать хорошо.
За год, прошедший с того дня, “Шиндекудасай” увеличил свой штат аж до двадцати человек и превратился из конторы-на-коленке во вполне респектабельное малое предприятие. Мэй установила драконовские порядки во всем, что касается сроков и качества, но кое-что осталось неизменно расслабленным: на работу раньше часа дня я могу не показываться.
Тем не менее сидеть дома только потому, что кто-то не привык к моим ранним явлениям, тоже не хочется. Поэтому я привожу себя порядок - иногда быть серой мышью стратегически выгодно. Не нужно ломать голову над выбором одежды и всего прочего. Просто вытаскиваешь из шкафа то, что лежит первым, смотришь, чтобы цвета более и менее между собой ладили и, вуаля, ты уже собрана и готова к выходу в белый свет.Такая небрежность сильно снижает, конечно, шансы сразить какого-нибудь встречного принца без белой лошади, но зато экономит кучу времени, нервов и денег. А для меня эти три вещи в сумме перевешивают любого принца.
Собравшись, удостовериваюсь, что все краны завернуты, все лампочки погашены, а окна закрыты, и выхожу из квартиры в сырость подъезда. Утреннее солнце за подъездной дверью оказывается каким-то невероятно злобным, я морщусь и чихаю. До самой трамвайной остановки приходится идти, утирая крупные слезы. Ненавижу утро!
Трамвай на удивление пуст, так что мне даже удается усесться на свое любимое место в уголке, сразу за кабиной водителя. Я не люблю утро как время суток, но очень нежно отношусь к утренним городским пейзажам. Все кажется таким чистым, новеньким и хрустящим, что во рту поневоле возникает вкус свежего яблока. Само собой эта магия работает только тогда, когда утреннее небо голубое и вовсю светит солнце. Пасмурные дни по вкусу похожи на кофе из автомата - такие же кислые и затхлые.
Все то время, пока я увлеченно играю в ассоциации и рассматриваю разноцветные стены домов, трамвай постепенно заполняется народом. Утренние люди деловиты и собраны, упакованы в темное и строгое, и внезапно я начинаю ощущать, что задыхаюсь. Чтобы хоть как-то с этим справиться, вынимаю из рюкзачка маленькую плюшевую коалу и начинаю крутить ее в руках. Игрушку мне дал Лейт, сказал, что его воспитание ообязывает подарить что-то на новоселье. Стех пор коала малость облезла и вылиняла - я постоянно использовала бедного зверька для того, чтобы успокоиться. Слава добрым небесам, что место рядом со мной привычно пустует, несмотря на большое количество стоящих людей. Если кто-то из этих беловоротничковых пингвинов сядет рядом, то я могу и не выдержать - никакая коала меня не спасет - и начать орать. Такого раньше не бывало, но надо же когда-то начинать?
Плотная темная стена вокруг меня внезапно расступается, пропуская к моему оплоту свободы и здравого безумия маленькую ссутуленную фигурку. Она робко устраивается сбоку на краешке сидения, и мне сразу же становится понятна причина той резкости, с которой люди расступались перед ней. Условно живая. Не такая кукольная, как Лейт - кожа ноздреватая и отливает скорее в серое, чем в алебастр, руки и голова порой подергиваются, выдавая халатность работавшего с оболочкой аниматора. Но в целом она выглядит гораздо более опрятной и вменяемой, чем многие из тех живых, кого можно встретить на улице. Наши глаза встречаются, и я улыбаюсь несчастной мертвой девчонке, получая в ответ робкий намек на улыбку.
- Пахнет... - тонкая ручка-лапка замирает, не дотянувшись до плюшевой коалы лишь самую малость. Я смотрю на игрушку, потом на девчонку и, повинуясь импульсу, протягиваю коалу ей. Она недоверчиво берет ее, поворачивает, втягивает воздух и блаженно жмурится. - Хорошо... белым пахнет, большим белым, хороший, тебя не обидит.
Хмыкаю, думая о том, что надо будет сказать Лейту о том, как его воспринимают собраться по “пиджачной” доле. Странное дело, но рядом с этой условно живой девушкой я не ощущаю привычного дискомфорта от того, что кто-то чужой влез в мое личное пространство. Похоже, мое подсознание просто не расценивает ее присутствие как угрозу. С живыми куда как проблематичней, ей-богу: они шипят, шушукаются и брезгливо отодвигаются куда подальше. Я отчетливо слышу слово “некрофилка” за своей спиной. Идиоты.
Водитель объявляет мою остановку, я встаю, выскальзываю в толчею и чудом успеваю выпрыгнуть на асфальт за пару секунд до того, как закрываются двери. Обернувшись, наталкиваюсь на машущую коалой за трамвайным окном случайную попутчицу. Жестами пытаюсь показать ей, что это подарок, что не нужно ничего возвращать, и долго смотрю вслед уезжающему трамваю. Мертвая девчонка улыбается и прижимает комок плюша к груди.
Красный сменяется зеленым, я организованно перехожу две дорожных полосы в компании таких же, как я, ответственных и спешащих пешеходов. Здание, в котором “Шиндекудасай” арендует офис, старое, я люблю его за прекрасные барельефы в виде фруктовых корзин и атмосферу непередаваемого спокойствия. Лифт хронически сломан, так что на наш четвертый этаж я поднимаюсь по лестнице, перешагивая через ступеньку. За всю дорогу мне приходится поздороваться всего пять раз против моих обычных двадати полуденных приветствий. Определенно, в раннем приходе на работу что-то все же есть.
Тихонько приоткрываю нашу заслуженную конторскую дверь и просачиваюсь в гостевую часть офиса. В свое время Мэй хотела объединить вместе приемную и рабочее помещение, но была остановлена совместными усилиями Су и Леа, которые были резко против того, чтобы наша подготовительная кухня демонстрировалась широкой публике. Под натиском этих двух фурий даже железобетонная решимость Мэй пошла глубокими трещинами, и в итоге все осталось таким же, как было. Добропорядочная мрачноватая приемная с грамотками и прочими атрибутами респектабельности и разноцветный шумный раскирдаш комнат для своих.
Сейчас здесь невероятно тихо - судя по всему я умудрилась появиться в офисе раньше наших фей приемной. Иду мимо аккуратно расставленных кресел и столиков, мимо нарисованных Су флаеров, плотно развешанных по стенкам, ужасаясь тому, сколько мы успели сделать за этот год. Такими темпами стены скоро кончатся, придется потолок задействовать. Дверь в рабочую часть слегка приоткрыта, и я слышу низкий женский голос, поющий что-то на чужом языке и ощущаю плотный запах кофе. Если судить по этим приметам, то через пару десятков шагов я увижу Мэй. Босанову у нас слушает только она.