6. ПРОРОК
Акакий Акакиевич по жизни несколько раз сталкивался со старшими офицерами госбезопасности и впечатление о них составил для себя скорее отрицательное. Они были, конечно, людьми образованными, спокойными, даже дружелюбными на первый взгляд. Однако сквозь вежливость и умение поддержать разговор - качества, очевидно, профессионально необходимые - Башмачкин нет-нет да и замечал в беседе и поведении чекистов стремление «прощупать» собеседника, узнать о тех суждениях и предпочтениях человека, которые он не афиширует; стремление, быть может, вызванное не какими-то профессиональными задачами, а просто привычкой ремесленника, но от этого не менее неприятное. При этом Акакий Акакиевич понимал, что замечаемое им - это только надводная часть айсберга, а большинство проводимых хитрых психологических приёмчиков он наверняка не распознавал.
Но даже не это вызывало неприязнь. Башмачкину не нравилась их кастовость. Как ни скрывали это знакомые ему офицеры ФСБ, но они в общении с прочими людьми руководствовались осознанием собственного превосходства, проистекавшего, во-первых, уже из факта принадлежности к организации, куда не берут кого попало; во-вторых, из посвящённости в тайны, доступные опять-таки далеко не всем; а в-третьих, из возможности доступа к личному делу «обычного» человека.
Поэтому, открыв входную дверь, Акакий Акакиевич решил предоставить гостю возможность самому почувствовать себя в положении обывателя, который не может понять, что знает и чего не знает о нём собеседник.
- Заходите, заходите, товарищ полковник! Мне очень лестно, что ко мне не какой-нибудь майор пожаловал, а Константин Федорович Костанжогло, руководитель направления! Вот здесь присаживайтесь, пожалуйста! Конечно, о Порфирии Петровиче новость меня ужаснула, ведь это фактически я его направил на это мероприятие, но рад узнать от Вас, что состояние его стабильное, не вызывающее опасений...
Башмачкин посмотрел на посеревшее против воли лицо Костантина Фёдоровича, и ему вдруг стало стыдно за устроенное шоу. Он смутился, опустил глаза и сказал Костанжогло:
- Вы простите меня, пожалуста, за этот цирк. Просто за последние сутки столько случилось... Ведь волей-неволей, а я оказался виновником, пусть и косвенным, двух смертей, не считая этой собачонки дурацкой, и Порфирий Петрович ранен, а он мне симпатичен... А я получаюсь как вестник несчастья. Как будто бы я все эти беды принёс. А я на самом деле - просто индикатор, ну, чувствую я произошедшее и происходящее, а иногда, как с Порфирием Петровичем - даже будущее, только смутно... Ведь это его начальство вашей организации вчера доложило, правда?
Константин Фёдорович, видимо, пришёл в себя и заговорил. Акакий Акакиевич, впервые услышав его голос, удивился: голос был довольно высоким, но тем не менее сильно выраженным мужским - видимо, за счёт интонации.
- Вы совершенно правы, Акакий Акакиевич. И, поскольку именно моё направление занимается подобными вещами, я решил лично посетить Вас, чтобы у меня всё в голове сразу стало на своё место. Но теперь я вижу, что до нужных мест далеко. Прежде всего, Вы совершенно не тот человек, который позавчера вечером жаловался Андрею Ивановичу Штольцу на свою беспросветную жизнь...
«Ну, а что оставалось делать Штольцу, когда его эти люди стали обо мне спрашивать?» - размышлял Башмачкин, слушая полковника, - «Естественно, рассказал обо мне, что знал... Сейчас, конечно, не советское время, но нарываться-то зачем?» Костанжогло тем временем продолжал:
- Предлагаю такой вариант: мы связываемся с генеральным директором Вашей фирмы, он завтра утром звонит Вашей непосредственной начальнице и приказывает дать Вам две недели отпуска, можно без содержания - о денежной стороне не волнуйтесь, от финансовых потерь мы Вас убережём. А Вы за эти пару недель повстречаетесь с разными людьми, побеседуете на разные темы...
Акакий Акакиевич, присев на кресло и прикрыв глаза, перебил собеседника:
- Послушайте, да я всё понимаю! Но теперь я Вам расскажу, что будет - не потому, чтоб увидел будущее, а просто по рассудительности. Вот есть такой я - Башмачкин, который может проникать в мысли людей и видеть какие-то события, и всё это очень интересно вашей конторе. Для начала ваши сотрудники будут мне устраивать встречи с теми людьми, от кого нужно что-нибудь важное для вас выведать. При этом с вашей стороны со мной будет работать какой-нибудь капитан или майор - ну, о чьей личной жизни не страшно, если я узнаю, и который не осведомлён о каких-то ваших секретах, которых я знать не должен. Затем, убедившись в успешности методики, вы - я не имею в виду Вас лично - доложите об этом начальству, которое захочет доложить об успехах ещё выше, но будет избегать встречи со мной, по понятным причинам. А закончится всё это патовой ситуацией: скажем, неплохо бы взять меня на переговоры на высшем уровне, чтобы я, допустим, рассказал Президенту и его советникам, на что на самом деле готовы партнёры по саммиту, но сделать это нельзя, потому что невозможно допустить, чтобы гражданин Башмачкин узнал мысли и секреты самого Президента. В результате мне будут устроены какие-то специальные условия для обитания и служения Родине, а этот самый капитан станет фактически моим тюремщиком. Про то, что меня это не устраивает - это понятно, но и для Вас лично это выйдет как неуспешный проект, в котором не удалось, так сказать, реализовать имеющийся потенциал.
Башмачкин, рассказывая это, встал с кресла и стал расхаживать по комнате. Полковник Костанжогло внимательно слушал.
- Более того, представьте, что о проекте под названием «Акакий Акакиевич» узнаёт Президент - это как экстремальный пример рассмотрим, для удобства анализа. И он, скажем, не боится встретиться со мной - ну, не страшно ему за свои личные и служебные тайны, доверяет он моей деликатности и обеспеченной вами охране объекта «Башмачкин», допустим. И вот спрашивает первое лицо государства меня о проводимой внутренней и внешней политике и об ожидаемых её результатах. А гражданин Башмачкин ему высказывает нечто такое об этих самых прогнозируемых результатах, что после этого либо сам Президент, либо его советники и помощники чувствуют унижение и ненавидят не только меня, но и тех, кто устроил эту встречу. И ненависть эта имеет последствия. Как Вам, Константин Фёдорович, такой расклад?
Гость, откинув голову на спинку кресла, помолчал, а потом произнёс:
- Жаль, что Вы, Акакий Акакиевич, не у нас работаете. Быстро Вы всё это просчитали. Ну а раз так, то, может быть, у Вас и вариантик есть, как нам разрулить ситуацию?
Башмачкин остановился посреди комнаты и заявил:
- Вариантик уже три тысячи лет как отработан. Библейские пророки, помогая людям, не извлекали никакой материальной выгоды для себя из своих способностей, поэтому и почитались в Израиле. Причём оставались уважаемы, даже когда говорили нелицеприятные слова правителям и вызывали их гнев. Таким образом, оставьте меня пока на своём месте, не тащите за уши вверх. И, когда Вы сможете сказать руководству, что есть такой Башмачкин, который мысли читает, людям прошлое-будущее угадывает, но при этом он чокнутый, денег не берёт, а может и какую-нибудь гадость сказать правдивую, то Вы, товарищ полковник, будете чисты перед Родиной, предостерегая государство от чрезмерно активного использования моих способностей. И если кто-нибудь вдруг всё-таки рассердится на мои слова, то Вы сможете сказать: «Ну я же предупреждал!»
Костанжогло рассмеялся:
- Это настолько наивно, что смешно. Но смешнее другое: ничего лучше я не могу предложить. Так что, Акакий Акакиевич, руководство нашей длительной операцией остаётся за Вами. Но, тем не менее, я рассчитываю на Вашу помощь в одном неотложном деле: нужно прямо сегодня-завтра с одним человеком прояснить ситуацию, буду на этом настаивать, знаете ли...
Башмачкин перебил его:
- Нужно расколоть вашего сотрудника Павла Ивановича? Учтите, личные обстоятельства человека я собираюсь похоронить внутри себя.
Константин Фёдорович снова поскучнел:
- Не могу привыкнуть к этим Вашим фокусам... Ну так что?
- За рулём машины у подъезда, насколько мне известно, Вас ждёт Александр Иванович Коновалов. Товарищ подполковник, поскольку я знаю, что Вы меня слышите, то доброго утречка Вам! Позвольте мне привести себя в порядок, товарищи, я скоро спущусь.
Костанжогло, подойдя к выходу и взявшись за дверную ручку, неискренне улыбнулся Башмачкину. Закрыв дверь на замок, Акакий Акакиевич зашёл в ванную, умылся, почистил зубы и сказал, глядя в зеркало:
- И жало мудрое змеи в уста замершие мои вложи десницею кровавой...
Но даже не это вызывало неприязнь. Башмачкину не нравилась их кастовость. Как ни скрывали это знакомые ему офицеры ФСБ, но они в общении с прочими людьми руководствовались осознанием собственного превосходства, проистекавшего, во-первых, уже из факта принадлежности к организации, куда не берут кого попало; во-вторых, из посвящённости в тайны, доступные опять-таки далеко не всем; а в-третьих, из возможности доступа к личному делу «обычного» человека.
Поэтому, открыв входную дверь, Акакий Акакиевич решил предоставить гостю возможность самому почувствовать себя в положении обывателя, который не может понять, что знает и чего не знает о нём собеседник.
- Заходите, заходите, товарищ полковник! Мне очень лестно, что ко мне не какой-нибудь майор пожаловал, а Константин Федорович Костанжогло, руководитель направления! Вот здесь присаживайтесь, пожалуйста! Конечно, о Порфирии Петровиче новость меня ужаснула, ведь это фактически я его направил на это мероприятие, но рад узнать от Вас, что состояние его стабильное, не вызывающее опасений...
Башмачкин посмотрел на посеревшее против воли лицо Костантина Фёдоровича, и ему вдруг стало стыдно за устроенное шоу. Он смутился, опустил глаза и сказал Костанжогло:
- Вы простите меня, пожалуста, за этот цирк. Просто за последние сутки столько случилось... Ведь волей-неволей, а я оказался виновником, пусть и косвенным, двух смертей, не считая этой собачонки дурацкой, и Порфирий Петрович ранен, а он мне симпатичен... А я получаюсь как вестник несчастья. Как будто бы я все эти беды принёс. А я на самом деле - просто индикатор, ну, чувствую я произошедшее и происходящее, а иногда, как с Порфирием Петровичем - даже будущее, только смутно... Ведь это его начальство вашей организации вчера доложило, правда?
Константин Фёдорович, видимо, пришёл в себя и заговорил. Акакий Акакиевич, впервые услышав его голос, удивился: голос был довольно высоким, но тем не менее сильно выраженным мужским - видимо, за счёт интонации.
- Вы совершенно правы, Акакий Акакиевич. И, поскольку именно моё направление занимается подобными вещами, я решил лично посетить Вас, чтобы у меня всё в голове сразу стало на своё место. Но теперь я вижу, что до нужных мест далеко. Прежде всего, Вы совершенно не тот человек, который позавчера вечером жаловался Андрею Ивановичу Штольцу на свою беспросветную жизнь...
«Ну, а что оставалось делать Штольцу, когда его эти люди стали обо мне спрашивать?» - размышлял Башмачкин, слушая полковника, - «Естественно, рассказал обо мне, что знал... Сейчас, конечно, не советское время, но нарываться-то зачем?» Костанжогло тем временем продолжал:
- Предлагаю такой вариант: мы связываемся с генеральным директором Вашей фирмы, он завтра утром звонит Вашей непосредственной начальнице и приказывает дать Вам две недели отпуска, можно без содержания - о денежной стороне не волнуйтесь, от финансовых потерь мы Вас убережём. А Вы за эти пару недель повстречаетесь с разными людьми, побеседуете на разные темы...
Акакий Акакиевич, присев на кресло и прикрыв глаза, перебил собеседника:
- Послушайте, да я всё понимаю! Но теперь я Вам расскажу, что будет - не потому, чтоб увидел будущее, а просто по рассудительности. Вот есть такой я - Башмачкин, который может проникать в мысли людей и видеть какие-то события, и всё это очень интересно вашей конторе. Для начала ваши сотрудники будут мне устраивать встречи с теми людьми, от кого нужно что-нибудь важное для вас выведать. При этом с вашей стороны со мной будет работать какой-нибудь капитан или майор - ну, о чьей личной жизни не страшно, если я узнаю, и который не осведомлён о каких-то ваших секретах, которых я знать не должен. Затем, убедившись в успешности методики, вы - я не имею в виду Вас лично - доложите об этом начальству, которое захочет доложить об успехах ещё выше, но будет избегать встречи со мной, по понятным причинам. А закончится всё это патовой ситуацией: скажем, неплохо бы взять меня на переговоры на высшем уровне, чтобы я, допустим, рассказал Президенту и его советникам, на что на самом деле готовы партнёры по саммиту, но сделать это нельзя, потому что невозможно допустить, чтобы гражданин Башмачкин узнал мысли и секреты самого Президента. В результате мне будут устроены какие-то специальные условия для обитания и служения Родине, а этот самый капитан станет фактически моим тюремщиком. Про то, что меня это не устраивает - это понятно, но и для Вас лично это выйдет как неуспешный проект, в котором не удалось, так сказать, реализовать имеющийся потенциал.
Башмачкин, рассказывая это, встал с кресла и стал расхаживать по комнате. Полковник Костанжогло внимательно слушал.
- Более того, представьте, что о проекте под названием «Акакий Акакиевич» узнаёт Президент - это как экстремальный пример рассмотрим, для удобства анализа. И он, скажем, не боится встретиться со мной - ну, не страшно ему за свои личные и служебные тайны, доверяет он моей деликатности и обеспеченной вами охране объекта «Башмачкин», допустим. И вот спрашивает первое лицо государства меня о проводимой внутренней и внешней политике и об ожидаемых её результатах. А гражданин Башмачкин ему высказывает нечто такое об этих самых прогнозируемых результатах, что после этого либо сам Президент, либо его советники и помощники чувствуют унижение и ненавидят не только меня, но и тех, кто устроил эту встречу. И ненависть эта имеет последствия. Как Вам, Константин Фёдорович, такой расклад?
Гость, откинув голову на спинку кресла, помолчал, а потом произнёс:
- Жаль, что Вы, Акакий Акакиевич, не у нас работаете. Быстро Вы всё это просчитали. Ну а раз так, то, может быть, у Вас и вариантик есть, как нам разрулить ситуацию?
Башмачкин остановился посреди комнаты и заявил:
- Вариантик уже три тысячи лет как отработан. Библейские пророки, помогая людям, не извлекали никакой материальной выгоды для себя из своих способностей, поэтому и почитались в Израиле. Причём оставались уважаемы, даже когда говорили нелицеприятные слова правителям и вызывали их гнев. Таким образом, оставьте меня пока на своём месте, не тащите за уши вверх. И, когда Вы сможете сказать руководству, что есть такой Башмачкин, который мысли читает, людям прошлое-будущее угадывает, но при этом он чокнутый, денег не берёт, а может и какую-нибудь гадость сказать правдивую, то Вы, товарищ полковник, будете чисты перед Родиной, предостерегая государство от чрезмерно активного использования моих способностей. И если кто-нибудь вдруг всё-таки рассердится на мои слова, то Вы сможете сказать: «Ну я же предупреждал!»
Костанжогло рассмеялся:
- Это настолько наивно, что смешно. Но смешнее другое: ничего лучше я не могу предложить. Так что, Акакий Акакиевич, руководство нашей длительной операцией остаётся за Вами. Но, тем не менее, я рассчитываю на Вашу помощь в одном неотложном деле: нужно прямо сегодня-завтра с одним человеком прояснить ситуацию, буду на этом настаивать, знаете ли...
Башмачкин перебил его:
- Нужно расколоть вашего сотрудника Павла Ивановича? Учтите, личные обстоятельства человека я собираюсь похоронить внутри себя.
Константин Фёдорович снова поскучнел:
- Не могу привыкнуть к этим Вашим фокусам... Ну так что?
- За рулём машины у подъезда, насколько мне известно, Вас ждёт Александр Иванович Коновалов. Товарищ подполковник, поскольку я знаю, что Вы меня слышите, то доброго утречка Вам! Позвольте мне привести себя в порядок, товарищи, я скоро спущусь.
Костанжогло, подойдя к выходу и взявшись за дверную ручку, неискренне улыбнулся Башмачкину. Закрыв дверь на замок, Акакий Акакиевич зашёл в ванную, умылся, почистил зубы и сказал, глядя в зеркало:
- И жало мудрое змеи в уста замершие мои вложи десницею кровавой...