Нищенка
Они приходили к нам во двор каждый день, строго в послеобеденное время. Как будто у них были точные наручные часы. Хотя часов, конечно, не было. Но приходили они всегда вовремя. Скорее всего, они шли от двора ко двору целыми днями, от раннего утра до темнеющего вечера. Никто не знал их маршрута. Никто им не интересовался. Но они всегда были точны.
Мать и дочь. Обе - оборванные, сутулые и костлявые. Мать - больше старуха, чем женщина. Седые нечесаные космы, темное мешковатое платье или зимой - облезлое пальто, лицо, черты которого уже слабо угадывались за пропитым носом и сетью глубоких морщин. Это лицо было как чистый лист - только наоборот. С него можно было придумать любую историю жизни. Например, историю красавицы, которая прошла все круги жизненного ада и теперь, хромая, бороздила его дно. Или историю обычной женщины, у которой слабоволие отняло квартиру, мужей и паспорт. В общем, с нее можно было писать историю. Но ее история никого не интересовала.
А рядом дочь. Может быть, в те годы, когда нам было по 8-10 лет, ей было лет 15. А, может быть, 30. Она была слабоумна, такое видится даже на расстоянии. Это не может не замечаться в особом взгляде пустых глаз, в особой мимике безвольного рта, в особом наклоне головы, с которого и мир казался безумным. Она была безумна, имела старую нищую мать и, видимо уже тогда, в свои 15-30, не ждала от мира вообще ничего.
Мы кидались в них камнями. Знаете, такими мелкими острыми камешками, что всегда валяются на асфальте во времена твоего детства. Камешками, которые всегда вкусно шуршат под колесами автомобилей, заезжающих в твой двор. Мы собирали камешки как раз в послеобеденному времени. Ко времени, когда на чистеньких кухоньках уже опустошали свою порцию супа. Или котлеты с гречкой. Или макарон по-флотски.
Начинали всегда мальчишки, а мы - присоединялись. Больше всего били ту, слабоумную. Ее было жальче, а потому противнее. Мать пыталась каждый раз защитить свое безответное дитя. Она материлась, кидала в нас те же камни, схваченные трясущейся рукой из-под ног. Но она никогда не попадала. Мальчишки в ответ показывали бойкие языки, а мы просто смеялись над тем, как неуклюже она пытается прервать улюлюкание этой обезумевшей от безделья и жестокости детворы. В то время, пока мать вела неравный бой, дочь останавливалась и ждала. Она всегда смотрела вниз, не интересуясь, с какой стороны прилетит очередной камень.
А потом... потом прошли годы. Потом мы выросли и разъехались из дома нашего детства. Но я еще оставалась там, в том самом дворе, куда исправно продолжали приходить нищенки. Я как-то не сразу заметила, что теперь их - одна. Что матери больше нет, а ее маршрут продолжает смиренно вытаптывать дочь. Теперь ей было уже не 15. И даже не 30. Теперь в ее пустых глазах поселилось вечное 60.
Я снова заметила ее однажды, в послеполуденный зной, когда вышла из подъезда. Она шла мимо и вдруг запнулась, вдруг остановилась и повернула голову налево. Повернула, чтобы смотреть и смотреть на меня, чтобы читать в моих глазах признаки узнавания, чтобы узнать самой. Она даже скинула с плеча черный пыльный мешок, в который всегда набивала помоечных ценностей. Мы смотрели друг на друга, и, может быть, я бы сказала ей что-нибудь. Что-нибудь незначащее, но извинительное. Но ее отвлекли. Ее отвлек небольшой камешек, который попал прямо между лопатками. Кто-то кинул его ей в спину. Мы обернулись вместе, я - стремительно, она - нехотя. На пыльной дороге стояли два мальчика. Один засунул пальцы в рот и издевательски засвистел. А второй нагнулся, собирал камешки. Потом они увидели меня и убежали. А нищенка пошла дальше.