наверное, патриотическое воспитание у нас в школе было очень хорошо поставлено
Он надвигался медленно, и в то же время нарастал стремительно, неотвратимо, из черной точки все заметнее проступали углы и неровности, и оглушительным становился лязг, и охватывало чувство из коварного сна детства, когда к тебе катится круглый, переливчатый сине-красный мяч, и светло и радостно ждешь его, когда вдруг замечаешь, что катится он не к тебе, а на тебя, увеличиваясь в каждым мигом, и зловеще уже мелькают его пестрые бока. И от ужаса перед чем-то нависшим, надвигающимся, роковым не можешь стронуться с места, только изо всех сил зажмуриваешься, а по закрытым векам так же ярко мелькает сине-красное, красно-синее.
Там, в детстве, с утренним светом отступал кошмар ярких красок звенящей пустоты, но не было сил даже закрыть глаза от этой черной действительности, если сквозь веки проступает расплывшееся дрожащее солнце.
И с ужасом видишь, как неотвратимо надвигается черная громада, и леденящий лязг гусениц заглушает грохот взрывов. И нет сил даже отвести взгляд от него, твоего единственного, и каждый толчок его уже отдаётся не в мозгу твоём, а в ногтях.
Некуда спрятаться, и прижимался он к теплой земле, с выворачивающей ненавистью глядя на немыслимо быстро растущее пятно. «Не-е-ет!» - корчился от ужаса перед ним и своим страхом, извивался, вкапываясь в землю, такую вдруг родную, оттого, что тает на прокушенный губах.
А в гудящем в висках токе крови било одно - нет, нет, нет, и невозможно бежать, как невозможно было, замерев, следить за надвигающейся в кровавой пелене, с каждой секундой надвигающейся, до боли реальной смертью.
И он, до кости прижав ребристую поверхность, так же корчась от ненависти, как от боли и страха, червем полз на черно-кровавую глыбу, и не было уже ни мысли, ни чувства, перестало существовать всё, кроме вросшей в ладонь, вздрагивающей под напором сердца гранаты, и эти секунды в ожидании были самыми длинными, мозг не выдерживал давления, и он, забыв о существовании рук, до крошева стиснул зубами, ощутив как вспышку с соленым привкусом крови холодный вкус вороненного, с радужной синевой металла. И в последнем всплеске сознания смешались кожей почувствованный лязг над ним, и увиденное, наконец, солнце, расколовшееся на неровные части, и земля, в крике взметнувшая враз поседевшие в огненной вспышке космы…
И Земля, так же корчившаяся и извивавшаяся за ребенком своим, укрыла, защищая. Под крик ее из разверзнутой бездны взметнулось пламя любви материнской, вездесущей, карающей. И сила вражья обращалась в прах.
На месте том растут цветы полевые, без запаха. Не под пеплом чужим - над упавшим солдатом. Стоят травы, тонкие, как струны, и плывет над полем мелодия незатейливая - мать поет колыбельную уснувшему сыну.
1984
Там, в детстве, с утренним светом отступал кошмар ярких красок звенящей пустоты, но не было сил даже закрыть глаза от этой черной действительности, если сквозь веки проступает расплывшееся дрожащее солнце.
И с ужасом видишь, как неотвратимо надвигается черная громада, и леденящий лязг гусениц заглушает грохот взрывов. И нет сил даже отвести взгляд от него, твоего единственного, и каждый толчок его уже отдаётся не в мозгу твоём, а в ногтях.
Некуда спрятаться, и прижимался он к теплой земле, с выворачивающей ненавистью глядя на немыслимо быстро растущее пятно. «Не-е-ет!» - корчился от ужаса перед ним и своим страхом, извивался, вкапываясь в землю, такую вдруг родную, оттого, что тает на прокушенный губах.
А в гудящем в висках токе крови било одно - нет, нет, нет, и невозможно бежать, как невозможно было, замерев, следить за надвигающейся в кровавой пелене, с каждой секундой надвигающейся, до боли реальной смертью.
И он, до кости прижав ребристую поверхность, так же корчась от ненависти, как от боли и страха, червем полз на черно-кровавую глыбу, и не было уже ни мысли, ни чувства, перестало существовать всё, кроме вросшей в ладонь, вздрагивающей под напором сердца гранаты, и эти секунды в ожидании были самыми длинными, мозг не выдерживал давления, и он, забыв о существовании рук, до крошева стиснул зубами, ощутив как вспышку с соленым привкусом крови холодный вкус вороненного, с радужной синевой металла. И в последнем всплеске сознания смешались кожей почувствованный лязг над ним, и увиденное, наконец, солнце, расколовшееся на неровные части, и земля, в крике взметнувшая враз поседевшие в огненной вспышке космы…
И Земля, так же корчившаяся и извивавшаяся за ребенком своим, укрыла, защищая. Под крик ее из разверзнутой бездны взметнулось пламя любви материнской, вездесущей, карающей. И сила вражья обращалась в прах.
На месте том растут цветы полевые, без запаха. Не под пеплом чужим - над упавшим солдатом. Стоят травы, тонкие, как струны, и плывет над полем мелодия незатейливая - мать поет колыбельную уснувшему сыну.
1984